– Это – «Бушерон». Очень дорогие. – Она посмотрела на меня. – Здорово, а?
– Да, очень здорово.
– Сто десять долларов за бутылку.
– Как ты сюда попала, Скарлет?
– Парень, с которым я пришла, дружит с парнем, который здесь живет.
– Твой бойфренд?
– На самом деле он не совсем мой бойфренд.
– Я живу здесь.
Она перепугалась. Очень приятно произвести такое сильное впечатление.
– Ты живешь здесь?
– Да.
– Один?
– Нет, с мамой. И с отцом. Еще есть брат.
Откуда-то вылез Митч. Ох уж эти светлые волосы, которые падают ему на лоб.
– Классная вечеринка, – сказал он.
Скарлет посмотрела на маленькие золотые часики на запястье.
– Мне пора. Отец будет ждать меня. – Она протянула руку. – Приятно было познакомиться. – Я снова почувствовал запах ее духов. – Думай обо мне иногда, – сказала она. И они ушли.
Я вытер разлитый напиток. Кто-то влез в кладовую для продуктов и открыл банку кукурузы. И тоже ее раз – лил. Кто – то включил телевизор, но я выдернул вилку из розетки. На вечеринке не может работать телевизор. Розмари Сэнк стало плохо в ванной комнате. С ней вечно так: напьется, и какому-нибудь парню приходится за ней присматривать. Но на самом деле это был просто хит, а не вечеринка, маленькие группки людей сидели на полу, свет выключен, свечи то здесь, то там, и все разговаривают. Я гадал, почему я не устраивал вечеринок раньше.
И эта девушка. После того как вечеринка закончилась, я еще немного посидел в гостиной. На следующий день она была похожа на поле боя: повсюду пустые стаканы с колой, в одном сигарета и еще засохшие куски пиццы, которая была весьма хороша на вкус. Записи вытащены из коробок, диванные подушки сдернуты с нашего мягкого «честерфилда».[3] И потом, эта девушка. Я видел, как двигался ее подбородок, когда она целовала того парня; они, должно быть, по-настоящему это делали. Кожа у нее под подбородком удивительно нежная. Она была в самом деле нечто.
Поскольку мы были маленькие богатенькие пиздуны, мы уходили на летние каникулы на три недели раньше других. Но сначала у нас были экзамены. Мой брат участвовал в финальной олимпиаде провинции, что было большим делом, и теперь бродил наверху с «Королем Лиром» в руках (у книги была лиловая обложка), глядя в окно и что-то шепча себе под нос. Он снова пошел прыщами и испытывал страшное напряжение. Как и я, если быть честным.
Историю я прошел нормально, первоклассно сдал английский, латынь была пустяком, математику сдал, может быть, на шестьдесят баллов, но оставался еще последний экзамен, физика. Точно, как я и предчувствовал, в вечер перед экзаменом я открыл эту книгу с жуткой обложкой и принялся смотреть на все эти банки для супа, словно никогда их не видел раньше. Занимался до полуночи, пока глаза словно не запорошило песком, а потом отправился спать в комнату прислуги. Я поставил будильник на четыре утра. Проверил его пять раз. Выключил свет. Закрыл глаза. И опустился прямо на дно большого бака. Я хочу сказать, я был словно мертвец, лежа на этом дне, когда зазвенел будильник. Я подумал, еще не может быть четырех часов, еще нет, я только что лег спать, должно быть, что-то случилось с часами. Я нащупал будильник в темноте и покосился на него. Разрази меня гром: четыре часа. Я был таким усталым, что у меня разболелся живот, как будто вот-вот должно было произойти что-то действительно плохое, если я немедленно не усну. Я чувствовал себя готовым позвать маму и заставить ее написать записку, в которой говорилось, что сегодня я не могу прийти в школу. «Саймон не слишком хорошо себя чувствует».
Но я встал, и дошел до стола, и уселся за него, пялясь на желтую стену, завернувшись в одеяло. Открыл ужасающую книгу по физике. Перевернул страницу: еще больше супных банок, еще больше стрелок.
Через некоторое время город начал просыпаться: я слышал ругань Блюштейна, слышал, как автомобиль проехал по улице, одинокий автомобиль, первый за это утро. Я даже почувствовал что-то вроде облегчения, когда в окно пробился солнечный свет, это означало, что я приближаюсь к концу. Я спустился вниз, на кухню, и выпил апельсинового сока, съел тост и вернулся обратно в комнату прислуги.
Экзамен был после полудня, так что я вышел из дому примерно в полдень. Улица была какая-то странная, и я понял, что никогда не проходил здесь в это время. Был чудесный весенний день, солнце стояло высоко в небе; облака были длинными и похожими на перья, а воздух пах так сладко. Я явился в школу на час раньше. Некоторые ребята любят вертеться у экзаменационной комнаты, психуя, словно ненормальные, задавая друг другу вопросы, но я не стал этого делать. Я подумал, что кто-нибудь спросит у меня то, чего я не знаю, и это вытряхнет из меня всякое дерьмо. Так что я стоял в сторонке, чувствуя себя так, словно на голове у меня большой шар и я им балансирую, потому что любое неожиданное движение в любом направлении заставит его упасть, и я не вспомню вообще ничего. Я направился на футбольное поле. Там никого не было. Я уселся в траву со своим учебником физики. Потом лег на живот. Так мне было видно школу, мальчишек, маленькие крошечные фигурки, толкущиеся у парадной двери, и слышны голоса, доносящиеся оттуда. Я чувствовал запах травы. Посмотрев вниз, я увидел муравья, карабкающегося по земле. Я осторожно раздвинул траву и стал смотреть на него.
