Влюбленный Коростель
Сверкает молния, грохочет гром, льет дождь, такой сильный, что воздух побелел, как молоко, плотный туман, будто текучее стекло. Снежный человек — болван, фигляр, трус — скрючился на стене, голову прикрыл руками, если сверху посмотреть — полный идиот. Он гуманоид, он гоминид, он отклонение, он ужасен: он будет легендой, если найдется кому складывать легенды.
Если бы только рядом был слушатель, какие байки он смог бы поведать, какие стоны простонать. Жалобы влюбленного на свою любовь или что-то в этом духе. Есть из чего выбрать.
Потому что в воспоминаниях он приблизился к кульминации, к той части трагедии, где значится ремарка: Входит Орикс. Роковой момент. Но какой из них роковой? Входит Орикс, маленькая девочка с педофильского порносайта, в волосах цветы, на подбородке взбитые сливки; или Входит Орикс, девочка-подросток из новостей, которую вызволили из гаража старого извращенца; или Входит Орикс, обнаженная менторша, в закрытом святилище Детей Коростеля; или Входит Орикс, на голове полотенце, только что из душа; или Входит Орикс, в сером брючном костюме и туфлях на каблуке, в руке портфель, воплощенная профи по продажам из Компаунда? Какой момент роковой и как можно быть уверенным, что некая тема соединяет первый эпизод с последним. Была ли одна Орикс, или имя ей Легион?
Любой момент подойдет, думает Снежный человек, и дождь течет по его лицу. Все они есть, ибо все они сейчас со мной.
О Джимми, это так позитивно. Я так счастлива, что ты это понимаешь. Парадиз потерян, но ведь «Парадиск» в тебе, и в нем куда лучше. А потом серебристый смех, прямо над ухом.
Джимми не сразу узнал Орикс, хотя наверняка видел ее в тот первый вечер, когда смотрел в одностороннее зеркало. На ней, как и на Детях Коростеля, не было одежды, она была прекрасна, как они, и издалека почти не выделялась. Темные волосы распущены, она стояла к нему спиной, ее окружали другие; просто элемент картины.
Несколько дней спустя, когда Коростель показывал ему, как работать с мониторами, передающими изображение с камер, спрятанных в листве, Джимми разглядел ее лицо. Она повернулась к камере, и он снова увидел его, этот взгляд, что пронизывал его и видел таким, какой он есть на самом деле. Только глаза у нее стали другие — зеленые и светящиеся, как у Детей Коростеля.
Глядя в эти глаза, Джимми пережил момент чистого блаженства, чистого ужаса: она перестала быть изображением — просто портретом, что хранился в тайне и темноте, распечаткой, которую Джимми прятал между матрасом и третьей доской новой кровати в новой квартире Компаунда «Омоложизнь». Она вдруг стала настоящей, объемной. Он думал, она ему приснилась. Как может человек попасться вот так, в один миг, на один взгляд, на поднятую бровь, на изгиб руки? Он попался.
— А это кто? — спросил он Коростеля. У нее на руках сидел молодой скунот, она протягивала его Детям Коростеля, и те нежно гладили зверька. — Она ведь не одна из них. Что она там делает?
— Она их учит, — сказал Коростель. — Нам нужен был посредник, который смог бы с ними общаться на их уровне. Простые концепции и никакой метафизики.
— А чему она их учит? — безразлично спросил Джимми: нельзя показывать Коростелю, что заинтересовался любой женщиной, — Коростель непременно засмеет.
— Ботанике и зоологии, — улыбнулся Коростель. — Другими словами, объясняет им, что нельзя есть и что может укусить. И чему не надо делать больно, — прибавил он.
— А почему она голая?
— Они никогда не видели одежды. Одежда их только смутит.
Уроки Орикс были коротки: не больше одного факта за один раз, оптимальный вариант, объяснил Коростель. Модели «Парадиска» не были глупы, просто начинали, по сути, с нуля, им требовались повторения. Кто-нибудь из персонала, специалист в той или иной области, рассказывал Орикс все, что касалось сегодняшней темы, — листьев, насекомых, млекопитающих или рептилий. Потом она опрыскивала себя химическим составом с цитрусовыми производными, чтобы отбить запах женских феромонов — иначе могли возникнуть проблемы, потому что мужчины почувствовали бы ее запах и решили, что ей пора спариваться. Подготовившись, она проскальзывала внутрь через секретную дверь в чаще деревьев. Таким образом она появлялась в мире Детей Коростеля и исчезала, не вызывая лишних вопросов.
— Они ей доверяют, — сказал Коростель. — Она замечательно с ними ладит.
У Джимми заныло сердце. Коростель влюбился, впервые в жизни. Дело не в том, что он похвалил Орикс, хотя похвалы от него не дождешься. Дело в его тоне.
— Где ты ее откопал? — спросил Джимми.
