Мысль о Любушке имела еще один неожиданный эффект — когда они сползли с дивана на пол и в солнечной белой тишине прошелестел презерватив, — прошло всего полминуты, даже меньше, и Славка с удивлением понял, что на этот раз уже все, и произошел почти конфуз.
Маша трактовала это по-своему.
Она думала, что бедный Славка, которого наверняка пару месяцев назад жестоко бросили (он вообще зануда, сразу видно), все это время пребывал в состоянии капитального воздержания, и мысль о произошедшем конфузе распускалась внутри ее душистым цветком доверия и тихой уютной нежности.
Они попили кофе, обмениваясь любезностями и продолжая знакомство с квартирой. И потом, так же точно, будто ничего не случилось, с идеальным ровным прямым пробором, с волосами как шоколадный шелк, она сидела напротив него в кофейне, аккуратно пробуя мокаччино с густой белой пеной, и сказала:
— Я буду уходить от мужа, Слава. Ты готов жить вместе?
Он посмотрел на нее, не решаясь взять за руку (но взгляда в принципе было достаточно, потому что Маша ощутила там, внизу, будто льется и шевелится ванильная карамель со сливками, просто от одного этого взгляда).
— Ты замечательная, — сказал Слава.
Маша улыбнулась, опустила взгляд, чуть нахмурилась, теребя край салфетки.
— Я готов ко всему, только давай не будем спешить и делать глупостей, подумай сама, надо ли оно тебе, подумай.
Она чуть дернулась, дыхание перехватило, и осторожно взяла его за руку.
— Будто электричество бегает, — тихо сказал Слава.
— Черт, если бы ты знал, что только что наделал.
— Не надо, — он подался вперед, так что они почти соприкоснулись лбами, вкусно, остро, до головокружения пахло кофе, — мы оба только что что-то наделали.
Потом приехал внедорожник ее мужа — с двумя лебедками, с фарами на крыше, большим багажником с двумя запасками и прочими необходимыми в городе аксессуарами. Славка на всякий случай ушел чуть раньше и наблюдал из соседнего магазина за процедурой временного возвращения в семью, причем показалось, что Виталик все равно его заметил.
Зима 2005/06-го, если кто помнит, была непривычно холодной. На фоне глобального потепления неожиданный двадцатиградусный мороз, вцепившийся в большую часть территории Украины и не отпускавший обледеневшие дороги, голый Алчевск со взорванной котельной, опустевший, в белой дымке Киев аж до середины февраля, вызывал у людей смешанные чувства: ощущение спокойствия за воцарившееся климатическое равновесие и подзабытый животный страх за свою жизнь в колючем разреженном воздухе.
Гулять с колясками стали реже, многие вообще неделями не выходили на улицу, оставляя прочно укутанных малышей спать на балконах и под открытыми окнами. Но даже налаженное погодой вынужденное ограничение общения с подругами не скрыло от взъерошенной белобрысой Маринки наступления какого-то отчуждения в отношениях с мамашински-гулятельным социумом. Сейчас, когда детский морозный сон давал стойких два с половиной часа оправданного домашнего безделья, особенно заманчивой казалась перспектива долгих телефонных разговоров о всяческих женских глупостях. А говорить с Маринкой никто особо не рвался.
«Глупые домашние курицы, инертное бабское инкубаторное сообщество», — думала Маринка, набирая очередной телефонный номер. Дело в том, что Рождество они семьей встретили в Париже, где удачно задержались на полтора дня, чтобы потом лететь в Мексику. У знакомых, привыкших к Турциям и Египтам, это путешествие должно было вызывать бурю разнообразных чувств, но посидеть за чашечкой чая у себя дома (чего Маринка в прошлом старалась избегать) и полистать свежие фотографии до сих пор ни с кем не удалось.
Отчуждение началось после возвращения Валерии, над которой, надо признаться, за полтора месяца позорной ссылки мамашечно-площадочная братия здорово поиздевалась. С разговоров о ней, из серии — бес в ребро и там (очень грубо) в работе — начинались их встречи и разговорами о ней же кончались. Удивительно, как похожи на кур эти с виду спокойные, приземленные женщины, с какой яростью, первобытной страстью и механической, не знающей устали методичностью они начинают клевать и разрывать на куски упавшего — кто бы он ни был. Бабская жестокость и беспринципность поражают своим размахом и резкостью в переключении внимания.
