Итак, я вышел из депрессии с помощью чека и целебного чтения, хотя, должен сказать, несколько опьянел, поглотив огромное количество рассказов и повестей Вудхауса. Из написанных им девяноста шести я принял сорок три, включая пятнадцать произведений, где фигурируют Дживс и Вустер. После этого спьяну возникла идея нанять слугу. Долгие годы я жил очень скромно, на то, что унаследовал от рано умерших родителей, – деньги как раз почти кончились, – а теперь разбогател, став молодым четвертьмиллионером. Почему не завести слугу?
Я поделился идеей с дядей Ирвином, так как жил в его доме, и тот довольно выразительно заключил: «Совсем с ума сошел!»
Поэтому я оставил тему, но через несколько дней совершил редкий для себя волевой акт, позвонив в службу, предоставляющую подсобный персонал, пока дядя Ирвин продавал приспособления для чистки оружия, а тетя Флоренс была в школе. Контора расторопно прислала Дживса, который сразу произвел на меня впечатление, но, когда он представился, я опешил и недоверчиво уточнил:
– Вы себе взяли фамилию Дживс, чтобы легче устроиться на работу?
– Нет, сэр, – сказал он. – Мои предки давно носят это имя, задолго до эмиграции моих прадедов сюда из Англии.
– Вы американец?
– Да, сэр.
– Мне показалось, у вас английское произношение.
– У меня, сэр, так называемое среднеатлантическое произношение, которое путают порой с английским.
– Да, правда, теперь слышу. В любом случае очень странно, что вас зовут Дживс, если вы понимаете, что я имею в виду. Меня это несколько настораживает.
– Понимаю вашу реакцию, сэр. Видимо, вы имеете в виду Дживса, персонажа повестей и рассказов П.Г. Вудхауса.
– Вот именно!
– Что ж, сэр, могу только сказать, что в нашей семье давно существует теория, будто Вудхаус в юности был знаком с какими-то Дживсами, счел имя подходящим для слуги и начал им пользоваться с феноменальным успехом, но к полному негодованию настоящих Дживсов.
– Понятно. – Я не спросил, считая, что это меня не касается, но подумал, не пошел ли Дживс в прислуги с отчаяния. Нечто вроде принципа «не можешь побить врага, присоединяйся к нему»; также как, получив имя Рузвельт, испытываешь желание побороться за пост президента. – А вы не подумывали сменить фамилию, чтобы облегчить ношу? – спросил я.
– Нет, сэр. Человек, независимо от обстоятельств, гордится своей фамилией.
– Да, конечно, – кивнул я и, когда Дживс объяснился, задумался, не была ли некогда фамилия Франкенштейн[11] самой обычной и распространенной в Германии; потом вспомнил сокурсника в Принстоне – моей «альма-матер» – по фамилии Портной, за что над ним многие потешались. Значит, такая проблема не только у Дживса. Его объяснение – безусловно, разумное, вызывающее сочувствие, – успокоило мои тревоги. Поэтому я был готов взять его прямо на месте – он обладал всеми необходимыми мне качествами, окруженный аурой серьезности, компетентности, – но решил не проявлять излишней готовности и продолжал расспросы.
– Спасибо за разъяснение проблемы с фамилией. Есть ли какие-то неприятные, нестерпимые для вас вещи, о которых мне следует знать?
– Нет, сэр.
– Принадлежите к каким-нибудь политическим или неполитическим организациям?
– Нет, сэр.
– К клубам?
– Нет, сэр.
– У вас есть хобби?
– Нет, сэр.
– Никаких? Рыбалка? Гербарий? Бодибилдинг? Кроссворды?
– Нет, сэр. Я люблю читать.
– Я тоже. Это мое единственное увлечение, кроме газетных спортивных страниц.
– Очень хорошо, сэр.
Так решилось дело. Я купился. Этот мужчина был идеален. Поэтому, чувствуя себя почти всемогущим с четвертью миллиона долларов в банке, я сделал Дживсу предложение, он его принял, и симпатичный малый поступил ко мне на службу.
К счастью, ни тетя, ни дядя ни слова по этому поводу не сказали, по-моему польщенные тем, что у меня есть слуга; кроме того, Дживс был достаточно опытным, чтоб не болтаться у них под ногами. Получив деньги, я начал выплачивать им щедрую ренту, возможно, поэтому их не особенно беспокоило, что Дживс занял свободную комнату.
Он, безусловно, вносил большой вклад в мою жизнь, вдобавок помогал писать, что было дополнительным преимуществом. Написав страничку о параде в честь Дня святого Патрика и получив благосклонное одобрение Дживса, я сказал:
– По-моему, я на сегодня достаточно написал, Дживс, и умираю с голоду. Можете раздобыть какую-нибудь еду? У меня с утра во рту ничего не было, кроме зубов.
– Конечно, сэр.
