Как хотите. Вы устали?
Я нет.
Да, я забыл рассказать о том, что меня жутко рассмешило. Ибо пути Господни неисповедимы. Кочерыжка Декерпела оказалась на стопке женских журналов, а в одном из этих журналов Алиса нашла и прочла мне историю про женщину, не магометанку, но с Востока, которая откусила эту штуку у своего мужа, потому что он приходил домой слишком поздно и не хотел говорить, где был.
И это тебя рассмешило?
Это тоже, но главным образом то, что той восточной женщине разрешили печь в тюремной пекарне печенье в форме этой штуки, которую она откусила, и она стала миллионершей. Я с удовольствием рассказал бы эту историю своему брату, Рене. Но может быть, он не стал бы смеяться, он не такой веселый, как я. Кстати, вы не знаете, где он? Последняя открытка пришла из Зимбабве. А может, из Намибии, бывшей Юго-Западной Африки, столица Виндхук.
Что ты почувствовал после смерти Патрика Декерпела? Сожалел о сделанном? Чувствовал неуверенность? Хоть раз? Чувствовал свою вину?
Я исполнил свой долг. Я казнил его быстро, не затягивая мучений. Но теперь, когда вы спрашиваете об этом, мне кажется, я ему немного сочувствую. Думаю, мы могли бы подружиться. На всю жизнь.
Что ты почувствовал? Когда он умер?
Скуку. Лучше всего было бы пойти в кино, но я не мог. Мне надо было все убрать.
Где ты спрятал мешки?
В замке.
В Бельгии? Бенилюксе?
Я называю это замком, но это просто большое здание.
Там окна, как в церкви. Так как в окнах нет стекол, пол покрыт толстым серым ковром из голубиных перьев и помета. В тех помещениях, где окон нет, видно, что пол был замощен плиткой с узорами из цветов. Из лилий.
Кто-то много лет назад затеял там перестройку. И там остались кучи песка, гравия и щебня. Несколько тележек этого добра я спустил в подвал. То есть не тележек, а садовых тачек.
Наверное, они хотели бы лежать в освященной земле, на кладбище, но невозможно получить от жизни все, чего тебе хочется.
Они… Кто это — они?
Люди и животные. Можно мне сигарету?
У меня нет.
Я не скажу больше ни слова, если не получу сигарету.
Погоди. У меня кончились. Может быть, у агента Вусте найдутся.
Агент Вусте меня не любит. Если б не вы, он избил бы меня резиновой дубинкой.
Возьми. Сам виноват, выставил его полным идиотом во время операции «Декерпел». Когда прикинулся деревенским дурачком, которому он посочувствовал.
Я не прикидывался. Я и есть деревенский дурачок. Всегда им был.
Ладно, как хочешь. Да если б я был поблизости… Если бы меня подключили к делу, я за неделю напал бы на след Патрика Декерпела. Но мне пришлось задержаться в Швейцарии, моей жене делали операцию по пересадке почек.
Мне даже не пришлось ничего делать, чтобы запутать следы. Я просто отвечал на его вопросы. Когда я его видел в последий раз, мог ли я с ним нормально общаться?
На это ты ответил: «В основном, да».
Как мне кажется, куда он мог подеваться, не кажется ли мне, что у него была возлюбленная, с которой он уехал за границу.
На это ты ответил: «Флора Демоор». А Флора Демоор тоже ничего не знала. Даже того, что ее друг Джон Ругирс рекомендовал Патрику Декерпелу принять ее в любительский театр «Талия». Что Джон послал фотографии Флоры Демоор Патрику Декерпелу, но не получил ответа. Ты что, уснул!
Я устал. Почему бы вам не оставить меня в покое?
Ты сам просил тебя допросить.
Это правда. И я благодарен вам за это. Прекрасно. Спасибо.
Психиатру ты сказал, что надо поискать среди арабов, которые живут возле тебя.
Да. Вреда не будет. Знаете, среди них на что только не наткнешься. Вся их жизнь посвящена убийствам и дракам со смертельным исходом. Чуть что не по нраву их Корану — готово, уже убивают. Даже дети ходят с автоматами.
Все-таки не здесь, не в Бельгии.
Потому что здесь они пока что ведут себя тихо. Но и здесь между ними то и дело вспыхивают конфликты, верующие перестают верить, умеренные становятся экстремистами, правительства в их странах губят больше народу, чем оппозиция, и так далее. Юдит много рассказывала мне об этом, с подробностями, но я, конечно, все перепутал.
Конечно.