Словом, в умиротворенном, полном духа счастливого материнства мирке подгузников, ползунков, грызунков и чашечек-непроливаек бушевали нешуточные страсти. Маринка и не думала сдаваться, и вскоре падшая женщина Валерия, лицемерка и потаскуха, превратилась в настоящего врага, так долго отсутствовавшего в лишенной журналистских страстей домашней жизни, — врага достойного, занявшего прочное место в ежевечерних мыслях, в необходимом минимуме женских тревожных дум. Сейчас Маринка уже отвоевывала сторонников, разбив некогда дружную компанию по политическому признаку — ты за кого? — и в случае перехода на сторону врага, человек этот, такая же молодая мать, обеспокоенная теми же мыслями о детском здоровье, о том, как ублажить мужа и разрешить конфликт с его родителями, становилась словно представителем другого вероисповедания, расы и даже другого языка.
Самое удивительное, что в собранной воедино картине конфликта между некогда дружившими женщинами отсутствовало зерно разума, никто не задавался вопросом: а при чем тут вообще Маринка и почему скудным лагерем противников Валерии руководит именно она, и какое отношение именно она имеет к факту якобы измены Валерии мужу? Маринка, привыкшая рассчитывать все наперед, просекла возможное зарождение подобных мыслей и их естественное продолжение — а потому, что зачем-то она же сама все это и начала, подарив неблагодарным курам не один час приятнейшего времяпрепровождения, когда, сгрудившись на площадочной лавочке, в нетерпении отсылая то и дело подваливающих детей или покачивая коляски, они, разрумянившиеся, блестя глазами, до головокружения обсуждали черный джип, и красную приплюснутую иномарку, и букет, и чуть было не отнесенное заявление в милицию, и — Маринкин бенефис — явление в офис на Берестейке. Конечно, были и непосвященные знакомые на дочкиных кружках-«развивалках», были общие семейные друзья, с которыми они стали выезжать на бранчи в гостинице «Хаятт», сдавая детей в игровую комнату. Но именно тот, околодомный, самый примитивный из всех (казалось бы) женский социум, казался теперь самым желанным. А Валерию Маринка стала просто ненавидеть. Так, как в школах, — без видимого чувства логики, но зато рьяно, самоотверженно.
Еще Маринка в своих мельтешащих мыслях одаривала Славку смесью той же школьной ненависти и чесучей жаркой тоски. Она мучилась, что этот мужчина по какому-то чудовищному недоразумению достался идиотке Валерии, доказывая в очередной раз несовершенство организации вселенной. Была еще одна мысль, от которой лилась самая тягучая, самая черная, несмываемая смоляная ненависть, — что именно со Славкой она бы, возможно, и могла бы испытать самую настоящую, в фильмах и стихах воспетую любовь, взаимную и очень красивую, без дураков.
Маринка научилась строить свои автомобильные маршруты в центр города таким образом, чтобы проезжать по Бассейной улице мимо его дома. Также она старалась вести слежку за розовой двадцатичетырехэтажной «свечкой» Валерии, ведя учет прибывающим и отчаливающим черным джипам и красным, хоть немного приплюснутым иномаркам. Из-за нагрянувших морозов шпионскую программу пришлось свернуть, что добавляло раздражения и неудовлетворенности, бестолкового шатания по дому наперевес с молчащей телефонной трубкой.
Садовников, Маринкин муж, сотрудник стабильной мультинациональной компании, после всех новогодне-рождественских корпоративных мероприятий имел несколько приглашений на правильную, заключительную вечеринку, на которой-то как раз и должны были быть все те, кто две недели кислых государственных корпоративов прокатались на лыжах и покупались в теплых морях. Очень правильный ход, ведь не зря Садовников работал в сфере рекламы и пиара. «Друзей» у компании была уйма, и Маринке ничего не стоило выпросить у мужа два пригласительных. Если верить дуре Валерии, Слава был чуть ли не учредителем, словом, отличный «друг», грех не пригласить.
С этими мыслями, оставив детей няне, Маринка помчалась на Берестейку. Прямого телефонного номера Славы у нее не было, как и названия фирмы, но офисный комплекс стоял один-одинешенек стеклянно-металлическим прямоугольником посреди бурой промзоны с полчищами голодных собак и хитросплетением рельсовых путей вокруг станции Октябрьская-товарная. Славина фирма занимала весь последний этаж, это Маринка хорошо запомнила.
Директора, как и следовало ожидать, на месте не оказалось, но Маринка разжилась их фирменной визиткой и парой ручек, а еще наклейкой на автомобиль, специально для Валерии.
