— В Калгари они обосновались на кампусе. По крайней мере, они утверждают, что это кампус. Старая, испустившая дух семинария на окраине города. Больше никакой работы на дому. Они консолидируются.
— Если не дозвонишься по номерам, указанным на визитке, попробуй справочную — Полк-Сентер, Миннесота. Хочешь, запишу?
— Запомню, — отвечает он.
— Это ты сейчас так говоришь. Записываю на другой визитке. На, держи вот эту.
— Знаете, что это, по-моему? Кажется, я понял. Будет стоять на улице, при входе на кампус. Типа приветствовать посетителей.
Рабочие суетятся, двое подсаживают третьего наверх, он залезает, наклоняется, расставив ноги для устойчивости, что-то там делает. Все они тягают какие-то кабели, орудуют какими-то крючьями, в каждом движении — аккуратность и профессионализм. Кубик доберется до Канады в целости и сохранности.
— Думаю, это может быть произведение искусства, — изрекает Два-би-зет. — Корпоративное искусство. Такая штука, которую выставляют напоказ.
— В Омахе, сажусь в самолет, — отвечаю я, и это правда. Они меня достали до печенок. Лучше моим дамам не перечить, когда они желают знать, где меня носит.
— Джулия обрезала волосы, — сообщает Кара. — Пойдет к алтарю лысой. А я-то думала, ты вправил ей мозги.
— Упадок сил. — Мне трудно сосредоточиться на ее словах. Собираются пассажиры первого класса, моя аудитория, и я намерен запомнить все лица до единого.
— Когда лосося так и не доставили, — продолжает Кара, — маме пришло в голову, что можно отлично закоптить индейку, засунув в духовку кастрюлю с влажной деревянной стружкой. Подсознательно ей, конечно, хотелось спалить дом. Никто мне не помогает. Вокруг сплошь шекспировская драма. К счастью, огнетушитель оказался в более-менее рабочем состоянии, хотя его за четыре года ни разу не проверяли.
— А Тэмми нормально добралась? Подружка невесты?
— Она тоже ставит Шекспира. В самолете из Детройта всем не хватило мест, и она согласилась лететь более поздним рейсом, зато бесплатно. Так что нам придется чуть ли не до полуночи ждать удовольствия лицезреть ее недовольную мордашку. Что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Детский сад. Ее лучшая подруга уже в третий раз замужем, недавно вышла, а у нее все никого нет. Разумеется, не потому, что она — помешанная на чистоте зануда и расстается с каждым терапевтом из тех, что мы ей рекомендуем, как только обнаружит у него на кушетке чей-то волос, а он не разрешит ей брызгать на мебель этой антибактериальной дрянью, которую она всюду за собой таскает. Вовсе нет, это из-за того, что родители в детстве не поставили ей зубных пластинок. Она убеждена, что всему виной ее зубы, — можно подумать, мои лучше. Но у меня почему-то есть муж.
Как-нибудь, когда телефонный разговор будет не за мой счет, я поинтересуюсь: а почему, действительно? Как она этого добилась?
— Ты меня слушаешь?
— Если собираешься меня встречать, то тебе уже пора выходить. Опаздываешь.
— Голос у тебя тот еще, — не отстает она. — Наклюкался? Ты мне нужен, Райан. Я вытягиваю это торжество на собственных плечах, совсем одна. Не пей, у тебя от этого настроение портится. Становишься ужасно вредным.
— У меня сегодня знаменательный день.
Я наблюдаю за вереницей пассажиров — как они размещают ручную кладь, возятся с креслами и подголовниками. Народу меньше, чем мне хотелось бы, к тому же публика не слишком репрезентативна и в целом старовата. По моим подсчетам не больше трети летят по служебным делам и смогут по достоинству оценить великий момент. Остальные — по большей части тетушки, дядюшки и дедушки, собравшиеся в дорогу, чтобы помочь снимать роды на видео или задувать свечки на именинном пироге. А может, они все это уже проделали и тащатся обратно домой.
— Завтра еще знаменательнее, — возражает Кара. — Ну почему нельзя на полминуты взять себя в руки и прикрутить расшатанные шестеренки в мозгу? Слушай, мама спрашивает, тебе комнату приготовить или просто диван разложить?
— Комнату.
— Так и знала. Ты же всю почту сюда перенаправил.
Вот, значит, к чему дело идет. Туман постепенно рассеивается, и скоро мне будет видно все — насколько позволяет кривизна земного шара. Счастье, что есть эта кривизна, эта незаметная глазу шарообразность. Какой смысл в путешествиях, если можно охватить взглядом весь мир? Наверно, именно поэтому билет в один конец не дешевле билета туда-обратно. Любой билет — в путь по кругу, просто иногда круг нарезан на совсем маленькие кусочки.
