Такова была вчерне композиция. Лирику, то есть динамику момента, создавал атлантический ветер, трепещущие флаги, медленно оседающий в сторону аэропорта тяжелый аэро и пролетающая в противоположную сторону формация гусей, от чьих трубных кличей можно было просто схватить себя за отощавшее пузо и проголосить: «Слава тебе, Господи!»
– Завтракать! Насыщаться! – возгласила Нора.
С ночи, оказывается, остался нетронутым стол с крабьими лапами, персидской икрой и шампанским. Он был выкачен на площадку бастиона. Будем есть, как Суламифь с царем Соломоном ели над Иерушалаймом, хоть у нас и не кошерное! Она хохотала, словно уже успела где-то поддать. Вот нам и соответствующие одеяния! Облачила любимого и сама облачилась в мохнатые до пола банные халаты. В углах бастиона еще лежал вчерашний снег, но быстро таял под осенним солнцем, которое, выскакивая из-за туч, успевало создавать иллюзию знойного Иерусалима.
Едва только они подняли свои бокалы, как на площадку вышла еще одна пара, несусветно высокая блондинка и почти такой же высокий брюнет. Хорошая все-таки у нас молодежь, сказал бы, взглянув на таких, какой-нибудь ветеран большого бизнеса.
– В чем дело, Омар? Здесь, я вижу, занято! – произнесли пухленькие губки ребенка, что казались несколько нелепыми на вершине красоткиной фигуры.
– Это не беда, Дженнифер, мы найдем себе что-нибудь не хуже, но прежде поздоровайся с миссис Мансур и ее новым другом, – сказал брюнет с французским акцентом.
– Хелло-миссис-Мансур-как-поживаете, – скрежетнула девушка, как сорок тысяч ея сестер скрежетнули бы.
Нора, перед тем как ответить, осушила бокал:
– Хелло-Джессика-ууупс-Дженнифер-как-поживаете?
Брюнет босыми ногами прошел по вчерашнему снегу, протянул руку Александру и сказал с хорошей сердечностью, что он очень рад снова увидеть мистера Корбаха. Ваше удивительное выступление в «Галифакс фарм», мистер Корбах, произвело неизгладимое впечатление. Сказав это, он вернулся к своей блондинке, и они удалились – она в раздражении, он явно чем-то довольный.
– У них тут тоже квартира? – спросил Александр.
– А, весь дом его, – небрежно отмахнулась Нора.
– А как он оказался в «Галифакс фарм»?
– Ну, как родственник.
– Он тоже Корбах? – несказанно удивился Александр.
Нора с еще большим удивлением на него посмотрела:
– Неужели ты не понимаешь, Алекс? Это Омар Мансур, мой муж.
– Май Гуднесс![126] – воскликнул он. Почему-то из всех американских восклицаний это было освоено им раньше других. – Он так молодо выглядит!
– А почему бы нет? Что же, я слишком стара для такого мужа? – спросила она шаловливо. Потом расхохоталась: – Ну конечно, этот гад на четыре года моложе меня. Бедный Алекс, ты, очевидно, думал, что ливанский муж твоей красавицы – это старый жирный паша, правда?
– Нора, ради Бога, ты сказала, что он родственник Корбахам, как это понять?
Она внимательно вгляделась в него, словно пытаясь определить уровень его тупости:
– Официально он все еще мой муж, ну, стало быть, он родственник Корбахам.
Он осторожно приблизился:
– А ты, Нора, родственница Корбахам?
Тут она сильно хлопнула себя по лбу:
– Значит, это я идиотка! Неужели я тебе не сказала, что я урожденная Корбах? Неужели в «Галифаксе» тебе никто не сказал, что я дочь Стенли?
– Нет! – взвыл он в лучшем стиле дневных телевизионных «мыльных опер».
Горсть обжигающе холодных дождевых капель была брошена на них с небес в этот момент. Темные силы замкнули кольцо окружения вокруг столицы нации. Солнце исчезло, очевидно, на весь остаток дня. Следующая порция дождевых капель слетела, по всей вероятности, с ладони гиганта. Нора и Александр не заметили их. Они в упор смотрели друг на друга. Ты потрясен, мой друг, читал он в ее глазах. Ты чувствуешь себя в ловушке. Ты не можешь себе представить романа с дочерью своего четвероюродного брата, да? Похоже, что ты готов в панике бежать с нашего «Понто Веккио»?
Ледяной дождь уже хлобыстал по ним во всю силу. Верхний ярус шторма разыгрывал неукротимый демонизм в сугубо вагнеровском помпезном стиле. По нижнему ярусу между тем, едва ли не по конькам городских крыш, неслись тучи косматые, как воплощение рок-н-ролльного мелкобесья.
Александр произнес, поглядев в небо:
– Я рос, меня, как Ганимеда, несли ненастья, сны несли. – Потом попытался перевести пастернаковскую строчку для Норы. Потом наполнил бокалы. – Ты, конечно, знаешь, что Ганимед был виночерпием. Выпьем до дна, чтобы дождь не испортил «Клико»!
Она улыбнулась с облегчением:
– Вы, русские, набиты своими стихами, как рождественские гуси начинкой.
Он ударил кулаком по столу, прямо в лужи, образованные складками скатерти.
