— Ей что, разрешается краситься твоей помадой? — осведомился Ник.
— Ну, не знаю… — замялась Алиса.
— Пусть мама накрывает на стол, — сказал Ник с тем же измочаленным, сокрушенным видом, какой накануне был у Элизабет.
В две тысячи восьмом все были усталые и изнуренные.
— Извини, папочка, дорогой! — воскликнула Оливия и обняла ноги Ника.
— Пойди сними купальник.
Оливия удалилась пританцовывая, помахивая своей красной накидкой.
Они остались одни.
— Кстати, я не сумел доделать домашнюю работу Оливии, — начал Ник, как будто извиняясь или оправдываясь за что-то.
— Ты что, делал за нее уроки? — недоуменно спросила Алиса.
— Нет, конечно! Ерунда какая! Ты что же, думаешь, я совсем ничего не соображаю?
— Ничего такого я не думаю. — Алиса села.
— Она ответила только на восемь вопросов. Понятно, что, когда все вместе толкаются в маленькой квартирке, это гораздо труднее. Чтение Тома мы тоже не закончили. Три часа делали эксперимент Мадисон по естествознанию. Том хотел сделать его за нее.
— Ник…
— Что? — Он замолчал, глотнул вина и посмотрел на нее.
— Почему мы расходимся?
— Что за вопрос?
— Просто хочу знать.
Ей так хотелось встать и прикоснуться к нему, что она с силой надавила руками на ноги, лишь бы не вскочить и не положить голову ему на грудь.
— Не важно, почему мы расходимся, — ответил Ник. — Не хочу об этом говорить. К чему? Сегодня я не настроен играть в игры. Ели ты хочешь выудить из меня что-то такое, что потом будешь использовать против, не старайся — не выйдет.
— Ах… — вздохнула Алиса.
Когда же ее перестанут удивлять? Она ясно ощутила, что с тех пор, как в больнице Элизабет впервые произнесла слово «развод», она ждала Ника, чтобы он отбросил его, чтобы это слово не имело с ними ничего общего.
— Пожалуй, мне пора домой. — Ник поставил свой стакан на журнальный столик.
— Ты как-то сказал: если у нас что-нибудь пойдет не так, ты на стену полезешь, чтобы все исправить, — заговорила Алиса. — Это было, когда мы сидели в том новом итальянском ресторане. Мы снимали воск с подсвечников. Я это помню так ясно!
— Алиса…
— Ты говорил, что мы состаримся вместе, будем ездить в дешевые туры, играть в лотерею. Чесночный хлеб был совсем холодный, но мы так проголодались, что и не думали жаловаться.
У Ника отвисла нижняя губа, и от этого лицо приобрело глупый вид.
— Как-то вечером мы стояли на подъездной дорожке у Сары О’Брайан, ждали такси и я спросила, как тебе показалась Сара — еще красивее, чем всегда? А ты ответил: «Алиса, я никого не мог бы полюбить так, как люблю тебя», а я рассмеялась и ответила: «Вопрос был не в этом», но оказалось, что как раз в этом, потому что я чувствовала себя неуверенно, и именно так ты и сказал. Так ты сказал… Было холодно. На тебе был толстый шерстяной джемпер, ты потом его потерял в Катумбе. Не помнишь?
Она почувствовала, что в носу начало сильно щекотать.
Ник держал ладони прямо перед собой, как будто в испуге защищался от огня, вспыхнувшего прямо перед ним, и не находил ничего, чем можно было его потушить.
Алиса громко чихнула, извинилась и посмотрела в пол — так невыносимо было видеть его знакомое, но чужое лицо.
— Цвет у этой плитки просто превосходный. Где мы ее покупали? — спросила она.
— Не знаю. Это же было лет десять назад.
Она вновь взглянула на него. Он уронил руки, и глаза его широко раскрылись, как будто он что-то понял.
— Алиса, у тебя восстановилась память? Я только сейчас понял: раз тебя отпустили из больницы… Ты ведь не думаешь, что сейчас девяносто восьмой год?
— Я знаю, что сейчас две тысячи восьмой. Я верю. Просто я этого как-то… не ощущаю, что ли.
— Да, но ты помнишь последние десять лет? Ведь не поэтому же ты задаешь свои загадочные вопросы?
— Было у тебя что-то с той женщиной, которая жила напротив? С той, которая умерла? С Джиной?
— У меня? С Джиной? Шутишь?
— Ах… Ну хорошо.
— Ты не помнишь Джину?
— Нет. Помню, на похоронах у нее были воздушные шары.
— Алиса, но… — С этими словами он быстро наклонился, огляделся, нет ли кого в комнате, и, понизив голос, спросил: — Но детей-то ты ведь помнишь?
Алиса выдержала его взгляд и покачала головой.
— Совсем?
— Точно помню, как была беременна Орехом. Ну то есть… Мадисон.
