– Видимо, ваше поколение уже не будет голосовать за коммунистов… хорошо!
Мама вся была в волнениях по поводу выборов президента, она хотела включить телевизор, но сели батарейки у пульта. Мама сначала их мыла с мылом и сушила на батарее – есть такой рецепт. Телевизор поработал минуту, и снова пульт отключился, нельзя программу переменить. Мама стучала батарейками друг о друга – тоже есть такой рецепт. Рецепт не помог, и мама села расписывать тарелку – портрет Ельцина запустить придумала, может, это будет ее вклад в демократию…
В тишине Маша решила пришить пуговицу к джинсам: в последний вечер у костра она так смеялась, что пуговица отлетела. И тут послышались звуки большого толковища людей и зверей, разворачивавшегося во дворе. Таисия выглянула в окно: люди стояли с радостно-нервозным видом, а собаки радостно общались друг с другом (это были все знакомые собаки – с Комсомольского проспекта, Таисия и Вероника с ними часто выгуливали раньше Мартика). Над всем этим сборищем витала тень мероприятия, рассыпая искры общения. Заряженные всем этим Маша и Таисия выбежали во двор. К ним победительно кинулся Мартик: «У нас радость, радость огромная!» Наташка подошла и спросила:
– Дядю Гошу видели? Ранило легко в Чечне! Очень легко! Он вернулся домой вчера… на костылях, но ранен очень легко!
Девочки сели возле своего подъезда вместе со старушками – солидно так, как бы безотносительно ко всему, что разворачивалось у дома напротив. Но плечо, бок, щека, обращенные в ту сторону, превратились в сплошную воспринимающую плоскость.
Дядя Гоша, пьяный своей не отнятой в Чечне жизнью, выходил из подъезда с большим подносом. Он приговаривал:
– Ну, Мартик, счас дадим шороху! Неудобняк получается: с костылем и с подносом, но счас…
Знакомые собачники затолкались вокруг, принимая угощение. Их лица и тела, здоровые от прогулок по утрам с собаками, излучали честно выполняемый долг. В выражении этих лиц, как поняла Таисия, было что-то от мечты об отдельно взятой планете, населенной четвероногими друзьями и их хозяевами. Ну, может, должна там еще жить пора жертвенных существ для веселья зубов собачьих.
– Кто у нас во дворе хорошие люди? Да те, у кого собакам хорошо живется! – говорил дядя Гоша, вынимая из кармана брюк бутылку вина.
Вышли Вероника, ее мама Изольда, а бабушка Генриетта несла коробку с тортом. Маша и Таисия привыкли уже, что Вероника вычеркивает их из поля своего зрения, и вздрогнули, когда она закричала:
– У нас день рождения Мартика – идите есть торт! Маша, Тася!
Вероника почувствовала самой своей серединой, что за сегодняшнее перемирие с сестрами ей ничего не будет. Ведь Мартику исполняется два года!
Превратившись в достойных светских девиц, Маша с Таисией медленно подошли к скоплению живых тел, издающих разнообразные звуки:
– Ты своего ротвяка к астрологу своди! Я водил Хелму, сказали, что подверженность влиянию этого… Меркулия… Меркурия…
– Мочу Алисочки на анализ только в человечью больницу ношу!.. Даю двадцать баксов – хорошо делают…
– Гав-гав!
– Двадцать – это многовато…
– Р-р-р…
– Подставку под собачью миску мы сделали из красного дерева!
– А мы зразы особые готовим Хелме!
– Ску-у, ску-у, ску-у-у-у…
Разевая чистые красные пасти, шерстистые друзья изо всех сил общались друг с другом и с людьми. Щенок-боксер (был чудо – мордочка вся в морщинах, словно маленький Сократик, как говорил папа Таисии) вырос таким злым, что один раз чуть не покусал папу Таисии (и тогда тот сказал, что у такого Сократа Платон бы ни за что не стал обучаться философии!); сейчас он словно мучительно решал: кто здесь главный? Ему хотелось стать главным, но «були» – две горбоносые увесистых крысы – оглядывали его взглядом новых русских: «Мы главные».
– Ну, что новенького? – спросила Вероника у сестер, выделяя им по большому куску торта.
– Да вот я решила, – отвечала Таисия, – вырасту – тоже свою фирму открою… Собаку куплю!
На самом деле Вероника понимала, что не будет у Таисии никакой фирмы, но она хотя бы соблюдает правила игры и говорит о том же, о чем говорят все дети двора. И то хорошо.
На торте были изображены имя Мартика и большая цифра 2. Так Вероника дала Маше кусок с буквой «М», а Таисии – с буквой «Т». И Таисия подумала: а какую букву она выдаст Алеше? Букву «А»? И точно: кусок с буквой «А» Вероника никому не выдала. Ждала. И Таисия тоже с тревогой ждала. Но Загроженко нигде не было. Обычно вечером он выходил покурить во двор с обычным снисходительным видом насчет собравшихся. Но сегодня не видать его сухой фигуры.
– Подходите, берите! – любезничала со старушками на скамейке Изольда, дочь Генриетты.
И Генриетта живо двигала лицом и руками, приглашая полакомиться за здоровье Мартика.
– Очень вкусно, – сказала Таисия, продолжая высматривать Алешу.
Маша, хотя ей ничего не было сказано сестрой, все видела внутри нее ясно, будто прочитала в подробной глуповатой книге, не становящейся от своей глупости менее интересной.
У Таисии не было радости от временного перемирия с Вероникой, ведь завтра… прощайте снова! Об этом говорил ее маслянистый взгляд. «Не каждый день из Чечни возвращаются люди!»
Уже звучали предложения добавить – купить в киоске и… Но псы были дисциплинирующей силой: кому надо догулять, кому особый ужин приготовить, – так что все распрощались, договорившись встретиться таким же образом в день рождения Хелмы. Таисия вспомнила, как они с Вероникой начали выводить Мартика на Комсомольский проспект. Он сильно боялся взрослых собак, так что слюна беспрерывно шла изо рта, и когда он мотал головой, то слюна веревкой словно обматывала всю его мордочку, и Вероника каждую минуту вытирала его специальным платком. Но и тогда уже любимицей Мартика была Хелма. И сейчас его от нее не оторвать – так и рвется вслед. А Таисия уже твердо решила отказать Алеше: не будет она вести их хозяйство! Не готова она к семейной жизни… Но нужно увидеться и все разъяснить…
Вечером, когда Таисия мучила немецкие глаголы, а Маша выгибала над газом из грампластинки нос Гоголя, позвонили в дверь. Это была Вероника. Таисия сразу почувствовала, что случилось что-то с Алешей, хотя потом не могла понять, почему она это почувствовала.
– К папе заезжал его друг из отделения милиции, нашего… Там арестован Загроженко!
Говорит это Вероника, а вид у нее плачевный: ведь для нее Алеша становился уже не чужим, а вымечтанным партнером-челноком, но теперь… Порог квартиры Вероника так и не переступила, а когда уходила, то снисходительный ее взгляд говорил Таисии: «Получила?» Это уже завтрашняя Вероника, аккуратно уклоняющаяся от касаний с секондхендным людом.
Поздний вечер в светлых проплешинках ночной уральской зари очень помогал успокоиться. Но слезы лились сами. Таисия села писать в дневник, но не вывела ни одного слова… Родители были на высоте на сей раз. Они сказали, что знают одного человека, который в детстве сидел в колонии, а теперь доктор наук! Потом они пошли узнать, где Лизка, но ее, оказывается, уже инспектор по делам несовершеннолетних увезла в детдом. Или в детприемник. Никто точно не знал.
А случилось вот что. Алеша шел по Комсомольскому проспекту. Он только что был на сходняке мойщиков, они вновь распределяли участки. Количество машин, особенно иномарок, увеличивалось. И теснины уличного движения выдавливали машинный поток на ранее захолустные улицы. Одним мойщикам становится выгодно, а другим завидно. Приходится собирать такие съезды, чтобы не было войн у пацанов. Тем, кто зарабатывает своим трудом, не пристало воевать по пустякам!..
От белой ночи лицо подошедшего подростка было словно покрыто прозрачной грязью.
– Без базара, Леха, – сказал он, – надломим ларек – сигнализации на нем вообще ёк!
Вавилон, одноклассник, но бывший, он уже два года как бросил школу, говорил так, словно боялся отказа, вплетал одно слово в другое. А в Алеше что-то на уровне журнала «Родина» глухо жаловалось, что мать после реанимации будет нуждаться в уходе. Но… потом ведь она опять примется за старое, и сколько бы бабок он ни ковал, мать будет волочиться за ним через всю улицу жизни…
Леша потянулся, томя Вавилона, причем лунная тень превратила его движение в первобытный обряд. Одно только томило Загроженко: шли они вскрывать несчастливый ларек на углу проспекта и улицы Чкалова, где зимой была убита и закопана рядом в сугроб ночная продавщица. Ее зловещее, жаждущее отмщения присутствие ощущалось то тут, то там.
К облегчению Загроженко, Вавилон вдруг взял наискось через бульвар.
– На Хасана фонари сейчас отключили, – говорил Вавилон. – Хозяин ларька жадный, опять вчера от него ушла ночная продавщица.
Слова бывшего одноклассника звучали кругло и успокаивающе, а как принялись за дело, Алеше все казалось, что наклонившийся над ними старый дом жестких сталинских линий кишит многоглавой бессонницей. Стон выдираемых петель донесся, кажется, аж до Башни Смерти – гнездилища УВД. На что они надеялись: что пачки денег будут везде раскиданы? Вавилон захватил из дома наволочки, в них вяло набрали без разбору (внутри было темно, а о фонарике не догадались позаботиться) шоколадок, курева, каких-то бутылок, чтобы потом можно было продать их алкашне. Ничего не мешало, и все замолчало вокруг, но это было самое неприятное. Вышли, неся на плечах по две дрябло набитых наволочки. Самые алмазные мечты Вавилона выродились в усталый марш мимо предутренних домов. И надо же – в это время в милицейской машине оказалось еще несколько литров бензина, и решили сделать еще один кружок. И увидели две подростковые фигуры с узлами. А мертвая продавщица тоже продолжала свой незримый патрульный облет.