И он моментально, не потратив ни минуты времени, предложил сардины, помидоры, поджаренный хлеб с маслом. После великолепного пиршества я был готов соснуть. Мне, как правило, после полдника хочется спать – в этом смысле у меня средиземноморская конституция и пищеварение.
Положив голову на подушку, чувствуя себя довольно усталым, я вдруг понял, что меня тревожит сложившаяся ситуация с дядей и тетей. Я действительно пробыл у них слишком долго. Пора двигаться, и поэтому я в тот самый момент принял кардинальное решение.
– Дживс!
Он просочился в комнату.
– Слушаю, сэр.
– Вам нравятся горы?
– Не имею ничего против гор, сэр.
– Что ж, тогда, думаю, завтра мы с вами исчезнем до конца лета. Сядем в машину, – у меня был оливково-зеленый «шевроле-каприс-классик», – доедем до Поконо,[12] снимем хижину рядом с хасидами,[13] с женами манхэттенских торговцев алмазами, и я буду писать роман на живительном горном воздухе.
– Очень хороший план, сэр.
– После сиесты начинайте укладывать чемоданы. Попробуем завтра вырваться из Монклера на свободу. По-моему, вам понравится в Поконо, Дживс.
– Да, сэр.
Дядя Ирвин наверняка обрадуется моему отъезду, особенно после того, как я его сегодня ошпарил, а тетя Флоренс, скорей всего, расстроится – она меня очень любит. Своих детей у нее никогда не было, и я, видимо, стал чем-то вроде сына. Плохо, что мое намерение уехать на лето, если не навсегда, нанесет ей тяжелый удар. Но я видел в кофейном скандале сигнал, что пора удалиться, ибо гость – пусть принятый за сына – должен знать, когда уходить, даже если идти ему некуда.
Обед в кошерном ресторане. Как склонность евреев к запору порой спасает жизнь. Непредвиденное осложнение. Нас на миг отвлекает китайское семейство. Грустное прощание
Через несколько часов после сна снова пришла пора запасаться калориями, поэтому я сидел в кошерном ресторане со своей старой плотью и кровью – тетей Флоренс и дядей Ирвином. Дживс был дома, неизвестно, что делал, – может быть, писал письма коллегам, бывшим в услужении в дальних странах. Тем временем я задумчиво жевал крупный пупырчатый темно-зеленый соленый огурец. В машине по пути в ресторан я уже поднял вопрос насчет кофе, и дядя, как предсказывал Дживс, отнесся к инциденту разумно, простительно, поэтому теперь с каждым куском огурца я набирался храбрости для очередной трудной задачи – сообщения старикам, что любимый племянник собирается завтра утром взмахнуть крылами.
Мы традиционно ходили по вечерам в понедельники в этот кошерный ресторан – деликатесный, с полусотней простых столиков, расставленных близко друг к другу. Все кругом было залито ярким флуоресцентным светом, с одной стороны располагался обеденный зал, с другой – стояла стеклянная буфетная стойка длиной в тридцать футов со всевозможными блюдами, салатами, закусками; за ней, как правило, стояло с полдюжины представителей обслуживающего персонала в ермолках и белых халатах, которые добродушно шутили на идише, ловко резали мясо, властно кричали: «Следующий!»
Клиентами ресторана были старые евреи, не так занятые делами, чтоб питаться готовыми сандвичами с колбасой. Казалось, они и ходить-то не могут, а тем более переваривать ядовитые, пагубные копчености. Но сидели здесь, с удовольствием поглощая солидные порции кошерной грудинки, солонины, пастрами,[14] ростбифа, курятины, хот-догов, языка, печенки, бифштексов.
Я точно такой же еврей, как любой из тех чокнутых старикашек, но из-за фамилии Блэр (которая в оригинале звучала как Блаум, сменившись на острове Эллис[15]) и отчасти англосаксонской внешности меня часто не признают иудеем. Однако мои вкусы – люблю пастрами и содовую «Селлрэй» – решительно расходятся с внешностью и остаются чисто семитскими, точно так же как пищеварение, в лушем случае затрудненное, как у большинства евреев. Если кому-то и следует быть вегетарианцами, так это евреям. Возможно, запор у нас развился дарвинским путем. Мы веками прятались в погребах и чуланах от погромов, инквизиции, холокостов, поэтому чем реже бегаешь в уборную, где тебя может убить проезжающий казак, инквизитор или штурмовик, тем дольше живешь, передаешь дальше гены, включая спасительный для жизни ген тугого кишечника.
Поэтому каждый понедельник я съедал в кошерном ресторане свою долю пастрами, и только во время этих обедов чавканье дяди не угнетало меня. Другие издаваемые при еде звуки, доносившиеся из-за столиков вокруг нас, были столь призрачными, что как бы тонули в общем жутком хоре; фактически в мире кошерного ресторана урчание и звучные глотки, брызги слюны и скрежет зубовный были нормальным явлением, поэтому их влияние на меня сводилось к нулю.
