— Послушайте, вы не могли бы меня разбудить, когда будут давать обед? Разумеется, если сами не уснете. Благодарю. — Она произносит это, глядя на спинку стоящего впереди сиденья, а потом снова поворачивается к окну и закрывает шторку. Но это было глупо. Спать-то не хочется. Лучше бы поработать. А теперь придется притворяться. Эбби презирает своего попутчика.
Проходит семь минут, притворяться спящей она больше не в силах. Она приподнимается с кресла, скривив лицо в добродушной улыбке, и тянется к багажной полке.
— Мне надо кое-что достать.
Мужчина подскакивает, роняя на сиденье книгу, чтобы дать ей пройти.
С трудом протискиваясь мимо него, Эбби выбирается в проход.
— Вам помочь?
И происходит это как-то в два этапа. Во-первых, его лицо кажется ей знакомым. Потом она понимает, что они действительно знакомы. Бог ты мой. Что за кошмар.
— О господи, — выдавливает Эбби. — Здравствуйте, я совсем вас не узнала. — На самом деле она до сих пор не может вспомнить, кто это.
— Так вы не поняли, что это я?
— Простите. Я была погружена в свои мысли. Я во время перелетов всегда с головой ухожу в себя.
— Ничего страшного. Вам что-нибудь достать?
Ее, наконец, осеняет: это же Дэйв Беллинг.
Чтобы ей провалиться на месте. Корректор Дэйв. Тот самый, которого только что уволили. На котором решили сэкономить. Это она распорядилась от него избавиться. А теперь ей сидеть рядом с ним одиннадцать часов. Что хуже всего, ее застали в «походном виде»: она в спортивных штанах, волосы затянуты в два хвостика. (В газете она ходит исключительно в костюмах и сапогах, а глаза ее всегда холодны, как монеты.) Как сказал бы Генри: Che figura di merda. Да, дерьмово получилось.
— Думаю, я сама справлюсь, — отвечает Эбби, — но все равно спасибо. — Но у самой не получается. Уши у нее горят. — Вон та синяя сумка. Нет, темно-синяя. Да. Ага. Она. Здорово. Благодарю. Спасибо большое.
Дэйв галантно отходит, позволяя ей пройти на место.
Она садится с еле заметной улыбкой на лице и свинцовой тяжестью в желудке.
— Прошу прощения, если я показалась грубой. Я правда не заметила, что это вы. — Прекрати эту болтовню. — Кстати, как вы? Как дела? Куда летите? — Куда? Это самолет до Атланты. Как дела? Да его только что уволили.
— Хорошо, просто здорово, — отвечает он.
— Отлично.
— А вы как?
— Хорошо, тоже хорошо. Я лечу в Атланту — ну, это понятно. На встречу совета директоров «Отт Групп». Ежегодный Судный день.
— И именно вам придется представлять газету?
— Да вот. Наш дремучий владелец отказывается это делать.
— Вся грязная работенка выпала на вашу долю.
— Ну да, ага. На мою долю. Хотя, должна признать, что визит в штаб-квартиру — это интересный опыт. Мы же все в редакции склонны считать себя центром вселенной Отта. А когда попадаешь в Атланту, видишь картину в целом и понимаешь, какие мы маленькие.
— Ну, для меня по крайней мере никаких «мы» уже нет, — беззлобно говорит он.
— Точно. Простите.
— В газете было тухловато, так что я решил, что пора уходить.
Он, должно быть, не понимает, что она знает правду. И что важнее, не осознает, какую роль она сыграла в его увольнении.
— Мудро, — она пытается заполнить тишину. — А что читаете?
Он достает из-под себя книжку в мягкой обложке и показывает Эбби.
— Ого, — восклицает она, — обожаю Джейн Остин!
— Правда?
— «Доводы рассудка» я не читала, — признается она. — Но «Гордость и предубеждение», наверное… да нет, определенно… моя любимая книга всех времен. Пытаюсь заставить своих девчонок прочесть ее, но они, видимо, еще маловаты.
— Сколько им?
— Одной — десять, второй — одиннадцать.
— Я начал читать Остин только пару месяцев назад, — признается Дэйв. — Но теперь я в некотором роде поставил перед собой задачу перечитать все ее книги. Впрочем, их не так много. Эта уже последняя. — Он смотрит на обложку. — Название Остин не сама придумала — роман вышел уже после ее смерти. Это издатели назвали его «Доводами рассудка».
— Но название отличное.
— Да, согласен.
— А что вам больше всего понравилось? — интересуется Эбби.
— Наверное, «Мэнсфилд-парк». А может, и «Гордость». Только «Разум и чувства» не очень.
— Я, в общем-то, кроме «Гордости и предубеждения», ничего и не читала.
