– Двурядкин с Трехрядкиным.
– Они самые. Разошлись во мнениях.
– Стало быть, вы ученый?
– Ученый, – подтвердил. – На грани с великой тайной. Которую следует разгадать.
Помолчал.
– Планктон означает – блуждающий. А я – невыездной. Невыползной. Без права на отчаяние.
Глаза светлые. Прозрачные. Почти нездешние.
Сказал четко, ясно, словно в той же Академии, под тенистыми раскидистыми смоковницами:
– Являемся в мир без плана, без означенной цели, школьные годы тратим попусту. Основные знания должны быть врожденными: таблица умножения, закон Ома, синус-косинус, прочее разное, а в освободившееся время закладывать в ребенка восторг познавания, неутолимость ума и сердца, закреплять навечно, чтобы не вытравили в зрелом возрасте.
И далее:
– Ставлю изыскания на себе. Возможно, с летальным исходом. Ибо и я в той пробирке…
Заскрипела скамейка возле кустов.
Некто грузный, присадистый утвердился уверенно, по-хозяйски.
Винопивец вслушался:
– Теперь тихо. Выяснять будем. Надежды и устремления.
Раздвинули ветви.
Стали наблюдать.
3
Подошел еще один.
Худой. Донельзя изможденный.
На штанах прореха. На голове картуз. За спиной куль рогожный.
Подсел на скамейку, на самый ее краешек. Достал из куля хлеб, кусал неподатливую горбушку, цепко приглядывался к соседу.
Покончил с питанием, обнажил из почтения голову с остатками волос – и голосом басовитым, просительным:
– Я вас внимательно слушаю.
Грузный мужчина не удивился. Лишь произнес строго, как на допросе:
– Кто таков? Из каких будешь?
Ответил с охотой:
– А будем мы из мимоходов. Наш нынче черед. Где сосна взросла, там и в дело пошла.
Борозда поперек лба. Борода по грудь. Глаза затаились в глубинах.
– Кто это – мы?
– Которым не усидеть, не утерпеть на месте. Жизнь проводим в непоседстве, ради одного единого: когда нас приметят и зададут вопрос.
В кустах шевеление.
"Примечай, Штрудель, примечай…"
Придвинулся на скамейке, заныл из глубин утробы:
– Гражданин… Гражданин хороший… Спросите меня.
– Про что?
– Про что-нибудь.
– Мне не надо.
Криком:
– Мне – надо!.. Спросите, что вам стоит? "Как вы думаете, что нужно сделать для того, чтобы…"
– Зачем я буду спрашивать?
– Чтобы ответил. А я отвечу. Обязательно отвечу. Что нужно сделать для того, чтобы… Я думал, а никто не спрашивает.
– Не спрашивают, значит, не надо.
– По этому вопросу не надо – по другому надо. Я и про другое подумал. И у меня есть вариант, чтобы стало лучше.
Снова вскричал:
– Да сколько мне по миру ходить! Ноги бить! Когда это закончится?..
– Отпусти рукав. Отпусти, кому говорят!
– А вы не отмахивайтесь. Не отмахивайтесь… Спросите меня: "Что вы думаете по этому поводу?.."
– Слушай ты, чумовой. Сейчас охранников позову.
– Ну вот, сразу и охранников… А может, по этому поводу я один только и думаю. Столько вопросов, столько вопросов – про один можно и позабыть.
– Что ты хочешь? Ну что?..
– Хочу помочь. У меня мозги не загружены.
– Тебе больше всех надо?
– Ничего мне не надо.
– Ну и сиди.
– Я и сижу. А в мозгах порожняк.
В кустах тихое ликование.
"Затверди, Штрудель: в мозгах порожняк…"
А тот уже отчаялся. Простонал жалобно:
– Дохаживаю свой срок. Не жив буду… Неужто у вас нет вопросов?
– У меня нет.
– И вам всё ясно?
– Мне всё ясно.
– Этого не может быть. Что-то всегда должно быть неясно.
– Неясно – объяснят.
– А если не объяснят?
– Если не объяснят, значит это не неясно, а ясно.
– Как вы сказали?..
– Как слышал.
Охнул, словно уколотый.
Встал со скамейки. Надвинул картуз. Приладил за спиной куль рогожный.
Шагнул. Остановился. Шагнул назад.
– Не ожидал, что вам всё ясно. По виду не скажешь…
– Мне всё ясно. Будь здоров.
– До свидания. Извините… До свидания.
– Пошел. Побежал. "Спросите меня, спросите…" Не на такого напал! Провокатор...
4
Винопивец нацелился хищно:
– Счас я его шугану…
Высунул голову из куста, вопросил сладчайшим голосом:
– Дражайший! Я к вам не являлся в кошмарах?
