Берёзовый лес тем временем стал молодеть и потерял чистоту, смешиваясь с осинником, ольховником, зарослями можжевельника. Вскоре Роман пересёк неширокую, но длинную прогалину и вступил в довольно частое подлесье, состоящее преимущественно из осинника.
Это взбодрило его.
“Так, подлесье. За ним Желудёвая падь, а там и Гнилая канава. Дойти бы скорей, пить хочу невероятно… ”
И вправду, пить хотелось сильней и сильней. Сильней стала болеть и рука, словно в ней открылась ещё одна рана. Роман ускорил шаг. Молодой осинник обступил его, земля была влажной, неровной, невысокая трава срасталась в пучки, то тут, то там мелькали поросшие мхом кочки.
“Лес, лес. Всюду лес, – машинально думал Роман, прижимая к животу ноющую руку. – Какой он разный. Только что кругом были берёзы, а теперь молодое подлесье. А там, за ним, – дубняк Желудёвой пади, а потом – старый, милый сердцу лес. Слава Богу, что я могу видеть всё это. И так вот идти, идти, идти… Я ранен. Ничего, будет о чём вспомнить. Воображаю, сколько будет рассказано… Запомнить, запомнить всё до мелочей, до деталей. Так, я иду по подлесью, вот кочки, вон ольха, вот мои брюки… Господи, все закапаны кровью… Кровь сочится, надо идти быстрее”.
Он ещё ускорил шаг.
Перелесье тянулось долго, хотя ему всегда казалось, что от края березняка до дубняка минут пятнадцать ходу. Осинник молодел, срастаясь в густые заросли, стали чаще попадаться разросшиеся кусты ракитника, волчьего лыка и калины. Роман обходил чащобы, чувствуя, как с каждым шагом размягчается, порастает мхом земля. Теперь кочки были на каждом шагу, и приходилось перешагивать через них.
“Где же дубняк? – беспокойно думал Роман, оглядываясь по сторонам. – Не может быть подлесье таким широким. Бывало, его проскочишь за миг. Может, я вышел северней, а там оно шире? Странно”.
Он шёл, широко шагая, хрустя набившимся между кочками валежником, обходя заросли кустов, а подлесье всё не кончалось.
Беспокойство стало овладевать им. Впереди маячили всё те же острова кустистой зелени разных оттенков, они наплывали, обступали, открывались новые острова, наплывали и они, и так продолжалось бесконечно.
– Куда же я зашёл? – бормотал Роман, прибавляя ходу. – Где же Желудёвая падь?
Но Желудёвая падь не показывалась. Он прошёл подлесьем ещё некоторое время и остановился. Явно он шёл не туда, и явно, что это было не подлесье. Роман посмотрел на солнце.
Оно было сзади слева.
“Всё правильно, я иду на север. Там дубняк, там и Гнилая канава. Я не могу идти иначе. Что значит этот вечный молодняк, откуда в подлесье эти кусты и кочки?”
Он глянул направо и радостно вскрикнул. Там, над кронами молодняка, виднелся верх большого леса.
“Слава Богу!” – облегченно произнёс Роман и заспешил туда. Продираясь сквозь кусты и шагая через кочки, он чуть не бежал, забыв про боль, про жажду. В его воображении стоял Аким, поспешно достающий из телеги бочонок с квасом и наливающий полный стакан пенящегося игристого напитка.
“А потом засну. Лягу в телегу, в сено и засну, пусть везут меня домой спящего”.
Кусты кончились. Роман вышел на чистину и остолбенел. Вместо ожидаемого дубняка перед ним встала стена старого густого ельника. Это было так невероятно и страшно, что холодная волна прошла по спине Романа.
– Боже мой… что это за лес? – спросил он.
Густой ельник ответил ему просторной гулкой тишиной, характерной для старого, долго тянущегося леса.
“Куда же я вышел? – лихорадочно соображал Роман. – Откуда здесь ельник? Тут должен быть дубняк. Я никогда не видел здесь ельника. Господи, за что мне это всё?”
Он в изнеможении опустился на землю. Усталость, жажда и тупая боль в руке словно по команде навалились на него.
“Не может, не может всё это быть. Это сон, тяжёлый, навязчивый, когда спать уже невмоготу, а проснуться – сил нет”. Разглядывая свои кремовые, выпачканные кровью и землёй брюки, Роман засмеялся.
– Сон, сон, сон! – повторял он и смеялся в изнеможении.
“Убил волка ножом, иду по знакомому лесу и ничего не узнаю”.