— А я подумал, что она ваша любимая писательница.
— Знаю, знаю. Но я вообще ужасно мало читаю. Трое детей. Работа.
— Трое детей? — У него округлились глаза.
— В смысле?
— Нет, я просто впечатлен. Для матери троих детей вы кажетесь слишком молодой.
— Наверное. Хотя я не такая уж и молодая. Ну да ладно. Простите, что отвлекаю вас от чтения.
— Да что вы, ерунда, если честно, я только рад поговорить. В офисе же никто ни с кем не разговаривал. Заметили? Особенно меня это удивляло, когда я только начал там работать. Все думал, может, в газете есть какое-то тайное общество, или от меня как-нибудь ужасно пахнет, или что еще. Все время мертвая тишина стояла.
— Да, все так.
— Чувствуешь себя так, будто все вокруг тебя ненавидят.
— Да, я все время именно это и ощущаю. — Коллеги Эбби никогда ее даже по имени не называют, придумали какую-то Бухгалтерию. Эта кличка ее бесит. Они просто не в состоянии принять тот факт, что она, молодая женщина, находится выше них в пищевой цепи. Но именно благодаря ей у них есть работа. А они, прославленные стенографисты, только и делают, что разглагольствуют о прерогативах прессы, словно газета — нечто большее, чем просто бизнес. Замечательно, только давайте поговорим об этом после того, как сделаем газету прибыльной. Самый напыщенный из них, этот невыносимый Герман Коэн, постоянно шлет ей статьи типа «Крохоборство в СМИ до добра не доводит». Как будто именно она роет газете могилу. А ведь это он не дал им создать собственный сайт. Мыслимо ли?! Сегодня, в наше время, не иметь страницы в интернете! Но те, кто зовет ее Бухгалтерией, о таких вещах не думают. Как и о том, сколько денег газета теряет, когда они не сдают выпуск вовремя (этой осенью они уже лишились сорока трех тысяч евро именно по этой причине). Или сколько сил она отдала борьбе против сокращения штата. (Она уговорила совет директоров ограничиться девятью жертвами вместо шестнадцати, и из самой редакции уволили всего одного человека.) Если бы не она, они все через месяц оказались бы на улице. И они льют на нее помои.
— Как-то это грустно, — продолжает Эбби, — только во время полета за океан удалось перекинуться парой слов с коллегой.
— Один раз мы с вами разговаривали, когда я только пришел.
— Да, моя приветственная болтовня. Это было совсем по-свински?
— Ну, не совсем.
— Нет? А насколько же?
— Я шучу. Нет, просто казалось, что вы сильно заняты.
— Да. Я действительно все время занята. Ассистента мне не хотят оплачивать. И с чего бы им, честно говоря? Я у них работаю за троих. Сама виновата. Простите, не стоит мне ныть. А еще Простите меня за прошлое — если вдруг я вела себя как сами знаете кто на работе. Вы же понимаете, в газетах, бывает, царит не самая здоровая атмосфера. — Она слегка наклоняется к Дэйву. — Так вы любите читать?
Он перелистывает страницы.
— Когда есть такая возможность. — Он кладет книгу на ногу корешком вверх.
— Не надо ее так.
— Как?
— Класть раскрытую. Иначе она может развалиться.
— Ничего страшного.
— Простите. Что-то я начала вам указывать. Дам вам спокойно почитать.
— На этот счет не беспокойтесь.
— Мне и самой, наверное, стоит поработать. — Эбби открывает откидной столик и замирает. Там, в папках, ничего нет про Дэйва? Чего-нибудь такого, что ему лучше не видеть? Она слегка приоткрывает скоросшиватель и вытаскивает несколько безобидных документов, украдкой изучая соседа. Он переворачивает страницу книги. Похоже, он погружен в роман и не проявляет никакого интереса к ее утомительным таблицам. На какой он сейчас странице? На восемьдесят третьей. Она демонстративно роется в бумагах, ставит ничего не значащую галочку, но на самом деле Эбби читает «Доводы рассудка», заглядывая Дэйву через плечо. Он снова перелистывает страницу. Он читает быстрее. Это несколько раздражает. Но этого и следовало ожидать — ведь он уже в курсе, как развивается сюжет. Эбби еще раз для виду перетасовывает бумаги. Дэйв снова переворачивает страницу, задерживает дыхание и раскрывает книгу так, чтобы им обоим было удобно читать. Эбби снова попалась. С горящими ушами она возвращается к документам.
— Затягивает, да, — деликатно комментирует он.
— Это у меня ужасная привычка. Простите.
— Ерунда. Вот, пожалуйста. — Он кладет книгу на подлокотник между ними. — Объяснить, что тут у них происходит?