— Так почему же ты не осталась в больнице? — Ник хлопнул ладонями по коленям.
Все жесты стали у него совсем новые — взрослые, досадливые.
— А с кем-нибудь, кроме Джины, у тебя что-нибудь было?
— Что? Конечно же нет.
— А у меня?
— Мне ничего такого не известно. Давай вернемся к тому, с чего начали.
— Так что же, никто никому не изменял?
— Да нет же! Для этого у нас не было ни времени, ни сил. По крайней мере, моя совесть чиста. Может, у тебя были какие-то шуры-муры между твоими любимыми занятиями по аэробике и визитами к косметологу. Считай, тебе крупно повезло.
Алиса подумала о том, как поцеловала Доминика, и спросила:
— А сейчас у тебя кто-нибудь есть? Или нет, не говори. Я не перенесу, если у тебя кто-то есть. Не говори! — Она закрыла ладонями уши, потом убрала их и спросила: — Так есть?
— Ты, наверное, и правда сильно ударилась головой…
Ненадолго ей показалось, что перед ней стоит прежний Ник. Он смешно качал головой, изображая недоверие, как тогда, когда застал ее рыдавшей из-за рекламы маргарина с утятами, или когда она скакала на одной ноге и ругалась, потому что больно ударилась о стиральную машину, или когда стояла на коленях, вышвыривая из холодильника все подряд в поисках завалившейся куда-то плитки шоколада.
Но это выражение быстро слетело, как будто ему вспомнилось что-то очень неприятное.
— Если верить Оливии, у тебя есть друг. Отец Джаспера. Директор школы, ни больше ни меньше. Его ты хоть помнишь?
— Не помню, но вчера мы виделись. — Ее лицо потеплело.
— Прекрасно, — раздраженно бросил Ник. — Что ж, человек хороший. По-моему, я помню его еще по школе. Высокий, тщедушный такой. Я очень рад, что у тебя все так превосходно складывается. Вопрос вот в чем: как ты себя сегодня чувствуешь? С детьми справишься? Или пусть лучше они вернутся пока ко мне?
— Если мы не изменяли друг другу, то почему же не вместе? Что такое страшное нас развело?
Ник шумно вздохнул и огляделся с крайне удивленным видом, точно ожидая подсказки от столь же удивленной аудитории.
— Да уж… Тяжелый случай. Не могу понять, почему тебя выписали из больницы.
— Мне сделали компьютерную томографию. Физически у меня все в порядке. И потом, я вроде бы сказала им, что память вернулась.
— Хорошенькое дело! — Ник возвел глаза к потолку. Это был еще один новый жест, очень помпезный. — Это же надо додуматься — врать врачам. Прекрасно, Алиса!
— За что ты так обижаешь меня?
— Нам что, по пять лет? Я и не думаю тебя обижать.
— Нет, обижаешь. И даже говоришь совсем по-другому. Один сарказм, сплошные клише, и все… так заурядно!
— Благодарю. Премного благодарен! Клише, заурядно… Да, почему наш брак приказал долго жить — это большая загадка.
Он с видом триумфатора оглядел воображаемую аудиторию, как будто хотел сказать: «Смотрите, вот с чем приходится мириться!»
— Прости, — сказала Алиса. — Я не хотела…
Она не договорила, потому что припоминала, как это — порвать с человеком. Разговоры все больше запутывались. Надо быть вежливой и не сбиваться. Критиковать нельзя — на это не было прав.
— Ах, Ник, — беспомощно произнесла Алиса.
Она переживала все донельзя знакомые признаки разрыва отношений. Дурнота. Ощущение чего-то огромного и тяжелого прямо в груди. Противное слезливое чувство.
Она никак не ожидала, что оно вновь ее настигнет. Разрыв отношений — это было нечто из времен молодости. Болезненные воспоминания… Честно говоря, не совсем уж болезненные, потому что было даже приятно оглянуться на саму себя и ласково подумать: «Ну ты и глупышка! Убиваться из-за такого болвана!»
А эти отношения были настоящие, взрослые. Такие, которые не кончаются.
Она поставила стакан на столик, обернулась, посмотрела прямо на него и сказала:
— Объясни мне, почему мы расходимся. Ну пожалуйста…
— Это невозможно объяснить. Причин миллион. И у тебя, наверное, тоже причин миллион.
— А покороче?
— В двух словах?
— Ну да.
Ник тонко улыбнулся, точно как раньше. Прежний Ник то появлялся, то исчезал.
— Что ж, по-моему… — начал было он, но вдруг остановился и с выражением жалости на лице произнес: — Алиса…
Для нее это было уже чересчур. Ей хотелось успокоить его, хотелось, чтобы кто-то успокоил ее саму, и не просто кто-то, а Ник, именно Ник, только он.
Она бросилась через комнату, в его объятия, и, быстро дыша, уткнулась лицом в его грудь. Это был тот же самый Ник. И запах у него был тот же, прежний.
