— У меня сегодня работы было много, а завтра выходной! Где у вас концерт? Я бы очень хотела. а то совсем от всего родного оторвалась.
— По-моему, завтра. В этом, как его. в Бер-Шеве.
— Да, неблизко. Ну, ничего, как-нибудь доберусь. Скажите, а в жизни вы такой же, как в кино?
— Я уже забыл, какой я в жизни, — почти не соврал я.
— Наверное, вы единственный актёр, с которым я всегда хотела познакомиться. И вот видите. В лифте!
Журналюги не понимают, что мы падки не на баб, а на их восторженные глаза:
— Приходите сюда завтра где-то часам к двум. За мной приедет крутой лимузин. Я тоже, кстати, на концерт поеду и вас заодно подвезу.
— Как, вы тоже поедете?
Мне нравилось, что с ней можно было говорить не всерьёз, а полушутя:
— Причём на лимузине! Таком длинном, что я его называю длимузин.
— Круто! Я смотрю, вас здесь принимают с уважением.
— Да уж! — я вспомнил нашу с Пашей разборку: — Это не я его заказывал. Мой местный импресарио уверен, что все бывшие советские мечтают ездить на лимузинах.
— А можно я сына с собой возьму? Ему уже девять. Он, кстати, тоже ваш фильм про волшебника видел.
У меня даже желания не возникло предложить ей задержаться в моём номере. Почему? Наверное, из-за её восторженных глаз. Они такими блюдцами-гляделками вытаращились на меня! Старинное русское слово — «гляделки». Ну как я мог такие глаза обидеть и спросить у Маши: «А сколько я должен тебе заплатить, если ты задержишься на час? А на два? А до утра?»
Кроме того, я же дал себе слово: в жизни никогда никаких девушек с заниженной планкой социальной ответственности, только с завышенной. Мне повезло. Благодаря тем «опытам», которые я провёл, пытаясь вжиться в роль, которую мне никто не предлагал, я понял, что мне противно чувствовать себя деталью на конвейере под названием «секс-бизнес».
— А сыну не скучно будет?
— Я уж и не знаю. Он по-русски и то не всё понимает. Надо, чтобы чаще нашу речь слышал.
Ничто, кроме Машиной излишне укороченной юбки, не напоминало о её профессии.
— Маш, вы не обижайтесь. Но если вы завтра поедете со мной. Я сейчас на ваш, извините, прикид смотрю.
— Конечно, конечно. Всё будет о’кей! Никто не догадается. — Она спохватилась. — Ой, извините, я побежала. Сын ждёт. Представляю, как сейчас расскажу ему, что завтра он с настоящим волшебником да ещё на лимузине.
Они с сыном появились в фойе гостиницы как раз в то время, когда очередная разборка с Пашей зашла в очередной тупик. И хотя я грозился, что не поеду даже на сегодняшний концерт, если он немедленно не выдаст мне обещанный гонорар, сам прекрасно понимал, что поеду, поскольку обещал работать волшебником в длимузине. Правда, Паша этого не знал, и я его продолжал безуспешно пугать отказом, а он меня не менее безуспешно стращать своей крышей.
Маша сдержала слово, оделась так, что даже самый опытный мужской глаз не смог бы угадать в ней профессионалку. Учительница ботаники в советской школе! Нет, я не прав. Учительница ботаники в советской школе — это, к сожалению, бедно. На ней было сарафанистое платье, судя по всему недешёвое, но не очевидного бренда, что говорило о её вкусе. А то, знаешь, наше гламурное бабьё до сих пор любит одеться лейблом наружу. Странно, что ещё ценники отрывают. Им надо на тусовки ходить с неоторванными ценниками, чтобы круче выглядеть.
Чем дороже одета женщина, тем дешевле она достанется мужику!
Маша была девушкой не моей любимой профессии, но не дешёвкой. Для меня настоящий вкус, когда не видно, от кого ты приоделся. Вкус — это всегда немножко загадка. Всё, что разжёвано, — пошлость.
Юбка у Машиного платья была чуть ниже колен, ножки стройненькие, как две бутылочки из-под немецкого рислинга. Я не знаю, почему мне тогда пришло на ум такое сравнение. Наверное, потому что в советское время самым престижным вином у нас считался рислинг. Его расхватывали сразу. Бутылочки были необычные, удлинённые и стройные. Мы, будучи пацанами, ножки наших девчонок всегда сравнивали с бутылками. У одной они были похожи на пивные, у другой — на кефирные, а у третьей вообще — на банки из-под огурцов. Вчера я не обратил на Машины ноги внимания. Свежая сегодняшняя причёска тоже придавала ей солидной целомудренности. Да, эта причёска была явно сотворена недавно, но так элегантно и ненавязчиво, что в глаза не бросалась. А то опять-таки у наших дам, замечал? Пойдут в парикмахерскую или, как сейчас модно говорить, в салон красоты, выйдут из него, и сразу видно — была в салоне, сделала укладку: на голове то ли советская булка, то ли фольклорный крендель, то ли птичье гнездо. Главное — не трясти головой. Вот-вот развалится.