Promenons-nous dans le bois
Pendant que le loup n’y est pas… —
хриплым надтреснутым голосом пропел он, с трудом встал с земли и, усмехаясь, побрёл к ельнику. Старый сумрачный еловый лес принял его в себя, окружил шершавыми деревьями, повёл по мягкой, устеленной хвоей земле.
– Сон, сон, сон, – бормотал Роман, бредя наугад, обходя сумрачные стволы.
Ельник был таким высоким и старым, что солнце не проникало вниз, и это создавало впечатление вечернего времени. Здесь не было птиц, глухая тишина стояла кругом, и лишь хруст еловых сучков под ногами Романа нарушал её. С каждым шагом Роман чувствовал нарастающую слабость, он не в силах был поддерживать раненую руку, она бессильно повисла у бедра, кровь тёплой струйкой ползла по кисти, с бледных кончиков пальцев капала на хвою.
Роман двигался как сомнамбула, слабость постепенно стала какой-то далёкой и даже приятной. Простирающийся во все стороны лес походил на царство мёртвых, на страну забвения, глубоким спокойствием дышал он. И это глубокое спокойствие, словно большая мягкая птица, опустилось на плечи Романа. Он шёл в хвойном полумраке, и яркие картины детства ожили в его памяти. Он попеременно был и мальчиком, и юношей, и взрослым мужчиной. Это было так ярко и правдоподобно, что несколько раз он, не видя окружающего мира, натыкался на деревья.
Путь ему пересекла дорога. Ничуть не удивившись этому, он свернул и пошёл по ней. Двигаясь в полусне, он шёл и шёл по дороге, повинуясь её плавному течению.
Вдруг его окликнули.
Он обернулся.
Позади него стояла коляска, запряжённая вороной лошадью. В коляске сидел седой человек.
“Это Харон”, – безучастно подумал Роман.
Человек выбрался из коляски и подошёл к Роману. Роман узнал его. Это был тот самый угрюмый гость отца Агафона, поднявший на пасхальном обеде тост за детей.
“Что он делает здесь?” – подумал Роман, немо глядя на этого странного человека, который так же немо смотрел на Романа, стоя перед ним.
– Что с вами? – проговорил наконец незнакомец низким тяжёлым голосом.
– Я только что убил волка, – еле слышно произнёс Роман запёкшимися губами и, качнувшись, стал падать назад, теряя сознание.
IV
Лёжа навзничь на широких, мягко устеленных шкурами санях, Роман нёсся через ночной лес. Тёмные деревья проплывали мимо, верхушками своими то скрывая, то открывая яркое звёздное небо. Было свежо, пахло свежеструганым деревом, по-видимому от саней. Роман приподнялся на локте и увидел, что в сани впряжена лошадь, потная спина которой серебрилась под лунным светом.
“А где же возница?” – подумалось Роману. Он заворочался и сел.
Сани неслись глухим лесом, удивительно легко скользя по сбрызганной росой траве, тихо шелестевшей под ними. Лошадь уверенно объезжала деревья, словно давно уже зная эту неезженую дорогу.
“Куда она меня везёт?” – мысленно спрашивал Роман, пытаясь узнать проплывающий мимо лес.
Но места были неузнаваемы. Вскоре лес расступился, и лошадь понесла сани по просторному лугу, серебристо-белому от яркого света луны.
“Какая красота!” – восхищался Роман, оглядываясь кругом.
Вдруг лошадь фыркнула и понеслась галопом. Ночной воздух засвистел у Романа в ушах.
“С чего бы это она? – подумал Роман. – Так и разбиться можно”.
Он стал искать вожжи в передке саней, но их не было.
– Тпппрууу! – крикнул Роман, но лошадь неслась изо всех сил. Роман оглянулся назад и обмер: сотни зелёных парных огоньков двигались в темноте следом за ними. Это были волки. Лошадь неслась, не разбирая дороги, но сани по-прежнему легко скользили по земле.
Волки приближались. Роман уже мог различить их тёмные фигуры; слышалось хриплое дыхание зверей.
Роман стал погонять лошадь, крича изо всей мочи. Но вдруг он заметил, что в сани впряжён скелет лошади, с каждым шагом замедляющий свой бег. Сани остановились на залитой луной поляне. Роман с ужасом заметил, что волки расположились по краю поляны и немо замерли, посвёркивая глазами. Ни жив ни мёртв, Роман сидел в санях. Скелет неподвижно стоял в конской сбруе. Посередине поляны на куче белых грибов лежал, высунув язык и глядя на Романа, убитый им волк. В шее его торчала рукоятка ножа.