Наконец я открыл учебник. От солнца было трудно читать, что заставило меня скосить глаза. Я таращился на книгу, но через некоторое время осознал, что думаю о том, как плыву в лодке у нашего коттеджа и как звенят волны, ударяя по корпусу в ветреный день. Я перевернул страницу, посмотрел на нее, но внимание ускользало, словно яйцо в тарелке. То же самое со следующей страницей. Я больше не мог читать, больше не мог прочесть ни слова и далее думать ни о чем не мог. Если бы такое случилось на экзамене, мне пришлось бы хреново. Так что я закрыл книгу, растянулся в траве, положив руку под подбородок, и просто стал ждать.
Экзамен прошел нормально. Я хочу сказать, после него меня не отправили в учебный лагерь или что – то вроде этого. Я не провалился. Забавная, однако, вещь с этой книжкой. С учебником. В ту же минуту, как я вышел с экзамена, он превратился из самой важной книги в мире, находящейся в самом центре мироздания, просто в кучку страниц с каракулями. Он даже выглядел по-другому. Однако я все равно принес его домой. Я был слишком суеверен, чтобы оставить учебник. лежать в школе на окне. Я боялся, что это может привести меня к неудаче и выстроить вещи в таком порядке, что оценка окажется неудовлетворительной. Хотя, как ни старайся, до конца не подстрахуешься.
На следующий день мы загрузили машину и направились на север в наш коттедж. Старик остался в клинике. Что, на мой взгляд, было просто прекрасно.
Дорога туда занимала приблизительно три часа, и мы всегда останавливались в одном и том же месте, чтобы перекусить. Это было маленькое придорожное заведеньице со знаменитыми гамбургерами. Им владел местный парень. Он сделал заведение процветающим, с каждым летом оно становилось все больше и все больше мальчишек работало на гриле, а хорошенькие девушки принимали заказы на парковке.
– Как случилось, что мы никогда не ездим в другое место? – спросил я, вываливаясь из машины.
На самом деле это не был вопрос, я был просто счастлив, что со школой покончено, и мне хотелось поговорить. Но Харпер в тот день был немного в сварливом настроении.
– Не знаю, – проворчал он. – Хорошие бургеры, я полагаю.
Не было смысла спрашивать, что его раздражает, он просто сказал бы: проваливай отсюда. В этом смысле он не похож на меня. Я не могу ничего держать при себе. Я хочу сказать, что мне физически трудно держать рот на замке. Ну да все равно.
Наша старушка, выехав с парковки, открыла термос с водкой и апельсиновым соком и налила себе выпить. Она открыла дверь автомобиля и оставила ее так. Наверняка у нее была эта сумасшедшая идея, что можно пить в машине, пока одна нога на земле. Она держала дверь открытой, чтобы быстро выставить ногу на случай, если мимо проедет коп. Господи Иисусе. Чего только эти ребята не сделают ради выпивки. Хотя я имею в виду, когда старик напивается в гостиной вечер за вечером, эта мысль вряд ли покажется такой уж дурацкой. Их окружают расплывшиеся пятна. Их выволакивают из баров вышибалы, которых они наутро даже не могут вспомнить. Однажды вечером, когда я был еще маленьким, наверное в седьмом классе, старик позвал меня вниз, чтобы посмотреть мою домашнюю работу по математике. Говорил о том, что я сам нарываюсь на неприятности. Поскольку работа вся была грязная и повсюду ошибки, то следующее, что я помню, это как он с силой подбросил тетрадь в воздух, и она хлопнула, словно птица, а я побежал прятаться.
Я словно бы мечтал наяву, что он пробудет в клинике все лето, хотя, как я понимал, признаваться в этом было плохо. Но в конце концов, никто не будет за него переживать. Больше не придется ходить, словно по минному полю, гадая, что может вывести его из себя: влажное полотенце на кровати или взятая взаймы расческа, которую ты не положил на место. Я знаю, о чем говорю, однажды утром я торопился в школу, мне было двенадцать лет, и я не мог найти свою расческу. Так что я пошел к нему в спальню, и взял его расческу с ночного столика, и так ходил по дому, причесывая волосы, глядя то туда, то сюда, в это зеркало, в то зеркало. Больше ничего не помню, помню только, что мне было двенадцать и еще следующее, что он явился с обвинениями в мою спальню, потому что желал знать, где его расческа. Ну и я сказал, что не знаю. Он опять спросил, не брал ли я ее, и я был настолько туп, что сказал правду, я сказал, да, я брал ее. Это стало последней каплей. У него едва не случился этот чертов удар, прямо в пиджаке и галстуке. Я чувствовал запах «Олд Спайс», когда он подошел ко мне. Я также чувствовал, что он едва удерживается, чтобы не ударить меня.
