Конечно, я никогда не слышал об этом ученом.
– Он был одним из философов-мистиков XVI века, – сказал Томас. – Его сожгли на костре.
– За то, что не верил в Свободу Воли? – спросил я.
– А вы хотите сказать, что верите в нее? – сказал Томас, слегка улыбнувшись.
Моя жена вернулась наконец с Западного Побережья насовсем, и мы стали обитать в нашем жилище, теперь не платя за него; я все-таки закончил «Ковбоя в килте». Плюнул на шотландский диалект, но все эти килты и спорраны остались.
В середине декабря, как раз после того, как выпал первый снег, на лужайке перед домом появилась надпись «ПРОДАЕТСЯ», и в дом повалили толпы потенциальных покупателей. Моя жена была на работе, а я на время осмотров обычно уходил выпить чашечку кофе. Как-то утром я спросил агента по недвижимости, нельзя ли мне быстро взглянуть на половину Томаса до того, как придут клиенты. Он дал мне ключ, и я туда пошел.
Половина дома Томаса была по большей части перевернутым изображением половины, в которой я прожил последние полгода. Не только расположение комнат – нет, две стороны были точными копиями друг друга даже в деталях цвета и декора: те же темные ковры с поблекшими геометрическими узорами; та же темная мебель красного дерева, с фигурным сервантом на том же месте; та же экстравагантная ванная со множеством форсунок в душе и унитазом на помосте, и в довершение – со сломанными часами, стрелки которых отвалились и лежат, как палочки, на дне за стеклом. Даже в его библиотеке, похоже, был тот же набор книг, что и в моей. И там, где на стенах когда-то висели картины, были точно такие же призрачные очертания.
Уходя, я прошел мимо двери в подвал и почувствовал, что у меня волосы встают дыбом от страха. Я заглянул внутрь и включил свет, но по лестнице спускаться не стал. Земляной пол пах сыростью, темные углы насмехались над моей робостью. Я выключил свет, плотно закрыл дверь и вышел на улицу, на свежий морозный воздух.
ЭТО БЫЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД.
В один мартовский день я сидел на балконе нашей последней квартиры, пил кофе и просматривал «Камберлоо Рекорд». На последней странице был короткий отчет о дорожном происшествии на автостраде южнее Торонто. Некая Мириам Вандерлинден-Смит, дочь покойного профессора Томаса Вандерлиндена, погибла вместе со всей семьей – мужем и двумя детьми – в результате столкновения их машины с грузовиком.
Я расстроился. Я встречался с Мириам только однажды, на похоронах ее отца, но она мне понравилась, и я пожалел, что так никогда и не позвонил ей – хотя бы спросить, была ли наша встреча на похоронах чистой случайностью. Или почему ей не пришло в голову сказать о том, что когда отец ушел из дома, он жил все время рядом с ними?
Впрочем, кто может понять смысл того, что делают другие? Иногда нам бывает трудно осознать то, что делаем мы сами. Я помню, как однажды сказал что-то в этом роде Томасу – но, естественно, он со мной не согласился. Лишь процитировал пару незабываемых строк одного старого поэта, о котором я никогда не слыхал:
Соседа жизнь всегда полна сюжетов, Твоя же, как ни странно, никогда…
Я не стал спорить. Но, по правде говоря, у меня появилось представление о том, что значат эти строки, только через некоторое время после его смерти.
Однажды летом, поздно вечером, мы с женой взбирались на холм Барден, на южной окраине Камберлоо, где город вдруг превращается в сельскую местность. Холм этот совсем не высокий, но древний – один из хребтов, образованных отложениями ледникового периода миллиард лет назад или около того. Возможно, в жизни холмов миллиард лет – не так уж и много. Но холм Барден – уже сам не очень-то холм: подъем на его вершину – скорее не восхождение, а тяжелая прогулка в компании мошкары.
Та ночь была теплой и безоблачной. Когда мы поднялись на вершину, нам открылся Млечный Путь, рассыпанный по небесам. А если мы смотрели вниз, на землю, то к северу видели все огни Камберлоо, главную Риджент-стрит, которую пересекали бесчисленные более узкие улицы и авеню.
Но когда мы прошли буквально сто ярдов по вершине холма, жена обратила мое внимание на одно странное явление. С той точки, где мы стояли раньше, Камберлоо казался построенным упорядоченно, в соответствии с придуманной людьми системой. А с новой точки порядок был полностью нарушен. Большой город превратился в сверкающий хаос – такой же, как хаос звезд над головой.
И в этот момент я вспомнил строки, которые цитировал Томас, и, мне кажется, понял, что он имел в виду. Твоя собственная жизнь кажется тебе хаосом – ты внутри нее и так поглощен подробностями, что теряешь надежду найти в ней хоть какой-нибудь разумный порядок или смысл. В то время как посторонний – наблюдатель твоей жизни – способен двигаться и, если повезет, сможет найти точку, с которой нужно смотреть на твою жизнь, чтобы понять ее смысл; сможет заметить тенденции, симметрии и совпадения, которые ты сам, возможно, увидеть не способен.
СОВПАДЕНИЯ, СОВПАДЕНИЯ.
Полгода спустя собственность Вандерлиндена была выставлена на продажу снова – и на этот раз я решил ее купить. Две половины старого дома, разделенные больше полувека назад, соединили и полностью отреставрировали предыдущие хозяева. На фасаде западный вход был расширен, а восточная дверь заложена кирпичом. Живая изгородь на заднем дворе, через которую я так часто разговаривал с Томасом Вандерлинденом, была выкорчевана, и теперь там было ничем не нарушаемое пространство лужайки.
Изменения внутри дома, с моей точки зрения, не пошли ему на пользу. Темно-коричневые панели и прекрасная старая мебель красного дерева исчезли. Стены по всему дому были теперь покрыты светло-желтой и голубой краской. Некоторые вещи меня просто расстроили: размер комнат, которые находились с обеих сторон от разделяющей стены, теперь удвоился – меня не покидало ощущение, что я прохожу прямо сквозь зеркало. Библиотека, которая и раньше казалась мне довольно большой, теперь выглядела такой огромной, что я в ней совершенно потерялся, меня буквально задавили все эти книги – тем более у меня больше не было никакого оправдания, что я их не читал. Я пожалел еще об одном: необычные ванные рядом с основными спальнями стали самыми обыкновенными. Поднятые унитазы опустили, многоструйные души поменяли, сломанные часы убрали.
Когда мы наконец приобрели дом, нашим кошкам (теперь их было уже три) нравилось бродить по всему особняку после заточения квартирной жизни, и мы иногда теряли их из виду на долгие часы. Но мы всегда могли быть уверены, что они не в подвале. В этом младшие кошки взяли пример с Коринны (теперь двенадцатилетней, с поседевшими усами) и неизменно держались подальше от двери в подвал. Даже моя жена не очень любила туда спускаться. В этом была моя вина. Я не смог удержаться от искушения и рассказал ей, как умерла жена Томаса.
Мне же самому время от времени приходилось спускаться в подвал, чтобы проверить водопровод или электричество. Дверь поменяли при ремонте, поэтому царапин на ней больше не было, а вот лестница осталась такой же скрипучей. Сам подвал теперь еще больше походил на пещеру, поскольку стену, разделявшую его, тоже убрали. Закрытые сеткой лампочки на потолке светили так же слабо, поэтому углы оставались в полутьме. С трудом можно было разглядеть, что с другой стороны когда-то была такая же маленькая лестница; ее убрали, а дверь над ней заделали. Размеры этого места и запах земли вызывали у меня воспоминания о тех маленьких кладбищах, которые иногда видишь в сумерках позади сельских церквей.
Теперь, когда мы стали жить здесь постоянно, мне снова начал сниться тот кошмар, который посещал меня раньше, – о прекрасном существе, скрывающемся за дверью в подвал и готовом уничтожить меня.
Было, видимо, около полуночи, когда я услышал шорох и тихо вылез из постели, чтобы не разбудить жену. Я спустился по лестнице и присел в темноте рядом с дверью в подвал. Я точно знал, что произойдет, и сердце мое отчаянно колотилось. Я слышал, как существо, таясь, поднималось по скрипучим ступенькам. Когда ручка двери начала медленно поворачиваться, я приготовился к нападению. Дверь открылась, и оно всего минуту стояло там, во всей своей красе (даже в темноте я точно знал, что оно прекрасно). Потом я толкнул его назад и захлопнул за ним дверь. И ни на секунду не сомневался, что если бы я не успел, оно бы меня погубило.
Как бы то ни было, в скором времени после того, как мне снова приснился тот сон, я всерьез задумался, не написать ли мне книгу об истории Вандерлинденов. Возможно, я полагал, что если расскажу эту историю, привидения успокоятся… Не знаю. Но, наверное, сама идея этой книги жила где-то в моей голове все это время – поэтому-то я и делал записи во время своих разнообразных бесед с Томасом.
– Это как в «Сказании о Старом Мореходе»,[14] – признался я жене. – Знаешь, бородатый старик, который не может спокойно умереть, пока не расскажет свою историю. А я – свадебный гость, избранный слушателем, и все такое… Иногда я чувствую себя так, будто я – часть кем-то придуманного сюжета, и Томас сделал все, чтобы я снял этот дом – и чтобы он мог рассказать мне свою историю до конца.
