— А меня — Клэр Эдвардз.
И они обнялись снова.
Великий Любовник был мертв. Но появятся и другие. А еще — множество не-великих. Главным образом — именно этих. Так вот все и получается. Или не получается.
Я познакомился с Джеффом на складе автомобильных запчастей на Флауэр-стрит — а может, на Фигейроа, я их все время путаю. В общем, я там работал приемщиком, а Джефф был более-менее на подхвате. Разгружал подержанные запчасти, подметал полы, развешивал рулончики в сортирах и так далее. Я сам на подхвате припахивал по всей стране, поэтому свысока на таких работников никогда не смотрел. Я как раз отходил после дурного заезда с одной бабой, которая меня чуть не прикончила. Ни на каких баб у меня тогда больше не стояло, вместо них я играл на лошадках, дрочил и кирял. Если честно, в этом счастья всегда больше, и всякий раз, как я к такому делу приступал, я думал: все, никаких женщин больше, никогда, будь они все прокляты. Разумеется, кто-нибудь всегда потом подваливал — они тебя с собаками выслеживают, как ни убегай. Наверное, лишь когда все на самом деле по барабану, они наваливаются — и подрубают тебя окончательно. Женщины так умеют; как ни силен мужик, женщинам удается. В общем, я пребывал в этом спокойном свободном состоянии, когда познакомился с Джеффом, — тоже на безбабье, — и ничего гомосексуального тут не было. Просто двое парней: живут, как масть выпадет, мир повидали, об женщин обожглись не раз. Помню, сидел я как-то в «Зеленой лампе»: сижу, пиво себе пью, один за столиком, читаю результаты бегов, а толпа о чем-то разговаривает, как вдруг слышу:
— …ага, Буковски на малышке Фло хорошо обжегся. Хорошо ты об нее обжегся, а, Буковски?
Я поднял голову. Все ржали. Я даже не улыбнулся. Поднял стакан с пивом.
— Ага, — сказал я, выпил и поставил стакан обратно.
Когда я снова поднял голову, на мой столик ставила свое пиво какая-то черная девка.
— Слушай, мужик, — говорила она, — слушай, мужик…
— Здрасьте, — сказал я.
— Слушай, мужик, не поддавайся ты этой малышке Фло, не давай себя подстрелить, мужик. Ты выкарабкаешься.
— Я знаю, что выкарабкаюсь. Я и не собирался лапки задирать.
— Клево. А то сидишь как в воду опущенный. На тебя посмотреть — тоска зеленая.
— Конечно зеленая. Она ж мне в самое нутро забралась. Но ничего — рассосется. Пива?
— Ага. Угощаю.
Тогда мы с нею завалились у меня на всю ночь, но с женщинами я на этом распрощался — месяцев на 14, на 18. Если сам на след не выходишь, можно иногда устроить себе такие каникулы.
Поэтому каждый вечер после работы я напивался, один, у себя, и оставалось ровно столько, чтобы протянуть субботу на бегах; жизнь была проста, без лишней боли. Смысла, может, в ней и не было, но хоть не больно. Джеффа я сразу признал. Он, правда, моложе, но в нем я увидел себя в юности.
— Да у тебя дьявольский бодун, парнишка, — сказал я ему как-то утром.
— Ну а как же? — ответил он. — Человек должен забываться.
— Наверное, ты прав, — сказал я, — бодун лучше психушки.
В тот вечер после работы мы зарулили в ближайший бар. Джефф оказался похож на меня: едой не заморачивался, о еде вообще не думал. Несмотря на все это, мы с ним были самыми здоровыми мужиками на всей богадельне, но до ручки себя ни разу не доводили. Жрать скучно. Бары к тому времени мне тоже остохренели — все эти одинокие идиоты, сидят и надеются, вдруг зайдет какая-нибудь тетка и унесет их с собой в страну чудес. Две самые тошнотные толпы собираются на бегах и в барах — и я в первую очередь имею в виду мужских особей. Неудачники, которые все время проигрывают, не могут постоять за себя и взять себя в руки. И тут я такой, прямо посередке. С Джеффом мне становилось легче. Я в том смысле, что ему-то все это было внове, еще с перчиком, еще билась какая-то жизнь, будто мы чем-то значительным заняты, а не просто спускаем жалкую зарплату на кир, игры, меблирашки, не просто теряем работы и находим новые, не просто обжигаемся о баб, не просто так из преисподней не вылазим, а еще и плюем на нее. На все на это и плюем.
— Я хочу тебя познакомить с моим корешем, Грамёрси Эдвардзом, — сказал он.
— Грамёрси Эдвардзом?
— Ага, Грам на нарах провел больше, чем на воле.
— Зона?
— И зона, и психушка.
— Здорово. Пускай подваливает.
