— Но это всего лишь один концерт.
Он цепенеет, потом вырывается из ее рук:
— Тебе легко говорить! У тебя всегда все получалось. Ты просто выходишь и играешь, а потом кланяешься и уходишь. У тебя нет нервов.
Это неправда. Она опускает глаза, пытаясь скрыть, что он обидел ее.
— Ты их не знаешь! Помнишь, я рассказал тебе, как перед отъездом из дому застрелил свою лошадь и собаку? Пойми, их больше заботила эта несчастная лошадь, чем собственный сын, совершивший такой поступок. Их не интересовало, почему он это сделал. Они так трогательно горевали о погибшей лошади. Но это была моя лошадь! И выстрел был отменный. Прямо в лоб. Видела бы ты, как отец суетился вокруг трупа. Меня высекли и отправили спать. Мне не позволили даже смыть с себя кровь. Думаешь, их интересовало, почему я это сделал?
— Да, Лео. Думаю, интересовало. Я в этом уверена.
— Что ты знаешь об этом! Что ты знаешь!
Она снова обнимает его.
— Я не давал концертов четыре года, — говорит он через некоторое время. И вдруг признается: — И надеюсь… надеюсь, мне больше никогда не придется их давать.
Лео начинает бить дрожь, его трясет так, будто он вот-вот разорвется на части, как в тот раз, когда к ним приезжал маэстро. Его окружает холодная темнота. Он уже почти забыл, как это бывает, думал, что все изменилось. Но, оказывается, все осталось по-прежнему; а он-то воображал… воображал, что он теперь свободен.
Словно сквозь вату он слышит ее голос:
— Лео. Милый Лео.
Постепенно мир успокаивается. Лео лежит в объятиях Даниэль. Он открывает глаза и смотрит на нее. Даниэль огорчена. Она такая хорошая, открытая, смелая, из хорошей семьи. А сколько она читала! Гораздо больше, чем он. И она так талантлива, маэстро считает ее одной из лучших. Даниэль с грустью смотрит на Лео.
Он робко улыбается ей. Он уже почти успокоился.
— Я так хотел провести это лето с тобой, — шепчет он.
— Но ведь ты пробудешь дома не все лето?
— Боюсь, что все. Я их хорошо знаю.
Она гладит его лоб, внимательно смотрит ему в лицо.
— Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — говорит он.
— Ты ведь знаешь, что приличия этого не допускают, — улыбается она.
— Знаю. Но если б ты захотела…
— Захотела что?..
— Цветы! — вдруг вскрикивает он и поднимает сломанный нарцисс. Цветы помялись в кровати под его тяжестью.
— Не думай о цветах, — говорит она. — Так чего же я должна захотеть?..
— Честно говоря, Даниэль, я не знаю, как делают…
Она улыбается:
— Обычно падают ниц перед своей избранницей, протягивают ей цветок и просят ее руки.
Он протягивает ей нарцисс и смотрит на нее. На большее он не способен.
— Наверное, это ужасно глупо, — говорит она. — По-моему, ты не в своем уме.
Он отрицательно мотает головой.
— Ты это делаешь только затем, чтобы не ехать одному?
— Нет! — говорит он. — Даниэль!
Она сразу становится серьезной.
— Да, — говорит она. — Да! Да!
Он притягивает ее к себе, и они крепко обнимаются.
Потом, уже вечером, она спрашивает:
— Ты говорил это серьезно?
— Да. — У него все еще кружится голова. — Конечно серьезно, я прошу тебя…
— Я не об этом, Лео. Я о другом. Ты действительно больше не хочешь давать концерты?
Она внимательно смотрит на него. Он растерян. Прячет лицо у нее на плече.
— Ладно, ладно, — говорит она. — Чему быть, того не миновать.
Бараньи котлеты они съели вечером. Большая досталась Даниэль.
Они вместе поехали в Хенкердинген, и поездка оказалась неудачной. Все было так, как предполагал Лео. Мать была вне себя от гордости, волнения и любопытства. Родители едва узнали Лео. Мать ахнула и всплеснула руками, отец был немного смущен — Лео оказался выше его ростом. Родители придирчиво присматривались к Даниэль. И тут же захотели всем ее представить. К сожалению, Даниэль не владела немецким, а отец питал врожденное недоверие к уроженцам Галлии — ведь они едят лягушек! Он забавлял гостью кровавыми историями о войне… Все то лето было каким-то спектаклем, каким-то бесконечным представлением. Лео храбро исполнял свою роль и дал тот концерт, которого от него ждали, и даже еще два. Он видел, что Даниэль держится из последних сил, видел, какого труда ей стоит общение с его родителями. И уже жалел, что взял ее с собой. Он знал, что она все терпит ради него, и у него сжималось сердце при виде Даниэль, прогуливающейся по саду рука об руку с его матерью. Отец прочитал ему длинное наставление о радостях брака и супружеских обязанностях, после которого Лео пришлось пробежаться, чтобы прийти в себя. Все здесь давило, душило и угнетало. Концерты прошли ужасно. Лео думал, что изменился, что все тяжелое осталось в прошлом. Но его старое «я» вернулось к нему, словно вырвалось из засады, его трясло, тошнило и мучил страх. С ним происходило что-то непонятное; Даниэль принимала удары на себя.