— Привези маме сувенир, что ли. По-моему, она догадывается, что твоя основная цель — держаться от нее подальше. Какой-нибудь пустячок купи.
— Дважды неудачница готовится завтра наступить на третьи грабли. Отдохни со своей проницательностью. И вообще, кто-то мне талдычил насчет «будь самим собой».
— Подарок — для подстраховки, вдруг у тебя не получится.
— Самолет уже покатился, тебе пора за руль.
— Не вопрос, братишка. Мы уже едем. Вот, поднимаю телефон. Слышишь, как храпят-сопят? Вся семейка дрыхнет, Кара ведет машину. Как обычно. Так что не смей пить, ни капли. Не начинай праздновать заранее.
— Буду пить, — упрямо говорю я. — У меня меридиан.
— Ах, это.
Она мастерски управляется с простенькими словами, вот мне и достались сложные.
— Мягкой посадки. Погодка тут, доложу я тебе. На юге небо все черное, ветер поднимается, уже тонны всякого мусора разметал по дорогам, с возмутительной причем скоростью.
Пока самолет взлетает, я готовлю все необходимое. На пустое сиденье слева кладу свой верный наладонник; на его янтарном экране размером с кредитку ломаной линией изображен наш маршрут, программа настроена так, чтобы по нему перемещался крошечный самолетик. Форт-Додж, Айова, станет исторической вехой — мне всегда нравилось это название. Конечно, мои подсчеты весьма приблизительны, возможно, я уже и пересек заветную черту, но такого рода неопределенность даже приятна, она щекочет нервы, усиливая предвкушение. С учетом високосных годов и космических колебаний, наши юбилеи — и не юбилеи вовсе, наши дни рождения принадлежат кому-то другому, а трое волхвов проскочили бы мимо Вифлеема, если б попытались дойти туда сегодня, ориентируясь по старым звездам.
Затем я достаю одноразовый фотоаппарат, купленный утром в сувенирном магазине Маккаррена. В нем нет вспышки, и я задаюсь вопросом, не испортит ли это снимки. Хотя — лучше освещенного места нарочно не придумаешь. Попрошу кого-нибудь меня сфотографировать, еще не решил кого, но непременно бизнесмена. Фотограф должен понимать, что за событие ему довелось запечатлеть, должен оценить его масштаб и значение. Тогда он даст себе труд держать аппарат ровно, не трястись, не совать пальцы в объектив. Мне нужно как минимум пять снимков с разных ракурсов и еще один — с сиденья позади меня, чтоб видны были только волосы. Как правило, именно так я вижу других пассажиров, а они меня. Если будет слишком отсвечивать, опущу шторку на иллюминаторе. Впрочем, сейчас, когда самолетик на экране пересекает границу штата, а настоящее небо заволакивают тучи, помех со стороны солнца не предвидится, оно едва выглядывает, разбрасывая лучи над грозовым фронтом.
И конечно, я вытаскиваю тот пошлый рассказик, который накатал после смерти отца, перед моим печальным годовым отпуском, когда мне постепенно открылся истинный смысл песен о дорогах. Рассказик получил свою порцию издевательских насмешек, а потом поселился в кармане моего дорожного пиджака, где и истлевает потихоньку до сих пор. Сюжета не помню, честное слово, помню только, что написал его в ту самую ночь, когда понял: полоскать мозги несчастным, неизвестно почему вдруг оказавшимся за бортом, — вовсе не мечта моей жизни, надо положить этому конец, все, стоп. В ту ночь я и состряпал свой план, черт знает где, валяясь в джакузи очередного люкса в «Хомстеде» с бутылкой холодного пива. Бутылку я не удержал в мыльной руке, она выскользнула и разбилась об пол. Пришлось вылезать, вытираться, сливать воду и собирать осколки наощупь — стекло было прозрачное.
— Прошу прощения. Я сидел сзади, перепутал место. Вот это кресло, где у вас что-то лежит, кажется, мое.
Этот голос я раньше слышал только в мечтах, где он представлялся мне на пол-октавы ниже и откровенно смахивал на голос отца в пятьдесят лет, когда тот взял на себя представительские функции и перестал доставлять газ лично, что весьма подстегнуло его беспощадного конкурента, обосновавшегося далеко от нас, в Сент-Поле, но активно продвигавшегося на запад. Лицо, однако, знакомо мне по портретам в журнале. Мне нравилось думать, что эта покрытая золотистым загаром, не отмеченная возрастом кожа игрока в гольф и теннис — эффект фотошопа, но оказывается, вживе она выглядит даже лучше, чем на снимках. Правда, есть и нечто новое — морщинки вокруг глаз, явно следствие стресса, нотка горечи в его дыхании — запах провала, бесприютности, работы «на себя».
