— Ты не спишь? — спросил он долго молчавшую Людмилу.
— Нет, я слушаю, — соврала Тулупова, которая, как самый тупой ученик в классе, не смогла бы повторить и двух последних слов учителя.
Но все, что говорил Хирсанов, никому уже не могло пригодиться.
Оперативный Volkswagen шел в нескольких километрах впереди. Маячки, светящиеся на панели монитора слежения, позволяли держать точное расстояние до объекта. Савилов на “Форде” вместе со Сковородниковым шел за джипом Хирсанова сзади и ждал, что тот остановится на какой-либо бензозаправке по пути, но объект ехал и ехал и уже далеко вышел за территорию Московской области. Собственно, здесь лучше всего и было проводить операцию, которую они с Кашириным обсуждали, — главное, подальше от Москвы и без применения огнестрельного оружия.
— На ближайшем посту милиции, — передал Савилов в оперативную машину, — договоритесь, чтобы его остановили и проверили. Может, мы там попытаемся все сделать. Как поняли?
— Поняли. На посту.
— А что мы будем делать? — наконец перестал стесняться и спросил Сковородников.
— Делать будешь ты, — ответил Савилов. — Пусть это будет твое первое боевое крещение. Первое. Боевое. Это входной билет такой — в наш мир. И заметка на память — что бывает с предателями.
Савилов посмотрел в глаза шахтерскому пареньку и не увидел в них ни страха, ни робости, ни даже волнения — он, как будто у себя в ресторане, принимал очередной заказ.
— И что? — спросил Сковородников — “заказывать будем или еще меню смотрим”?
“Пока еще меню посмотрим”.
— Рано. Не торопи.
— Где-то здесь, — сказал Хирсанов Людмиле Тулуповой. — Тут мы с тобой ели, у азербайджанца, как его звали, не помнишь?
— Нет, — ответила Тулупова и стала напрягать память.
Она вспомнила стоявшую на привязи корову, которая вскоре должна была превратиться в разрезанное на кусочки, замоченное в пряности и луке мясо, вспомнила послушного мальчика с шампурами, запах шашлыка и свежего лаваша, но имя мангальщика упорно не вспоминалось.
— Представляешь, мы бы сейчас подъехали и сказали ему привет, там, как его…
— Да. Он бы удивился, что ты его запомнил. Но какая разница, как кого зовут, — она вспомнила Анну Шоломовну и повторила за ней: — Там нас встретят не по именам…
— Что-то ты, Мил, прям очень грустно на мир смотришь. Так нельзя. Как там в рекламе: “Все только начинается…”
— Что?
— Наша с тобой жизнь. Сейчас барана купим — ты же тогда хотела…
— А сейчас-то зачем? Там же у них охота…
— Баран на Новый год лишним не будет.
Хирсанов увидел знакомую вывеску, теперь присыпанную снегом, — “Хорошие шашлыки”.
— Останавливаются у шашлычной! Не надо ментов загружать. Срочно сюда! — скомандовал по рации Савилов, и оперативная машина, улучив просвет в едущем навстречу потоке, быстро развернулась и понеслась в обратную сторону.
— Как ты думаешь, — обратился он к Сковородникову, — если ты рядом пройдешь с ними, они тебя вспомнят?
— Не знаю, они выпивши были. Я был в костюме. В белой рубашке…
— Но близко не подходи все равно. Вспугнуть нельзя. Когда выйдут из машины оба, ты на тормозные колодки прикрепи это. С одной и другой стороны, тут специально все сделано, посмотри, вот так…
Савилов показал, как крепится специально сделанное приспособление, для того чтобы в течение нескольких минут тормозные шланги были разъедены и не сработали тормоза. Он попросил Сковородникова повторить, что он и как понял.
— Включать будем дистанционно, когда отъедут и разгонятся как следует.
— А женщина? Она тоже? — спросил Сковородников: — …она тоже предала?
— Не надо. Лишние вопросы в нашем деле не приветствуются. Мы ее к нему не сажали… Хотя она тоже виновата, если по-настоящему посмотреть, но я что-нибудь попробую сделать. Но уж как получится.
На самом деле, Тулупова тоже не давала покоя Савилову, он все время думал, как ее убрать из машины. Она мешала, как лишний свидетель, и делать с ней непонятно что. Если они доедут до поселка, там свидетелей будет еще больше, если ее удалять из машины, она опять должна быть ликвидирована. Отложить акцию — но люди, которые ждут Нового года, трое оперативников, включая водителя, он сам — все хотят Нового года в кругу семьи. В общем, как ни крути — так и так, в его рассуждениях все получалось плохо, и еще скажут — “с простым делом не справился”.