– Откуда ты знаешь, чем набиты русские? Почему твой юный муж назвал меня твоим новым бой-другом? У тебя, стало быть, были еще другие бой-друзья до меня? Ты, грешная дочь моего четвероюродного кузена, ты, львица, принудила меня к бесстыдному кровосмешению! Уверен, что среди твоих прежних бой-друзей были и русские, набитые своей поэзией, как рождественские гуси своей начинкой! Признайся добровольно, или я приступлю к безжалостному наказанию!
Она хохотала как безумная:
– Ты, ревнивое чудовище, горластый русский шут! Ты даже не заметил, что я пожертвовала для тебя своей невинностью! Ты, старый похотливый пятиюродный дядя, ты растлил свою пятиюродную племянницу, девочку, у которой никогда не было никаких бой-френдов, не говоря уже о русских, набитых своей поэзией! Ты опоганил символ невыразимой чистоты!
Мокрые, как утопленники, они хохотали и угрожали друг другу. Потом она внезапно повернулась и бросилась в спальню, добрая часть которой была залита мощным косым дождем. Он устремился вслед и поймал ее так, как фавны ловят нимф в аттических дубравах. Поймав, затащил ее в ванную, стянул с нее мокрый халат, согнул ее тело в идеальную коленно-локтевую позицию и начал ее трахать таким образом, как будто это и в самом деле было суровым наказанием для гадкой девчонки. Она хныкала и вскрикивала, лживая сучка, вернее, классная секс-актриса. Вдруг предательская мысль пробуравила его. Эта похотливая театральщина может стать началом конца. Ревность может стать необходимой частью нашей любви, и все захлестнет мучительная похоть, и весь наш «новый сладостный стиль» испарится жалким облачком.
– Что случилось, дядюшка Алекс? – невинным мелодичным голоском спросила она. Сучья мордашка смотрела на него из разных зеркал ванной комнаты. Предательская мысль исчезла, и все восстановилось как выражение полной и обоюдной игровой откровенности. Они тянули свою забаву так долго, как могли, пока не упали в полном изнеможении.
Только после этого пришли истинные невинность и нежность. Они сидели вместе в горячей ванне среди пенных гор, как будто на вершине райского облака.
«Ну, расскажи мне о себе, моя любовь», – попросил он. «Что бы ты хотел узнать, медок?» – поинтересовалась она. «Медок» (так мы осмеливаемся перевести вездесущее американское honey) признался: «Все!»
Она начала с времен допотопных, то есть предшествующих ее рождению.
Поздние сороковые, послевоенная эйфория, Голливуд. Стенли Корбах во всем блеске своей плейбойской известности нередко прочесывал Западное побережье в поисках новых игр. Ему был тогда всего двадцать один год, но он уже успел высадиться в Японии и считался ветераном Второй мировой войны. Так он закладывал виражи по шоссе Пасифик в своей коллекционной «испано-сюизе», купленной у самого Винси Уилки. Ну, разумеется, все двери Малибу были открыты для молодого принца из рода «Александер Корбах, розничная торговля».
Внимание, приближается исторический момент. «One enchanted evening you may see a stranger across the crowded room».[127] Неотразимый юноша знакомится с кинозвездой Ритой О’Нийл. Рита О’Нийл, та самая Рита О’Нийл! Впрочем, у вас там, за «железным занавесом», вряд ли знали это славное имя.
Вообрази, Нора, даже в сталинской России знали Риту О’Нийл. Во время войны ведь мы были союзниками, и у нас шли фильмы с этой девушкой: «Пятая авеню», «Сестра президента», «Пять с плюсом по математике». После войны их, конечно, сняли с экранов, но, когда я подрос, мы ходили на полуподпольные сеансы американского кино в частных квартирах. Пятнадцатилетним мальчишкой я был влюблен в эту ослепительную Риту О’Нийл. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что это твоя мама?
Именно это я и хочу сказать. Когда мои родители встретились, маме было двадцать пять, то есть она была на четыре года старше моего папы. Правильно, такая же разница, как между мной и Омаром, однако никакой символики в этом нет. Стенли влюбился, и Рита благосклонно допустила его к себе. Через год родилась Норочка, и тогда они поженились. Видишь, как получается, дарлинг: ты юнцом мастурбировал на маму в тени памятников Сталину, а теперь спишь с дочерью в тени монумента Вашингтону. Хорошо, я больше не буду такой циничной. Продолжаю. Тебя интересует этнический состав новорожденной? Ну что ж, давай подсчитаем. Имя О’Нийл, разумеется, было придумано для мамы в Голливуде. В те времена для тамошних евреев американские имена звучали чистым золотом. Мама была на одну четверть еврейкой, на одну четверть чешкой и наполовину испанкой из Мексико-сити. Итак, от мамы я получила 1/8 еврейской крови, что вместе с 5/16 иудейских генов от папы составляет 7/16. Теперь подведем итог по шестнадцатым долям: твоя крошка Нора – на 7/16 иудейка, на 2/16 чешка, на 4/16 испанка, на 1/16 итальянка, на 3/16 янки. Одна доля тут почему-то оказывается лишней, ну и черт с ней, мы все-таки американцы, нам все нужно в избытке.