Прошло три дня после ночи с пластиковыми мешками, и в дверь позвонила Юдит. И немедленно все поняла по моему лицу. Как и в первый раз. Я не мог поднять на нее глаза.
— Ты меня впустишь? — спросила.
На ней был кожаный костюм с пятьюдесятью серебряными пуговицами, словно она приехала на мотоцикле. И полотняный чемодан с надписью «Сабена». Чемодан был чем-то набит, и мне показалось, я ничего не мог с собой поделать, что там мясо, куски человеческой плоти, и это она тоже поняла. Она пахла мускусом, я почуял запах, когда она целовала меня в щеку, я знаю, это мускус, потому что похоже на запах норок минеера Кантилльона. И я знаю, почему он называется «мускус», мне рассказал Рене, слово пришло из персидского, «муска» значит «яичко». Но я не сказал ей этого. Я взял ее за локоть, обтянутый хрустящей кожей, чтобы убедиться в том, что она мне не привиделась. На другой стороне улицы, возле «ауди», стоял маленький магометанин, мальчик или карлик. Он увидел меня и поднял большой палец вверх.
— Хорошо, минеер, хорошо, прекрасно, — крикнул. Я понял: это карлик.
— Он привез меня сюда, — Юдит сказала. — Дай ему сотню.
— По-моему, это ни к чему, — ответил и прогнал карлика. Продолжая повторять «очень хорошо» и оглядываясь, он сел в «ауди». И уехал, помахал мне смуглой рукой.
— Ты совсем не рад меня видеть, — сказала.
Я сказал:
— Конечно, и: — Я рад, и: — Я тебя не ждал, и: — Входи.
Очень давно, когда я разбился, упав с тандема, доктор в больнице сделал фото моей головы, там голова выглядит так, как будто она без черепа, удивительное изобретение. Иногда, когда мне начинают объяснять, где я нахожусь и что мир делается хуже, и глупее, и мерзостнее, и становится более жестоким, мне хочется остановить этого человека и рассказать ему о чудесах науки.
Юдит открыла свой чемоданчик и достала из него белую шелковую рубашку и два шелковых шарфа, серый и кремовый. Поставила меня перед зеркалом и велела закрыть глаза. Она накинула шарф мне на шею, и я почувствовал прохладу гладкой ткани, потом надела на меня шляпу.
— Открой глаза, — приказала, и элегантный плут в бежевой мягкой шляпе, герой-любовник из старого фильма глянул мне в глаза.
— Спасибо. Ты обо мне думала.
— Постоянно.
— Так сказать, всегда и везде.
— Почему бы и нет? Ты мне не веришь?
— Не до конца.
Она сняла шляпу с моей головы и бросила ее на другой конец комнаты.
— Я ошиблась. Мне показалось, она тебе пойдет.
Тем же небрежным движением она скинула черную кожаную куртку с серебряными колечками, пуговками и шнурами. Осталась в черной майке с японскими иероглифами. Или корейскими. Расстегнула пряжку с медной головой индейца, и черный ремень упал к ее ногам. Помедлила, решая, снимать ли и брюки. Не стала.
— Здесь что-то изменилось, — сказала. — И пахнет по-другому. К тебе приходили женщины?
— Одна женщина.
Я объяснил ей про Анжелу, зачем она ко мне приходит и сколько раз в неделю. Юдит стала спрашивать, красива ли Анжела, блондинка ли она, доволен ли я ею, достаточно ли плачу и даже — красивее ли она, чем Анжела, а если да, то чем.
На последний вопрос я не смог ответить, почему одно красиво, а другое — нет? Разве дело не в том, как договорятся? И не ученые ли мужи объясняют нам, что красиво, а что нет? А если они поменяют свое мнение? Я не знал, что ответить.
Юдит задрала майку до шеи. Взялась пальцами за свои темные соски:
— Они красивы или нет?
— Очень, — сказал я немедленно.
— Красивее, чем у Анжелы?
— Гораздо.
— То, что я хотела услышать, — сказала, и опустила майку.
Око за око, зуб за зуб, подумал я. Расстегнул ширинку и вытащил его.
— Красивый, — сказала она. — Красивый.
— Красивей чем у него?
— У кого?
— У твоего магометанина на красной машине.
— Надо получше рассмотреть. На первый взгляд… — Она опустилась перед ним на колени, осторожно потянула его, внимательно и серьезно осмотрела, обернула краем моей рубашки, засунула назад и застегнула ширинку. Умело, лучше, чем я сделал бы это сам. Поднялась и сказала: — Ты победил, по очкам.