Хирсанов действительно решил купить у мангальщика Камиля живого барана, с тем чтобы при нем его зарезали и освежевали. Поэтому после поздравлений с наступающим Новым годом и восточных объятий он пошел выбирать с Камилем барана в кошаре. Камиль шел и жаловался на то, что перед Новым годом баранов осталось мало, всех молоденьких разобрали, но все равно он подберет старому клиенту хорошего, с большим курдюком, который, если правильно приготовить, будет “самый вкусный еда на Новый год”. Хирсанов по своему обыкновению допытывался, как правильно его готовить и от чего помогает курдючное сало, о целебных свойствах которого он слышал.
Людмила Тулупова сидела в машине.
Савилову и Сковородникову, наблюдавшим издалека за происходящим с небольшой парковки, казалось, что она и не собирается выходить из автомобиля.
— Что она там сидит? Черт! — выругался Савилов.
— Холодно. Греется.
— Сходи, пройдись, посмотри. Закажи нам по шампуру.
Сковородников вышел из машины и двинулся к павильону. Навстречу ему выбежал мальчик и, открывая перед ним дверь, спросил, будет ли он заказывать шашлык или люля и сколько порций.
— Две.
— Две люля — две шашлык, — принял заказ предприимчивый мальчишка.
— Два шашлыка! — почти по складам произнес Сковородников.
— Хорошо. Зачем, дяденька, нервничать?!
В это же время подъехала оперативная машина. Из нее вышел водитель и тоже заказал у мальчишки три порции мяса с собой.
Через некоторое время все участники охоты ели мясо, но судьба сортировала людей на тех, кто ест свой последний кусок, и на тех, кому суждено делать это еще не раз.
Из перерезанного горла барана толчками выливалась кровь в пластмассовый синий таз, часть ее каплями попала на свежевыпавший снег и по-новогоднему украшала его. Хирсанов с пытливостью мальчишки наблюдал за умелыми действиями азербайджанца, а тот, чувствуя его ученический восторженный взгляд, сказал ему без почтения:
— Ты когда-ныбудь кровь кушал?
— Нет. А ее едят? — удивился Хирсанов.
— Еще как идят! Жарят на сковородке…
Тулуповой мальчишка принес порцию шашлыка в машину, она его съела одна, пока Кирилл возился с покупкой барана. Потом вышла на мороз, чтобы выбросить одноразовую тарелку и заодно помыть руки. Возвращаясь к автомобилю, она неожиданно столкнулась с земляком, отходившим от хирсановского джипа. Сковородникова она узнала сразу, несмотря на то, что тот был в спортивной куртке, вязаной шапке и высоко закутан шерстяным шарфом. Она узнала его моментально, как узнают своих детей в любой темноте и непогоде, он так же, как его отец Андрей Сковородников, шел медленно, спокойно, словно по пляжу.
— Ты, — удивилась она. — А чего ты тут делаешь?
— Работаю.
Она не понимала, как могла произойти их встреча здесь, на дороге.
— Где?
— Тут. Хотите, поехали с нами в Москву — мы тут с ребятами, — невнятно произнес Сковородников и показал на савиловский “Форд”. — В Москву, в общем, едем.
— Нет, спасибо. Не могу, меня ждут… — сказала она машинально — эта вторая случайность уже совсем никуда не укладывалась, была уже знаком, дальним и непонятным приветом из Червонопартизанска.
— Ждут, — повторила она.
— Тогда с Новым годом! — сказал Сковородников и своей династической походкой пошел к машине.
— Да. Тоже, — через длинные паузы говорила она. — Тебя.
Кирилл Хирсанов, довольный собой, со словами восторга загрузил в багажник завернутую в полиэтилен тяжелую тушу барана, и они выбрались на темную трассу, проехали по дороге несколько километров, и подогретый удачной покупкой Хирсанов придавил педаль газа. Тулупова, все еще не понимавшая смысла последней, случайной, как ей казалось, встречи, сказала своему кремлевскому другу:
— Ты знаешь, кого я только что видела? Помнишь…
Это было ее последнее слово. Она его еще один раз повторила, уже когда на огромной скорости, без тормозов они летели в белую придорожную бездну, повторила шепотом и протяжно, как начинают русскую песню, со вздоха, с сердечного порыва:
— П-о-м-н-и-шь…
Она видела, как бумажно мялась черная крышка блестящего в свете фар капота, как сыпалось стекло, словно дождь с градом. И ничего не было слышно. Перед глазами, уже полузакрытыми, летел белый тальк из сработавших подушек безопасности. Тальк, похожий на дым и облака. Она совсем не чувствовала боли. Совсем. Даже порезанный палец на кухне болел бы больше. Она чувствовала, что все крутится и летит. И долго. Долго. Летит. И мелькают слова, которые она то ли произносит, то ли они сами высвечиваются на какой-то приборной доске: “я. ты. смех. было. чудо. как все. беспокойство. возьми. саранча. и все. любовь. беспокойство. много. женщина. колбаса. ух. нашатырь. ночь. всегда. муж. солдат. здесь не храм. кольцевой. ведется следствие. вызывает тот факт. городом. тело”. И потом она видит его, узнает и говорит своим тихим, звонким, детским голосом:
