Я рассиропился. Я потек, как свеча от горящего фитиля. Надо признаться, мне было лестно, что о моей записи поползли слухи и что о ней говорят «клево». В достоверности информации о слухах у меня не возникло никаких сомнений. Подыскивая себе исполнителей для живого звука, я забросил такой широкий бредень — круги от него могли, наверное, дойти и до Организации Объединенных Наций.
— Что я утайкой, — ответил я позвонившему мне бас-гитаристу. — Хочешь послушать — подъезжай.
Здорово я рассиропился. Пустил слюни на грудь, как последний дебил.
Но уж ожидать того, что он притащится ко мне с этим плешиво-длинноволосым из компании Бочара, я не мог никак. Я распахнул двери — и, коротко поздоровавшись со своим гостем, удивленно воззрился на его спутника.
— Не узнаешь? — фиксато осклабился плешивый. За время, что прошло с нашей встречи у Бочаргина, он умудрился еще и разжиться железным зубом. — У Бочара мы познакомились. Ты еще играл тогда.
Тут я вспомнил его. Но с какой стати этот бас-гитарист притащил с собой такой привесок? Не отвечая плешивому, я взглянул на бас-гитариста.
— Ты знаешь, — так же, как по телефону, радостно заблажил он, — Севка как услышал, что к тебе иду, я, говорит, с тобой! Ему тогда, у Бочара, что ты делаешь показалось.
— Точно, — кивая, подтвердил плешивый продавец пылесосов. — Охеренно показалось. Сильно мутишь.
Я постоял-постоял в дверном проеме, загораживая его собой, некоторое время еще и посторонился, впуская их внутрь. Великая вещь, лесть. Она открывает двери — в полном смысле слова. Что ж, может быть, так все и есть, подумалось мне в тот миг. Плешивый и в самом деле не особо возникал там, у Бочаргина, или даже вообще не возникал, сидел готовился демонстрировать свой пылесос… но мне уже стать свидетелем этой демонстрации не удалось. Севой его звали, оказывается.
— О, между прочим! — сказал плешивый Сева, высвобождая из черного полиэтиленового пакета, который держал до этого в руках эдакой скаткой, две «кристалловские» бутылки водки. — Без презентов считаем появляться неприличным.
— Между прочим! — одобрительно покивал на него бас-гитарист — так, словно большего счастья, чем сорок градусов, для меня в жизни не было.
Его, вспомнил я сейчас, звали Вадиком.
В холодильнике у меня нашлась едва начатая литровая коробка апельсинового сока. Я принес его к водке, но и Вадик, и Сева дружно замахали руками:
— Еще не хватало! Добро-то портить!
Но мне что-то совершенно не хотелось пить. Не люблю пить, когда не хочется. Я плеснул себе водки на самое дно и налил полстакана сока.
— Э, что так! — взял со стола поставленную мной бутылку Сева, решительно наклоняя ее над моим стаканом.
Я отдернул стакан, и, захлюпав из горлышка, водка облила мне руку.
— Нет, ну а что же так! — воскликнул Сева, недоуменно переводя взгляд с меня на Вадика. — Пить так пить!
— Вот и пей, — со смешком сказал ему Вадик. — Кто тебе мешает. Главное, когда пьешь, следить, чтобы другие себе больше не наливали.
— Нет, я так не могу. — Сева снова понес бутылку к моему стакану. — Что же я буду пить больше, чем другие. Это нечестно.
Я не выношу, когда меня заставляют пить. Ты не хочешь, а тебя заставляют и обижаются твоим отказом. Словно бы отказ от выпивки — род оскорбления.
Я забрал у Севы бутылку и поставил под стол между тумбами. Сел к компьютеру, выставил на экране мышью нужные позиции и подвел курсор к кнопке включения.
— Что, начнем? — спросил я, протягивая им наушники, чтобы каждый приставил себе к уху по черному блюдцу. Динамиков у меня не было, на динамиках я сэкономил и обходился звуком, поступавшим прямо в слуховые отверстия.
Первым наушники у меня из рук взял Вадик:
— Начнем-начнем. Горю нетерпением. Давай врубай.
Сева присоединился к нему, казалось, после некоторого раздумья.
— Ну, если ты считаешь, что я что-то не так, то извини, — сказал он, глядя на меня с таким видом, будто зажимал в себе переполнявшие его благие намерения.
— Врубаю, — объявил я, щелкая мышью.
У меня были доведены до ума две композиции. Одну из них я дал на затравку. Решив, что другую оставлю напоследок. А в середине я ставил им слушать все остальное — с оголенным хребтом конструкции, неоштукатуренное, неотделанное, в торчащих наружу арматурных прутьях.
