Хироки спрашивает, не хочу ли я выпить, и я отвечаю, что пиво вполне сойдет, и он приносит мне на подносе бутылку «Кирин», и наливает в стакан, и спрашивает: «Вы не голодны?»
— Нет, спасибо.
— О’кей, тогда о’кей. Не стесняйтесь, жмите на пейджер, если хотите чего-то… или захотите. — Он с поклоном пятится из комнаты.
В этой комнате все древнее, красивое и очень низкое. У кофейного столика нет ножек, и он покоится на стопке журналов, диваны напоминают детскую мебель, которая вряд ли способна без ущерба для себя выдержать вес взрослого западного мужчины. Ножки у телевизора тоже ампутированы, чтобы тараканы, мокрицы и японцы могли, лежа на ковре, бок о бок смотреть бесконечные американские мыльные сериалы поверх мысков своих шлепанцев.
Я подхожу к окну. Чуть дальше по улице виднеются черепичные и металлические крыши Дома Парламента, сплошь утыканные дымоходами, вытяжками и блоками кондиционеров, через которые вытекают и выгоняются вентиляторами в ожидающий мир вонь и перегретый воздух. За Домом Парламента высятся дубы, секвойи и цитрадоры Ботанического Сада, закрывающие тянущиеся за ними до самого горизонта кварталы пригородов. На верху элеватора в Ричмонде ярко горит в сгущающихся сумерках огромная неоновая эмблема шин «Олимпик». Пейзаж не из тех, на которые хочется смотреть долго.
Появлению миссис Айоки предшествует шелест длинного, до пола шелкового платья. На бюсте ее угнездились два искусно вышитых журавля.
— Хантер Карлион, — говорит она. — Простите, что заставила вас ждать. Просто у меня давняя привычка принимать ванну перед возвращением мистера Айоки с работы. — Она берет со столика пульт, и изображение на экране телевизора превращается на мгновение в яркую точку, прежде чем исчезнуть совсем. — Я только что говорила с мистером Айоки. Его шофер только что высадил его у подъезда. Он поднимается. Не хотите ли выпить еще? — В гостиной сразу же возникает Хироки. Она говорит ему что-то по-японски, и он кланяется и выходит.
Она все рассчитала заранее и вышла за минуту до появления мужа. Она стоит и смотрит на меня, склонив голову набок и сжав губы из-за вопросов, которые не позволяет ей задавать ее пол. В чем дело, Хантер? Зачем вы здесь? Один? Без Кимико? Где она? С ней все в порядке? Скажите мне, Хантер Карлион, из-за чего вы настояли на разговоре с нами? Наедине? Что с Кимико?
— А вот и лифт, — объявляет она. — Это мистер Айоки.
Я слышу, как открывается дверь лифта и как Хироки приветствует м-ра Айоки по-японски. Тот входит в гостиную, и ставит свой кейс на пол у двери, и удостаивает меня поклоном — по моему ощущению, лишь малой толикой того поклона, которым он удостаивает уважаемых или важных собеседников. Свою по обыкновению вымытую жену он игнорирует совершенно. Он невысокого роста, в угольно-сером костюме, его черные волосы гладко зачесаны по черепу от правого виска к левому. Его глаза прищурены на меня.
М-р Айоки — японский дипломат здесь, в Мельбурне. Дипломатическая шишка, проводящая каждую вторую субботу на трибуне в одном из мельбурнских пригородов в обществе Лорд-Мэра и главы местной администрации, чтобы произнести какую-нибудь приличествующую случаю ерунду, а потом сдернуть покрывало с какого-нибудь очередного дара Мельбурну от города-побратима, каковым в данном случае является Осака. Каждый раз он с гордостью говорит о глубине чувств, которые испытывают братские граждане этого далекого города-побратима к братским гражданам Мельбурна, а потом дергает за шнурок, и бархатное покрывало падает, открывая взглядам братских граждан мемориальную доску на новом фонтанчике для питья, или общественном туалете, или беседке с газовой жаровней-грилем, которые тут же объявляют неоспоримым свидетельством братской любви одного города-побратима к другому.
Я уже видел этого человека прежде — два раза, из толпы. В первый раз он открывал лодочный причал на Ярре, во второй — фонтан в Ботаническом Саду. Мы с Кими оба были в бейсболках и темных очках, и стояли в задних рядах, и смотрели на него, вещавшего с трибуны насчет братской любви. И оба раза Кими бормотала что-то неразборчивое под козырьком своей бейсболки.