— Давай ему на вахту позвоним. Если не ужрался до чертиков, подвалит…
Грамёрси Эдвардз приперся где-то через час. К тому времени я чувствовал, что мне многое по плечу, и это было хорошо, ибо Грамёрси уже стоял в дверях — жертва исправительных колоний и тюряг. Глаза его словно все время закатывались под лоб, как будто он пытался заглянуть себе в мозги и посмотреть, что там пошло не так. Одет в лохмотья, а рваный карман штанов топырился от здоровенной бутылки вина. От него разило, самокрутка болталась на губе. Джефф нас познакомил. Грам извлек из кармана бутылку и предложил мне выпить. Я его предложение принял. Мы остались в баре до самого закрытия.
Потом мы отправились пешком к Грамёрси в ночлежку. В те дай, пока район не оккупировали киты индустрии, в некоторых старых домах бедным сдавали комнаты, и в одном таком доме у хозяйки был бульдог, которого она каждую ночь спускала охранять свою драгоценную собственность. Сволочь он был редкостная: пугал меня множество пьяных ночей, пока я не выучил, какая сторона улицы его, а какая — моя. Мне досталась та, которая его не интересовала.
— Ладно, — сказал Джефф, — сегодня мы этого урода достанем. Так, Грам, мое дело — его поймать. Я ловлю, ты распарываешь.
— Ты лови, — ответил Грам, — а чика при мне. Только сегодня заточил.
Мы шли дальше. Вскоре раздался рык — бульдог скачками мчался к нам. У него отлично получалось цапать за икры. Чертовски хороший сторожевой пес. Скакал он к нам с большим апломбом. Джефф дождался, пока псина чуть нас не нагнала, затем извернулся куда-то в сторону и прыгнул ей на спину. Бульдога занесло, он быстро обернулся, и Джефф перехватил его снизу на лету. Под передними лапами сцепил руки в замок и встал. Бульдог лягался и беспомощно щелкал челюстями, брюхо его обнажилось.
— Хехехехе, — завелся Грамёрси, — хехехехе!
И он воткнул свою чику и вырезал прямоугольник. А потом еще и разделил его на 4 части.
— Господи, — сказал Джефф.
Кровища хлестала повсюду. Джефф выронил бульдога. Тот уже не дрыгался. Мы пошли дальше.
— Хехехехехе, — не унимался Грамёрси, — сукин сын больше никого не потревожит.
— Меня от вас тошнит, ребята, — сказал я. Двинул к себе, а бедный бульдог все не шел у меня из головы. На Джеффа я злился еще 2 или 3 дня, потом забыл…
Грамёрси я больше не видел, а с Джеффом мы продолжали надираться. Все равно делать вроде как больше нечего.
Каждое утро на работе нас мутило… наша с ним общая шуточка. Каждую ночь мы напивались снова. Что еще делать бедному человеку? Девчонки обычных работяг не выбирают; девчонки выбирают врачей, ученых, юристов, бизнесменов и так далее. Нам девчонки достаются, когда с девчонками покончат те, а девчонки уже больше не девчонки — на нашу долю приходятся подержанные, деформированные, больные, сбрендившие. Через некоторое время уже не берешь их из вторых, третьих, четвертых рук, а бросаешь это дело, и все тут. Или пытаешься бросить. Помогает выпивка. К тому же Джеффу нравилось в барах, поэтому я ходил с ним. Беда у Джеффа была одна: когда он напивался, его тянуло подраться. К счастью, не со мной. У него это очень хорошо получалось, махался он здорово и был силен: сильнее, наверное, я никого не встречал. Он не задирался, а, немного попив, просто слетал с катушек. Однажды вечером я видел, как он в драке уложил троих парней. Посмотрел на распростертые в переулочке тела, сунул руки в карманы, потом взглянул на меня:
— Ладно, пошли еще выпьем.
Никогда не хвалился победами.
Конечно, субботние вечера были лучше всего. В воскресенье — выходной, можно бодун заспать. По большей части, у нас одно похмелье плавно перетекало в другое, но в воскресенье утром хотя бы не нужно было вкалывать за рабскую зарплату в гараже — все равно с этой работы либо сам уйдешь в конце концов, либо вышибут.
В ту субботу мы сидели в «Зеленой лампе» и вот наконец проголодались. Пошли к «Китайцу» — довольное чистенькое заведение, не без шика. Поднялись по лестнице на второй этаж, сели за столик в глубине. Джефф был пьян и опрокинул настольную лампу. Она грохнулась с большим шумом. На нас заоборачивались. Китайский официант от другого столика одарил нас взглядом, полным исключительного отвращения.
— Не бери в голову, — сказал Джефф, — записывай в счет. Я за нее заплачу.
На Джеффа уставилась какая-то беременная тетка. Вроде как очень недовольна тем, что Джефф натворил. Непонятно. Не похоже, чтобы он совсем уж плохо поступил. Официант никак не хотел нас обслуживать — или специально заставлял ждать, — а беременная тетка все смотрела и смотрела. Будто Джефф совершил мерзейшее из преступлений.