В перерывах между щелчками мыши Вадик с Севой доставали из-под стола, где ей как бы уже полагалось быть, бутылку, наливали себе водки и комментировали прослушанное. Сева снова всячески пытался не обойти мой стакан вниманием, и мне все время приходилось быть начеку, чтобы в стакан не забулькало. Правда, теперь он уже не упорствовал так, как вначале. Хотя именно в одну из таких пауз у меня и возникло впечатление, что ему очень хотелось если и не напоить меня, то уж подпоить — точно.
Сказать, что все это не испортило мне кайфа от демонстрации моих трудов, будет притворством. Но все же слышать их оценку было ужасно приятно. Что Вадику, что Севе большая часть того, что у меня получалось, нравилась. И даже очень.
— В самом деле нравится? А вы же в своей группе совсем другую музыку лабаете, — не удержался, сказал я в какой-то момент Вадику.
Вадик поводил у меня перед лицом указательным пальцем. Он жадничал, торопился пить и был уже подшофе.
— Своя музыка — это своя, это родное. Это не трожь! Но я что же, последний гад, чтобы чужое не оценить?
— Между прочим, — с особым значением произнес Сева, — твоя работа Колёснику показалась. Это он мне еще тогда озвучил, вскоре, как ты у Бочара был.
Я попытался понять, о ком он говорит, но не смог сообразить. Ясно было, что это кто-то, кто был тогда у Бочаргина, но кто именно?
— Как кто? — Сева посмотрел на меня с упреком. — Лысый такой, морщинистый.
Теперь я понял. Речь шла о том яйцеголовом человеке-маске. Ветеране подпольного рока.
— А почему он Колёсник?
— Потому что на колесах сидит. Не понятно, что ли? — отозвался вместо Севы Вадик. — А сними его с них — тут же рухнет.
— Рухнет, без сомнения, — подтвердил Сева. — Уж сколько лет сидит.
— Как это ему моя работа показалась? — Во что-что, а в то, что легендарному гитаристу, ветерану подпольного рока понравилось, что я тогда сыграл, не верилось. — Он же меня тогда нес — как из пулемета поливал.
— Нет, не скажи, не скажи, — Сева вступился за ветерана подпольного рока с досадой и страстью. — Это он тогда совсем о другом говорил. А о том, что ты тогда там выдал, он и не заикался. Он мне об этом потом говорил, не у Бочара совсем даже!
Распечатывать вторую бутылку мы переместились на кухню. Все, что я мог предъявить для обсуждения, прозвучало, и перемещение было закономерным.
На то, что Сева, оставив стол, слишком долго не возвращается, я не обратил внимания. Он в какой-то момент поднялся, сообщив о возникшей необходимости посетить комнату затворничества, и, выходя, прикрыл кухонную дверь, чтобы, как он выразился, не смущать никого музыкой наслаждения. И лишь долгое время спустя, хлопнув в одиночку одну порцию «кристалловской», собравшись совершить это и со второй, Вадик вдруг вспомнил о Севе и возмутился:
— Какого дьявола, куда он пропал? Я что, алкаш, чтобы без компании обходиться! — Встал, распахнул кухонную дверь, дверь туалета была тут же, рядом, и он грохнул в нее кулаком: — Эй! Долго еще там кукарекать будешь?
Комната затворничества ответила ему молчанием. Вадик крутанул ручку, она поддалась, дверь открылась, и он, заглянув внутрь, с удивлением обернулся ко мне:
— Пусто!
Смутная тревога подняла меня с места. В два шага я достиг проема кухонной двери, протиснулся мимо Вадика и еще через несколько шагов оказался у входа в свою студию.
Сева был здесь. Он сидел за компьютером. Точнее будет сказать, он сидел за ним перед этим, а сейчас, полупривстав со стула, держа коромысло наушников в руке, сосредоточенно глядя на экран, щелкал мышью, закрывая какие-то окна.
— Ты что тут? — еще ничего не понимая и лишь продолжая полниться той смутной тревогой, вопросил я.
Он ничего не ответил, продолжая пялиться на экран и щелкая мышью. Я бросился к нему. Выхватил из-под его руки мышку, вырвал наушники. На экране монитора мерцала картинка рабочего стола с иконками папок, в наушниках стояла тишина подземного бункера.
— Ты что тут?! — снова вопросил я.
Сева наконец открыл рот.
— Да-а, Сань, — сказал он с улыбкой, показывая свою металлическую коронку, — хотел еще послушать тебя. Показался ты мне.
То, что он врал, — это было понятно. Но что он хотел в моем компьютере?
На пороге комнаты возник Вадик.
— Ну ты что?! — обращаясь к Севе, крикнул он оттуда. — Чего слинял?
— Да вот Саню еще послушать хотел, — ответил ему Сева, продолжая светить своей фиксатой улыбкой.
Меня осенило, зачем он шарил у меня в компьютере. Смутная догадка превратилась в знание. Недаром же ему было так нужно, чтобы я как следует выпил.
