Возникла пауза. Агния смотрела на Паяца с неприязнью. Желчный рыжий доктор ей не нравился, он отказывался ею восхищаться и частенько язвил. Белла одобрительно кивала. Пашка покашлял, собрался было возразить, но передумал. Сейчас его больше волновали другие проблемы. Себяка подвел итоги:
– Друзья, ну так ведь наше время еще не пришло. Поколение другое, мы еще молоды. Правят отцы. И их члены, да-да… А мечтали они о чем-то другом, понятия не имею о чем, кстати. О «нормальной жизни», наверное. Холодильник, телевизор, машина, яхта, самолет. Все как у людей, короче, чтоб было. Ну а чего, правда, в детстве жили-то плохо, некрасиво. Непонятно, главное: как снесет башню нашему поколению, когда придет время править? Уверен, что только реставрация детских молитв и отказ от идей, друзья, излечит наши душевные раны, иначе к пятидесяти нас всех ждет депрессия и суицид. Аминь.
Шостакович добавил:
– На идее вкусно кушать и молодо выглядеть мы долго не протянем, она уже почти исчерпалась. Даже с нашими зарплатами. До пенсии не хватит. Скучно.
– Ребята, это все круто, стану президентом, верну марксизм-ленинизм в систему школьного образования, ну а сейчас-то что делать? Скажите, погибаю ведь. Что бы вы сделали на моем месте? – Косулин с надеждой обратился к друзьям.
Все призадумались. Косулин подбодрил друзей круговым разлитием. Чокнулись за победу добра над злом. Помолчали.
Первой откликнулась Белла:
– Я бы много работала с самим пациентом Новиковым, ему нужна постоянная поддержка. В конце концов бороться ему, а не тебе. Твоя задача – помочь ему в этом.
Агния предложила написать письма в разные общественные организации, вызвать бучу в Интернете, пригласить журналистов, чтобы администрация больницы взяла дело на контроль и поскорее выпихнула Новикова, а заодно последила бы за его лечением.
Шостакович вздохнул:
– Не знаю, Саш, ты от себя много хочешь. Скорей всего, у него – шизофренический дебют, вяленький, такой психопатоподобный, он тебя своей психопатией заразил, и ты уже на баррикады собрался, увольняться… Может, подождать, посмотреть, как он лечиться будет, не гнать особо? Куда ты так торопишься? Он меньше месяца лежит. Будет у человека опыт, ничего страшного. Если учителем останется, так золото будет, а не учитель: детей нестандартных гасить не будет, толерантности их научит, человеколюбию.
Себяка почесал лысеющую голову, нахмурил умный лоб и начал рассуждать конкретно:
– Я так понял, что в том, чтобы он лежал, заинтересован его отец… Думает, что это поможет остановить ход уголовного дела. Может, он даже сунул бабла Царице, чтобы держала твоего учителя крепко. Судя по твоим рассказам, папа у нас обеспеченный и со связями. И сына не любит. Стыдится.
Как мы сегодня выяснили, ненависть не что иное, как обозначение препятствий для любви, по сути же одно и то же. Значит, папа любит сына, он его спасает, не очень удачно, но спасает, это факт! А значит, папа способен на большее. Ты претендуешь на его член, друг мой, может, тебе с ним поговорить? Объяснить ему популярно, что плохо сыночку в больнице, что он недостаточно болен, чтобы лежать так долго и не работать. И тебе не зазорно работать с родителями пациентов – твоя святая обязанность. Оказать папе психологическую помощь, в конце концов. Ему и так тяжело: мало того что сын чокнутый, его еще и клянут, небось за то, как именно он его спасает. Мама, наверняка, мозг выносит. А там, глядишь, папа и придумает чего поумней. Наедет на директора грамотно. Ты ему поможешь. А?
Косулин задумался. Все были правы и говорили дельные вещи.
– Спасибо! Вы – настоящие друзья, давайте выпьем за Новикова, он – хороший!
Радостно выпили за Новикова и за своих пациентов и пошли на балкон курить.
На балконе быстро продрогли, наспех покурили, вернулись к теплому коньяку и остаткам десерта. Все расслабились, коньяк расширил сосуды, зарумянил щеки. Спорить и дискутировать больше не хотелось.
– Я хочу вам сказать кое-что, – начал осторожно Шостакович. – Я через две недели увольняюсь. Завтра буду заявление писать.
Все замерли. Разговоры об увольнении были как разговоры о суициде. Раз говоришь – значит, не сделаешь. Пашка хронически был недоволен своей работой и много лет об этом говорил.
– Ну ты интриган! И ты все это время молчал? – Агния почти кричала.
– Я сам еще точно не знал… – попытался объясниться Пашка.
Договорить ему не дали. Поднялся гам, посыпались вопросы, все что-то говорили, перебивая друг друга.
– Да дайте же рассказать! – не выдержал Шостакович.
Все примолкли.
– Мне предложили работу, от которой я не смог отказаться.
– В ФСБ? – Белла сделала страшные глаза.
– Ну почти… – Шостакович откашлялся. – И еще я уезжаю. Сначала в Таиланд, а потом посмотрим, куда отправят.
Косулин оторопело рассматривал Пашку, словно в первый раз увидел.
– Кто отправит? – Возмущение Агнии сменилось грустью и предчувствием, что увольнение Пашки станет началом конца их маленького психологического братства.
– Та благотворительная организация, в которой я буду работать. Когда я последний раз был в Таиланде, ну вы помните, этим летом, я познакомился с одним мужиком… Бывший наш соотечественник, с Украины. Он уже больше десяти лет работает в благотворительной миссии. Они в основном детьми занимаются, строят школы, приюты, больницы, добывают деньги на обучение талантливых. Мы с ним полночи в баре проговорили. Он, послушав про мою работу, начал меня звать в миссию. Сулил всякие чудеса, о которых я и мечтать не мог. Говорил, что им нужны такие люди, как я. Я, конечно, тогда отказался, даже рассказывать ничего никому не стал. Но в голове это предложение держал. Утешал себя картинками жизни в тропическом раю, путешествиями, приключениями, из которых могла бы состоять моя жизнь, реальной помощью другим людям. А тут я понял, что, если сейчас не уйду из психушки, вообще никогда не уйду.
– «Безумству храбрых поем мы песню!» – Паяц поднял стакан и отсалютовал Шостаковичу. Паяц единственный не выглядел расстроенным. – Давайте же, друзья, выпьем за освобождение и жизнь после психиатрии!
Косулин огорченно покивал, вздохнул. Он пока не мог за Пашку радоваться, чувствовал только сожаление и удивление.
– Ну что тут скажешь… – вступила Белла серьезно и грустно. – Мне ужасно жаль, что я теперь не смогу видеть тебя каждый день, мне будет тебя не хватать. С другой стороны, это же так круто! Ну ты даешь! Какое-то кино – из дурдома в Таиланд!
– Да я сам в шоке от своего решения. – Пашку понесло от облегчения, что он наконец-то все рассказал. – Я вообще не ожидал, что получится. Почти полгода прошло. Я написал этому украинцу. Думал, он уже думать обо мне забыл, а он помнит. У меня и билеты до Бангкока куплены.
– Пашка, как же я без тебя в дурдоме буду? Да и не только в дурдоме… – Косулин укоризненно взглянул на Шостаковича.
– А я как без вас? Меня привязанность к нашей компании больше всего и удерживала от увольнения. Но все… не могу больше.
Вечер заканчивался. Собравшиеся пребывали в смешанных чувствах. За несколько часов многое изменилось.
В душе Косулина воссияла определенность относительно Новикова. Все друзья были в совокупности правы, и все, что они советовали, необходимо было сделать, но ближе всех к побуждениям Косулина был Себяка. Поговорить с отчужденным одиноким отцом, попробовать объяснить ему важное про его же сына, поддержать его – именно это казалось существенным и необходимым. Он наверняка ужасно себя чувствует. Настоящее испытание для таких, как он, – привыкших доверять силе и надеяться, что она всегда вывезет. Воинам – им тяжело таких сыновей иметь. Сыновей-учителей.
Косулин взял телефон папы у Майи Витальевны. Она была неожиданно весела. Тихонько прошептала в трубку, что есть хорошие новости. Одобрила план поговорить с папой. Договорились встретиться завтра.
Косулин позвонил. Четкий, властный, с холодком голос удивился, переспросив:
– Психолог? Вы работаете с моим сыном? А зачем ему психолог? У него есть лечащий доктор.
Косулин терпеливо объяснил, что люди, первый раз попадающие в психиатрическую больницу, испытывают сильнейший эмоциональный стресс, нуждаются в психологической помощи, осмыслении событий, приведших к госпитализации, и т. д. Папа выслушал:
– А при чем здесь я?
– Есть некоторые вещи, которые мне хотелось бы обсудить с вами лично.
Папа заупрямился, ему совсем не хотелось еще и с психологом встречаться. Будет ему рассказывать всякую чушь про то, какой он плохой отец, или чего-нибудь про детство. Представления у папы о психологах было туманное. Один раз он смотрел передачу, где рассказывалось о гипнозе и психологах, воздействующих на подсознание. Все, что связано с подсознанием, вызывало у папы отвращение. Он привык мыслить фактами, рационально складывая все в логические цепочки. Сын и все, что с ним сейчас происходит, в логику не укладывались. Папа представил себе, что будет сидеть в психушке и какой-то псих, работающий с психами, будет водить у него перед глазами руками и уговаривать сделать что-то неприятное, непозволительное и глупое.