Присадистый мужчина оторопел на скамейке:
– Нет…
– Не торопитесь с ответом. Вглядитесь в меня. Напрягите память.
– Да нет же, нет!
– Это исправимо. И я сегодня. Безотлагательно! Явлюсь ночью в очередном кошмаре. С нерегулируемым подтекстом.
Застонал:
– Не надо… Не губите!.. Придут потом, скажут: видел неутвержденный кошмар. Без особого на то дозволения…
– Это уж непременно. Кстати, каков ваш этаж?
Но он уходил. Скорым шагом. От возможной погибели.
– Беспозвоночные… – застонал винопивец. – Кишечнополостные… Скушно с вами! Ску-уу-шно!..
Завалился на половик.
Жадно заглотал из бутылки до крайней капли.
Пробежали мимо Двурядкин с Трехрядкиным, обмытые в семи водах, пропаренные и отутюженные, прокричали в запале:
– Рукава не рассучивать...
– Энергию не растрачивать...
– Сверхсрочно…
– Сверхточно…
– И сверхурочно…
Бросил в них пустую бутылку.
– Хотелось дожить в ликованиях, победителем супостатов – помирать будем среди побежденных.
Сказал, укладываясь на половик, в изнурении души и тела:
– Связали узлом меридианы с параллелями, – хрен у них вырвешься…
Захрапел на всю берлогу.
Птица завозилась в кустах. Винопивец всплакнул во сне. Штрудель пригорюнился.
– Опа-ля!.. – вскричал петух. – Прослушка на ветке.
Склюнул, проглотил без труда.
– Что они теперь вызнают?..
Зашевелились кусты.
Пробирался в логово неприметный мужчина со смытым лицом, вновь облеченный доверием. В руке – портфель. В портфеле – звукозаписывающее устройство.
Бормотал в недоумении:
– Сижу. Передаю на пульт. И вдруг – помехи…
– Это не помехи, – объяснил петух, – а шевеление пищи, не более того. В желудочном тракте куриного существа.
– Немедленно! – приказал мужчина. – Возвратить на место.
– Чего?
– Чего взяли.
– А чего мы взяли? – спросил Штрудель.
– Сами знаете.
– Нет у меня, – отмахнулся петух. – И у него нет.
– Отдайте то, чего нет.
Называть микрофон запрещалось по инструкции, и Штрудель с петухом этим воспользовались. Без особой радости.
– Ты прежде скажи, чего хочешь. Тогда, может, и отдадим.
– Издеваетесь?.. – зарыдал мужчина с портфелем. – Да я материально ответственное лицо. С меня вычтут…
– За что?
– За то, чего нет.
– Так нет же.
– Это такое нет – из-за границы выписано! Миллионы затрачены.
Продирался через кусты в обратном направлении, причитал:
– Снова отстранят… Лишат пропитания… Мороженого судака к празднику. Банки болгарских помидоров…
Винопивец шелохнулся на половике, приоткрыл глаз:
– И у меня – прослушка. В дупле зуба. После посещения зубного врача… Тугрик не пожертвуете? Для завершения летального исхода.
Пожертвовали. Даже два.
Подкинул на ладони, вздохнул, затихая:
– Что выпьешь напоследок, с тем и к Богу придешь...
Снова захрапел.
Логово. Лежбище. Берлога. Место последнего упокоения.
– Вот, – подытожил петух. – Истина – она проста, Штрудель. Либо ты в стае, либо тебя нет.
Штрудель пригорюнился. Произнес помимо желания:
– Сказал Фридрих Укушенный отцу своему, Альфреду Выродку: "Взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала".
– Это не он сказал, – возразил петух. – Это в иные времена.
– Он тоже. Мне ли не знать?
– Браво, друг мой!
5
Посидели в кустах.
Поглядели друг на друга.
– Между прочим, – сообщил петух, – и я изыскатель. Взмывал на воздушном шаре совместно с Жозефом Луи Гей-Люссаком. Для замера магнитного поля земли. Говорил ему над облаками: раз уж взлетел, убирайся отсюда к чертовой матери! Не послушал меня, ох, не послушал Жозеф Луи…
Штрудель выслушал его, спросил с заминкой:
– Что у нас дальше?
Петух ответил:
– Тюрьма, мой друг, тюрьма.
Просипел, фальшивя:
– И в дальний путь на долгие года…
Штруделю это не понравилось:
– А не мог бы ты? Через нефролепис – птерис…
– Мог бы, да не дозволено. Естественный исторический процесс – наблюдать, не вмешиваясь.
Затюкало на аллее.
Вышел на них человек, ощупывая дорогу палкой.
Вместо головы – кастрюля по самые плечи. С двумя ручками.
– Эй! – позвали из куста. – Тут скамейка. Садись.
Обстукал палкой вокруг себя, уселся, сказал изнутри гулким кастрюльным эхом:
