Ознакомительная версия.
На расстоянии все детские голоса похожи.
— Ну послушай! Слушай же!.. Знаешь, что еще она привезла? Марджи! Я же хочу тебе кое-что рассказать!
— Ну че?
Марджи Ротенберг и ее братишка Джордж, Мэри Джейн Кроуфорд и Эдна Слейтер ошивались на вытоптанном пятачке возле живой изгороди, где у них были сделаны «секреты» из крышек бумажных стаканчиков.
— Я говорю, знаешь, что еще мне мама привезла? Такой голубенький кашемировый свитер, очень красивый, для школы, и такого же цвета носочки, и здоровский маленький пульверизатор, ага? Такой пузырек со штуковиной, чтобы нажимать, ага? А там настоящие духи, ага? А потом вместе с маминым приятелем мистером Минтоном мы поехали в Уайт-Плейнс и там ходили в кино, ели мороженое и все такое, и я легла спать только десять минут двенадцатого.
— Чего ж она всего на два дня приехала? — спросила Марджи Ротенберг. — Ты ж говорила, на неделю. Джордж, а ну-ка прекрати!
— Я не говорила. Я сказала: может, на неделю. Наверное, в следующий раз, а может, я уеду к ней на неделю, и тогда…
— Джордж! Вот только попробуй еще раз съесть козявку, я тебе всыплю! Дождешься!
— …и тогда, знаешь что? Я целую неделю не буду ходить в школу, ага? Марджи, пошли ко мне, я покажу тебе свитер и все остальное.
— Не, пора домой, скоро «Дон Уинслоу».
— У меня послушаем, идем.
— Не, я домой. Пошли, Джордж.
— Эдна! Мэри Джейн! Знаете, что мне мама привезла? Такой красивенький… Ну послушай же, Эдна!
Наверху заскрипела оконная рама; если сейчас обернуться, увидишь размытый силуэт тети Клер, которая вглядывается сквозь медную сетку.
— Э-эй-прыл!
— Такой красивенький голубой свитер, кашемировый, и такой…
— Э-эй-прыл!
— Ну что? Я здесь!
— Почему не откликаешься? Сейчас же домой, умыться и переодеться. Только что звонил отец. Через пятнадцать минут он подъедет.
Она бежала домой, едва касаясь кедами земли. Такого никогда-никогда не было: целых два дня с мамой, а прямо на другой день…
На лестнице она перепрыгивала через две ступеньки и, влетев в свою комнату, так спешила раздеться, что оторвала пуговицу на кофточке.
— Когда он позвонил? Что сказал? На сколько приедет?
— Не знаю, дорогая; сказал, что едет в Бостон. Вовсе ни к чему рвать одежду, времени полно.
В выходном платье она стояла на крыльце и смотрела вдоль улицы, чтобы не пропустить появления его большой красивой машины. Она увидела ее за два квартала и еле сдержалась, чтобы не броситься навстречу; лучше дождаться, когда машина остановится перед домом, и посмотреть, как он выходит.
О, какой он высокий, какой изумительно стройный! Как золотятся под солнцем его волосы, как улыбчиво его лицо!
— Папа!
Теперь она бросилась к нему и очутилась в его объятьях.
— Как поживает моя душенька?
Он пах льняной тканью, виски и табаком; его коротко стриженные волосы кололи ладошку, его подбородок шершавил, точно теплая пемза. Но лучше всего его голос — низкий, волнующий и гулкий, будто из глиняного кувшина.
— Тебе известно, что ты выросла фута на три? Как же я управлюсь с такой большой девочкой? На ручки не взять, это уж точно. Ну идем, поздороваемся с тетей Клер. Как дела? Как твои кавалеры?
Как он был прекрасен, когда в гостиной разговаривал с тетей Клер! Из-под отворотов слегка вздернутых брюк выглядывали его тонкие лодыжки, обтянутые черными рубчатыми носками, его темно-коричневые ботинки изящно расположились на ковре, один чуть впереди другого. Хотелось долго-долго их разглядывать, чтобы запомнить, как должны выглядеть мужские ноги. Однако взгляд утягивало к его величавой осанке и царственным коленям, облегающей жилетке с часовой цепочкой из мелких звеньев, белым манжетам и рукам, одна из которых держала стакан с виски, а другая плавно жестикулировала, и восхитительному лицу. Его было так много, что одним взором не охватить.
Он досказывал анекдот:
— …и тогда Элеанор выпрямляется во весь рост и говорит: «Молодой человек, вы пьяны». Парень смотрит на нее и отвечает: «Верно, миссис Рузвельт, пьян. Но разница в том, что утром я просплюсь».
Жирные телеса тети Клер сложились пополам, Эйприл тоже притворилась, что ей невероятно смешно, хотя она не слышала начала анекдота и вовсе не была уверена, что поняла бы его. Но едва смех угас, как отец собрался уходить.
— Как? Ты даже не останешься на ужин, папа?
— Милая, я бы с радостью, но в Бостоне папу ждут люди, которые очень-очень рассердятся, если он не появится в срок. Поцелуемся?
И тогда она, ненавидя себя за это, раскапризничалась, как маленькая:
— Ты даже часа не пробыл со мной, ты не привез подарок, ты…
— Ох, Эйпи-рыл, — влезла тетя Клер, — зачем портить такую хорошую встречу?
По крайней мере, он уже не стоял, а ловко присел на корточки и обнял ее:
— Душенька, насчет подарка ты права, я жуткая свинья. Знаешь что? Давай пороемся в моем барахле, вдруг чего-нибудь найдем? Попробуем?
Смеркалось, когда они вдвоем прошли к машине, тихий интерьер которой вызывал будоражащее ощущение затаившейся мощи и скорости. Вспыхнули огоньки на приборной доске, и машина превратилась в отменный кожаный домик на колесах. Здесь было все, что нужно для жизни вдвоем с папой: удобные сиденья, на которых вполне можно спать, зажигалка для папиных сигарет, полочка, чтобы расстелить салфетку под молоком и сэндвичами, которыми они перекусят в дороге.
— Может, в бардачке? — бормотал папа. — Нет, тут одни старые карты и всякий хлам. Глянем-ка в чемодане. — Он перегнулся к заднему сиденью и отщелкнул застежки большого саквояжа. — Посмотрим… носки и рубашки не годятся… Вот же закавыка… Знаешь, что я тебе скажу? Человек не должен путешествовать без хорошего запаса всяких побрякушек… Кто знает, вдруг встретится симпатичная девчушка… Отец достал высокую коричневую бутылку; на этикетке была нарисована лошадка, которую звали «Белая лошадь». К горлышку бутылки была приторочена какая-то штучка, которую отец, прикрыв рукой, срезал перочинным ножиком. Потом, держа за ленточку, он осторожно положил на ее ладонь прелестную белую лошадку.
— Вот тебе, душенька. Сохрани ее навсегда.
Костерок погас. Она поворошила в нем палкой, удостоверяясь, что все сгорело, — ничего, только пепел.
На лужайке далекие детские голоса еще следовали за ней и пропали, лишь когда она закрыла входную дверь. Потом она выключила радио, и в доме стало необычайно тихо.
Поставив корзину на место, она села к столу и взяла чистый лист. Теперь на письмо не ушло и минуты. Она хотела сказать лишь одно и очень важное, а потому лучше быть немногословной, чтобы избежать всяких кривотолков.
Дорогой Фрэнк, что бы ни случилось, пожалуйста, не вини себя.
Коварная привычка едва не заставила ее написать «с любовью», но она вовремя спохватилась и подписала просто «Эйприл». Затем положила лист в конверт, который надписала «Фрэнку» и оставила на середине стола.
В кухне она залила водой и поставила на плиту самую большую кастрюлю. Из погреба достала хранившиеся в картонной коробке необходимые инструменты: щипцы, которыми некогда пользовалась, стерилизуя молочные бутылочки, и синюю аптекарскую упаковку, где лежала разобранная спринцовка — резиновая груша и длинный пластмассовый наконечник. Все это она опустила в кастрюлю, уже пускавшую пар.
За всякими хлопотами — принести в ванную чистые полотенца, записать и подсунуть под телефон номер больницы — вода вскипела. Крышка подрагивала, спринцовка стукала о стенки кастрюли.
Половина десятого. Минут через десять она выключит плиту и даст воде немного остыть. Пока оставалось только ждать.
«Ты хорошо подумала, Эйприл? Никогда не берись за дело, пока…»
Теперь она не нуждалась в советах и наставлениях. Она была абсолютно спокойна, потому что всегда знала то, чему ее не учили ни родители, ни тетя Клер, ни Фрэнк, ни кто-нибудь другой: если хочешь сделать что-то по-настоящему правильное и честное, делай это в одиночку.
8
К двум часам того дня Милли Кэмпбелл только-только управилась с домашними делами. Одуревшая от запахов пыли и мастики, а также от детских криков во дворе (хоть и пару дней, но одной вожжаться с шестью малолетками — это чересчур), она присела на пуфик отдохнуть и потом говорила, что «весьма четкое предчувствие» у нее возникло по меньшей мере за минуту до его звукового подтверждения.
Раздалось басовитое и потрясающе громкое урчание автомобильной сирены — Пожар! Убийство! Полиция! — какое издает эта вестница несчастья, когда водитель тронется с места, но притормозит перед поворотом, а потом рванет на полной скорости. Милли подскочила к окну как раз вовремя, чтобы за верхушками деревьев увидеть силуэт «неотложки», которая выехала с Революционного пути и, сверкнув на солнце, устремилась по шоссе № 12; вой сирены забирал все выше и выше, превращаясь в нескончаемый, непереносимый вопль, еще долго висевший в воздухе, после того как сама карета скрылась вдали. Мили стояла у окна и нервно жевала губами.
Ознакомительная версия.