Она всегда принимала удары на себя.
Когда они оставались вдвоем, Лео во всем винил ее. Он понимал, что это несправедливо, но сдержаться не мог. В то время он не сознавал, насколько эгоистично его поведение. Понадобилось много лет, чтобы он понял, что натворил. Если бы Даниэль не любила его так сильно, если б возражала ему… Но Даниэль относилась к тому редкому типу людей, которые терпят, и она была снисходительна, выслушивала его, поддерживала и терпела почти все. Он заново переживал свое детство. Даниэль принимала удары на себя. В нем все еще жил прежний Лео, преображенный, замаскированный и куда более изощренный в своем эгоцентризме. Все то лето он был на первом месте. Даниэль молчала. Но в поезде по дороге домой она плакала, и под глазами у нее чернели круги.
Они поженились в конце сентября. Брак они зарегистрировали в мэрии в Париже — никто из них не был религиозен. Родители Лео начали было строить планы относительно свадьбы, мать уже представляла себе это белоснежное торжество; но, увидев ужас в глазах Даниэль, Лео сумел остановить их. Это стоило матери приступа астмы, и в течение четырех дней она встречала Лео и Даниэль ледяными взглядами, но они настояли на своем.
Они поженились и переехали в маленькую квартирку. Оба продолжали свои занятия.
Всю осень в Лео бушевали бури, хотя внешне он был спокоен. Осознанные и неосознанные чувства появлялись и исчезали. После Нового года Даниэль пришлось не одну ночь сидеть у постели Лео, когда его мучили приступы страха. Еще хуже стало, когда начались студенческие концерты. В связи с предстоящими концертами у Даниэль появились и свои трудности, но Лео как будто не замечал их. Он не помог ей составить программу, не отозвался на ее предложение сыграть дуэтом; раньше они часто играли дуэтом, и с большим успехом. Им обоим это нравилось. Но теперь Лео даже не ответил ей. Словно не слышал ее.
По временам он прикладывался к бутылке.
Однажды мартовским вечером он пригрозил, что сожжет себе руки в пламени газовой горелки, чтобы никогда больше не играть. Даниэль силой помешала ему исполнить это намерение. Он чувствовал себя несчастным, сердился на нее за то, что она была свидетельницей его унижения и теперь, и раньше.
— С меня довольно, — сказал он. — Я не хочу быть исполнителем. Я хочу только сочинять музыку. И ничего больше.
— Чему быть, того не миновать, — покорно сказала она, как в прошлый раз, и добавила: — С Божьей помощью.
Поэтому Лео не получил диплома. К большому огорчению маэстро, преподавателей и друзей.
Даниэль сыграла свой концерт с блеском. Зимой у них родилась дочь.
Десять лет, Лео Левенгаупт. Десять лет ты был композитором. И это была ложь. Все было ложью.
Десять лет новых занятий. Упорной работы над замыслами, которые так и не воплотились в музыку. Счетов, которые все приходили и приходили. Родители после его окончательного разрыва с ними больше не помогали Лео. А Даниэль была слишком горда, чтобы просить помощи у своих. Привычки Лео обходились дорого — гораздо дороже, чем ему казалось. К тому же была маленькая Жозефина. Однако, если бы отношения между Лео и Даниэль были добрые и у него ладилось с работой, они бы спокойно пережили эти тяжелые годы. Но Лео словно не принимал участия в собственной жизни; даже дочь оставляла его безучастным. Порой он пугался самого себя.
Даниэль тихонько крадется с дочерью на руках. Жозефине три года. Лео, конечно, их слышит, но знает, что должен доставить дочери удовольствие — она хочет напугать его. Они останавливаются у него за спиной. Даниэль наклоняется над его плечом, Жозефина прижимается головкой к его шее, и обе разом кричат:
— У-у-у!
Жозефина хохочет над его испуганным лицом.
— Еще раз! — кричит она. — Еще раз! — И все повторяется сначала. Золотистые кудряшки дочери щекочут Лео лицо. От нее вкусно пахнет. Она вся сладко благоухает, как корица. — Еще раз!
