— Доброе утро, — сказал я через плечо, не выпуская из руки сковородку.
Она, не ответив, молча прошла к своему стулу, села и отхлебнула сок, не глядя ни на меня, ни на мальчиков. Я жарил бекон.
— Привет, мам, — сказал Уолли.
Она не откликнулась.
Меня начало мутить от запаха горящего жира.
— Налей мне кофе, — произнесла Мери, глядя прямо перед собой, незнакомым голосом.
— Сейчас.
Я снял сковороду с огня, сделал чашку растворимого кофе без молока и поставил перед ней.
— Дети, — сказала она, — пойдите в вашу комнату с книжками, почитайте до завтрака.
— Но почему? — спросил Виктор.
— Потому что я так хочу.
— Мы в чём-нибудь провинились? — спросил Уолли.
— Нет, дорогой, просто я хочу поговорить с папой.
Я сжался в комок и захотел раствориться в воздухе или сорваться с места, выбежать на улицу и спрятаться в кустах.
— Вик, налей себе кофе и сядь.
Её голос звучал безжизненно, в нём не было сердитого выражения и вообще ничего не было. Она ни разу не посмотрела на меня. Мальчики вышли, захватив два комикса.
— Закройте дверь, — сказала Мери им вслед.
Я положил в чашку полную ложку кофе, залил кипятком, добавил сахар и молоко и сел напротив неё. Я знал, как чувствует себя человек на электрическом стуле.
— Послушай, Вик, — заговорила она, уставясь в чашку. — Я хочу сказать тебе кое-что, пока ещё владею собой достаточно, чтобы говорить об этом.
— Да что такое стряслось? Случилось что-нибудь?
— Да, Вик, случилось.
— Что же?
Её лицо оставалось бледным и отстранённым, она явно не видела ничего вокруг.
— Ну, говори, — храбро произнёс я.
— Тебе будет неприятно это услышать. — Её взгляд скользнул по моему лицу и вновь ушёл в сторону.
— Что именно будет мне неприятно?
От ужаса у меня внутренности сжались в комок, точь-в-точь как у тех взломщиков, о которых я разговаривал с полицейскими.
— Ты знаешь, я не терплю разговоров про то, кто как занимается любовью и вообще про секс. С тех пор как мы поженились, я никогда не говорила с тобой об этом.
— Это правда, — подтвердил я.
Она отпила глоток кофе. Кажется, ей было всё равно, кофе это или вода.
— Дело в том, — продолжала она, — что я никогда не получала от этого удовольствия. Если хочешь знать, мне это всегда было противно.
— Противно — что?
— Противно заниматься с тобой любовью.
— Господи! — выдохнул я.
— Я ни одного разу не испытала при этом чего-нибудь приятного.
То, что я услышал, было уже достаточно неприятным, но я не сомневался, что главное ждёт меня ещё впереди.
— Прости, если это для тебя новость, — добавила она.
Язык у меня прилип к гортани. Я промолчал.
Она посмотрела мне в глаза, как будто что-то прикидывая, и вновь опустила взгляд.
— И я бы никогда не обмолвилась ни словом, если бы не сегодняшняя ночь.
Я с трудом выдавил:
— Что же произошло сегодня ночью?
— Сегодня ночью я поняла, ради чего люди занимаются этим.
— Вот как?!
— Да, именно так.
Я сидел неподвижно.
— Вик, Вик, дорогой! — Она вскочила и, подбежав ко мне, поцеловала так, что я задохнулся. — Как я тебе благодарна за эту ночь! Ты был великолепен, и я, я тоже! Мы были прекрасны сегодня ночью! И не гляди с таким изумлением. Ты можешь гордиться собой, ты был просто… просто невероятен! Я тебя люблю, люблю, люблю! Теперь, когда ты знаешь, что мне нужно, теперь, когда ты нашёл… когда ты нашёл… меня, теперь у нас всё будет замечательно!
Она отошла от меня и села. Неожиданно слёзы потекли по её щекам и, улыбнувшись сквозь слёзы, она сказала:
— Правда хорошо, что я тебе сказала?
— Да, — проговорил я. — О да.
Я встал и, чтобы она не видела моего лица, отошёл к плите. В окно я увидел Джерри. Он шёл через лужайку с утренней газетой под мышкой. На ходу он слегка раскачивался, изображая всем видом торжество. По лестнице он взлетел, перескакивая через ступеньку.