Во второй раз, в Саду, когда он потянул за шнур, сдергивая покрывало с таблички на этом дурацком фонтане, какой-то забулдыга крикнул ему из задних рядов: «Классно стараешься, обезьяна желтая». И мы смотрели, как он облизнул губы, и медленно вытер ладони о пиджак, и с ненавистью посмотрел в толпу, откуда донесся этот выкрик — совсем недалеко от нас. И прошелся этим взглядом туда-сюда по толпе. И я понял, что братская любовь между народами так глубока, что в случае, если дело дойдет до новой войны между их братским народом, живущим в северном полушарии, и нашим братским народом, живущим в южном, все ограничится всего лишь обменом нейтронными бомбами, чтобы не повредить украшенные бронзовыми табличками свидетельства этой дружбы, которыми мы обмениваемся, чтобы запечатленные в бронзе признания в этой братской любви могли сиять в мертвой тишине.
После этого случая я сказал Кими, что не буду больше ходить с ней, чтобы смотреть на ее отца из задних рядов толпы. Это не лучший способ видеться с отцом, сказал я ей. Если ты хочешь с ним видеться, делай это по-другому.
— Ты прав, — ответила она мне. — Это я виновата в отчуждении между нами. Я больше не буду ходить.
С тех пор я его не видел. Впрочем, продолжала ли она ходить одна смотреть на то, как ее отец-дипломат сдергивает покрывала с бронзовых табличек, не могу сказать. Не знаю.
* * *
— Хантер Карлион, — произносит он. — Приятель моей дочери, насколько я понимаю.
— Хелло, мистер Айоки. — Я воспроизвожу его фрагментарный поклон. Появляется Хироки с напитками для всех нас. Мистер Айоки берет свое виски и побалтывает кубики льда в стакане указательным пальцем, размешивая растаявшую воду в алкоголе. Потом делает глоток.
— О чем вы хотели поговорить, Хантер Карлион? О Кимико? Да, конечно. Но о чем? С ней все в порядке?
— Она на Бугенвилле, — говорю я. — Я не могу связаться с ней. В любом случае она задерживается и не выходит на связь.
Эта новость совершенно не производит на него впечатления. Он щурится на меня, ожидая продолжения. Судя по всему, он считает, что главного я еще не сказал.
Я поворачиваюсь к миссис Айоки.
— Она пропала, — говорю я ей. — Там… как бы это сказать… где имеют место беспорядки. Третий мир. Борьба за независимость. Война.
Миссис Айоки смотрит на мужа. Он взвешивает это за двоих. На одной чашке весов Бугенвилль, на другой — Хантер Карлион. Смертельная опасность или позор.
Вчера его дочь была со мной. Сознательно сошла с проторенной, благопристойной колеи. Бесследно пропала в самом допотопном мире. Сегодня она на Бугенвилле. Перешла из одного допотопного мира в другой. Перешла от связи с синим воротничком, с пролетарием-полукровкой к войне за независимость в джунглях. Так есть ли причина ее отцу, олицетворяющему собой элиту нации, стоящей на вершине цивилизации, ломать себе руки в отчаянии? Тем более что это «сегодня» для него наступило еще вчера?
Он делает еще глоток и вытирает губы безымянным пальцем левой руки. Потом вдруг улыбается. Легкой, дипломатичной улыбкой, выдающей нечто, похожее на радость. Что наверняка подняло бы настроение в комнате, когда бы не уравновешивалось чем-то похожим на отчаяние, царящим у меня в душе.
— Не хотите ли присесть? — предлагает он.
— Нет, спасибо. — Я не хочу сделаться ниже их ростом, опустившись на их низкую мебель, в то время как они продолжают стоять. Я наливаю себе в стакан немного их пива и выпиваю. Он зовет Хироки, чтобы тот долил ему виски.
— Мы, миссис Айоки и я, — говорит он, — боялись, что вы пришли сюда с печальным известием.
Я держусь невозмутимо. Я уже сделал его.
— Я не знаю, как отыскать ее, — говорю я им. — Я даже не знаю, с чего начинать…
— С известия о ваших дальнейших планах, — перебивает он меня. Он проводит пальцами по своему желтому шелковому галстуку, и приподнимает брови, и добавляет сквозь свои безупречно ровные зубы: — Насчет свадебного блаженства и всего такого.
— Но я его не сделал, и теперь вы счастливы? Ваша дочь пропала на гражданской войне, а вы счастливы, потому что я не принес печальных для вас известий насчет свадебного блаженства? Черт, неужели я вам и правда более противен, чем возможная смерть в джунглях? — Я перевожу взгляд с одного на другого, потрясенно качая головой.
— Хантер Карлион, — отвечает он. — Для нас Кимико потеряна уже много лет назад. Потеряна исключительно по ее инициативе. Она поступила… вероломно. Судя по всему, это в ее натуре. А теперь, возможно, она поступила вероломно по отношению к вам, вот и все. — Он кивает. — Если она пропала, у нее были на то собственные причины. Она всегда поступала так, как считала нужным.