— Я ее давно знаю. Еще с аспирантуры в Уотсон-Крике.
— Она там училась? Если да, то чему?
— Не совсем, — сказал Коростель. — Я ее нашел через Студенческую службу.
— Ты был студентом, а она службой? — спросил Джимми, стараясь говорить повеселее.
— Именно. Я сказал им, что мне нужно, — там можно заказывать конкретно, можно фотографию показать или видеозапись, а они стараются найти подходящее. Мне нужно было что-то похожее на — помнишь то шоу в Сети?
— Какое из?
— Я давал тебе распечатку. С «ПолногоГоляка» — ты должен помнить.
— Не-а, — сказал Джимми.
— Шоу, которое мы смотрели, помнишь?
— Что-то такое смутно припоминаю, — сказал Джимми.
— Я использовал эту девочку для гейта в «Архаитоне», вспоминай.
— А, ну да, — сказал Джимми. — Каждому свое, как говорится. Тебе нужна была секс-феечка?
— Когда они ее ко мне прислали, она уже была совершеннолетняя.
— Ну, ясное дело.
— А потом я сам назначал ей свидания. В принципе это не поощрялось, но мы все время от времени нарушаем правила.
— Правила нужны, чтобы их нарушать, — сказал Джимми. С каждой минутой ему становилось все хуже.
— А потом, когда я приехал сюда, я предложил ей официальную должность. Она с радостью согласилась. Во-первых, здесь ей платят в три раза больше, чем там, плюс бонусы, разумеется, а во-вторых, она сказала, что эта работа ее очень интересует. Должен сказать, она преданный сотрудник. — Коростель самодовольно улыбнулся, почти незаметная улыбочка вожака стаи. Джимми захотелось дать ему в морду.
— Отлично, — сказал он. Его будто резали тупым ножом. Найти и сразу потерять. Коростель — его лучший друг. Уточнение: его единственный друг. Джимми не может и прикоснуться к ней. Ведь не может?
Они ждали, пока Орикс выйдет из душа, где она смывала с себя защитный спрей и, прибавил Коростель, снимала зеленые контактные линзы: Детей Коростеля могли смутить ее карие глаза. Наконец она появилась, влажные темные волосы заплетены в косу; их с Джимми представили друг другу, и она своей маленькой ладошкой пожала ему руку. (Я ее коснулся, подумал Джимми, как десятилетний. Я по правде ее коснулся.)
Теперь она была одета, в стандартной лабораторной форме, куртка и брюки. На ней все это смотрелось как пижама. На кармане табличка с именем: «АНТИЛОПА БЕЙЗА (ОРИКС)». Она выбрала это имя из списка, который дал ей Коростель. Ей понравилось, что она будет называться в честь маленького восточноафриканского травоядного; правда, она расстроилась, когда ей сказали, что это животное давным-давно вымерло. Коростелю пришлось объяснять, что в «Парадиске» так принято.
Потом они втроем пили кофе в кафетерии «Парадиска». Говорили о Детях Коростеля — так их называла Орикс, — о том, как у них дела. Все как всегда, сказала Орикс. Они всегда тихие и довольные. Научились разводить огонь. Им понравился скунот. Ей с ними нравится, с ними отдыхаешь.
— А они не спрашивают, откуда взялись? — поинтересовался Джимми. — И что они тут делают? — Ему было на это начхать, просто требовалось вклиниться в разговор, чтобы смотреть на Орикс и не выдать себя.
— Ты не понял, — сказал Коростель своим тоном «какой-же-ты-придурок». — Эта функция была удалена.
— Нет, на самом деле спрашивают, — сказала Орикс. — Сегодня спросили, кто их создал.
— И?
— Я сказала им правду. Я сказала, что их создал Коростель. — Восхищенная улыбка, адресованная Коростелю: без этого Джимми вполне мог обойтись. — Я сказала им, что он очень умный и добрый.
— А они спросили, кто такой Коростель? — спросил Коростель. — Захотели его увидеть?
— Нет, их вроде не заинтересовало.
Дни и ночи Джимми превратились в сплошную пытку. Он мечтал прикоснуться к Орикс, преклоняться перед ней, открыть ее, как подарок в дорогой обертке, хоть он и подозревал, что внутри может быть что-то ужасное — ядовитая змея, бомба или смертельные споры. Не в самой Орикс, разумеется. В возникшей ситуации. Это табу, повторял он себе снова и снова.
Он вел себя как можно достойнее: не проявлял к ней интереса — пытался его не выдавать. Ездил в плебсвилли, платил за девочек в барах. Девочек с жабрами, девочек в блестках, девочек в кружевах, он брал все, что предлагали. Всякий раз кололся Коростелевой вакциной; к нему приставили собственного телохранителя, так что он был в относительной безопасности. Первые несколько раз поездки волновали, потом отвлекали, потом стали привычкой. Но ничего не помогало от Орикс.