Сынишка, Димка, несмотря на отчаянный возраст сорванца, вёл себя сдержанно: чувствовалось, что растёт без папы, и потому уже начали проявляться комплексы.
Пока Маша с Димкой приближались к нашему столику, я успел Паше шепнуть на ухо, что Маша в прошлом была замечательной журналисткой и чтобы он был с ней поосторожнее.
— И кем вы теперь здесь работаете? — спросил он у Маши, после того как все заказали по чашечке кофе и по чизкейку. Эти пирожные почему-то особенно нравились бывшим советским людям, впервые попавшим за границу. Наверное, потому, что у нас в Советском Союзе был только один сорт пирожного, он так и назывался — «пирожное».
— Я в одном из кибуцев, где много русских, преподаю английский, — Маша взглянула на меня. Мол, ну как? Похожа я на учительницу? Я понимающе ей подмигнул всем лицом, что означало — нашу тайну будем хранить вместе. Ты, кстати, знаешь, Миха, что тайна всегда людей объединяет? Вот с этого, видимо, и началась наша дружба с Машей-«учительницей».
— Ай-яй-яй, Маша! Как же вы так? — фальшиво начал выказывать сожаление Паша. — В кибуцах же ничего не платят.
— Я иногда работу на дом беру, индивидуальные занятия провожу. Меня ценят за. как настоящего профессионала!
Я опять подмигнул ей всем лицом — ай да молодца, почти правда!
— А сын? — продолжал он со своими дурацкими вопросами строить из себя крутого.
— Он в израильской школе.
Эти ролевые игры мне уже начинали нравиться. Ты ведь знаешь, я азартный. В казино столько бабок за свою жизнь просадил!
Димка исподлобья то и дело поглядывал на меня, словно пытался понять, похож я на настоящего волшебника или нет.
— Ну что, Димка? Ты ведь хотел прокатиться на лимузине? Давай, забирай маму и поехали.
Как ни странно, Димка сразу послушался, охотно схватил маму за руку:
— Мам, поехали, поехали. Хватит тебе кофе пить — вредно! И так после работы долго заснуть не можешь.
Самым счастливым в лимузине чувствовал себя Димка. Он то и дело пересаживался с одного сиденья на другое, ложился, растягивался, снова вскакивал, просил разрешения выглянуть из люка.
Конечно, он знал, что я знаменитость, но интерес к лимузину был сильнее, чем к «волшебнику».
Паша в течение всей дороги рассказывал Маше, какой он крутой. Этим комплексом страдают все импресарио во всех странах. В красках и с выражением участника школьной художественной самодеятельности гнал, как работал в самой Америке! Привозил туда Магомаева, Высоцкого, Эдиту Пьеху… А Пугачёву везти отказался: она ему не нравится, последнее время слишком растолстела.
Я понимал, что даже Маша понимает, что он гонит, но подыгрывала. После каждой фамилии очередной звездищи восклицала: «Ой, да не может быть!», «Неужели вы и Магомаева знаете?!», «Пугачёвой отказали. Не надо было. Зачем же вы так с самой Пугачёвой?»
Она весьма талантливо справлялась с ролью учительницы. А главное — ей нравилось, что мне нравится, что ей якобы нравится всё это Пашино грузилово: «Неужели вы и Высоцкого знали?!» Такое удивление может выказывать только юная дева, впервые увидев пестик или тычинку… Я всегда их путаю.
Я не вклинивался в беседу. Сидел молча, не имея права «испортить такую песню», медитировал на Пашину рожу, представляя, как бы ему врезал, если бы мы были сейчас в России! Он отказал Пугачёвой?! Да Пугачёва знать не знает этого прыща!!!
Несмотря на то что мы приехали на концерт заранее, у служебного входа уже стояли поклонники. Когда меня спрашивают: «У вас много фанов?» — я всегда отвечаю: «Ни одного!» — «Как так?» — «У меня не фаны, а поклонники!» — «Какая разница?» — «Поклонники — из зрителей сознательных, а фаны — наоборот!»
Пока я раздавал автографы, многие разглядывали мою спутницу и, представляешь. одобряли мой вкус! Сие мне льстило. Даже позволил нескольким поклонницам нас с Машей сфотографировать. Я имел на это полное право, ведь недавно я расстался со своей второй женой, поэтому не боялся, что какие-то фотографии могут просочиться в прессу. Главное, чтобы не в израильскую! А то не Маша меня скомпрометирует, а я её. Её хозяева решат, что она подрабатывает ещё и на стороне.
