— Вам сейчас тяжело?
— Почему мне должно быть тяжело?
— Из-за вашего разрыва.
— С Марианне Скууг нельзя порвать навсегда. Ты сам это увидишь.
— Так вы все еще бываете вместе?
— Нет, не в том смысле. Но мы никогда не освободимся друг от друга. Во всяком случае, духовно.
— Вы ревнуете ко мне?
Иселин Хоффманн фыркает.
— Ревную, к тебе? К восемнадцатилетнему парню? Нет, это было бы слишком глупо.
Мой день рождения. Марианне об этом не знает. Я праздную его в доме Скууга с Ребеккой, которая привезла торт с марципаном из кондитерской «Халворсена». Но я не болен.
— Ешь, — говорит она и смотрит на меня с любовью и каким-то огорчением в глазах.
— Очень вкусно. — Я смакую торт.
— Хороший песик, — говорит Ребекка. — Ты уже большой мальчик. Вообще-то по случаю дня рождения ты вполне заслужил blow job, Аксель.
— Что такое blow job? — спрашиваю я.
— Сейчас узнаешь, — отвечает она и прижимает мою спину к спинке диванчика Ле Корбюзье.
— Нет, — говорю я, понимая, что сейчас произойдет. — Не сейчас. Пощади. Ребекка, милая, только не сейчас!
Потом мы пьем чай. Я рад приходу Ребекки. И немного смущен. Ведь ей не присуща сдержанность. Она смотрит на меня огорченно, как старшая сестра и собственница.
— Может быть, теперь ты меня лучше понимаешь? — спрашивает она.
— Почему?
— Потому что у тебя было время подумать, потому что ты помнишь, что я тебе сказала. Потому что у тебя есть выбор. Потому что ты можешь выбрать между счастьем и…
— И чем?
— И Марианне Скууг.
— Так же как ты выбрала между горем и Кристианом… как там его фамилия?
— Не дразни меня!
— Вспомнил, Лангбалле.
— Все, больше ни слова. Только что тебе было сделано предложение, от которого не отказываются.
— И которое я все-таки отклонил, потому что я, в противоположность тебе, придерживаюсь определенных моральных принципов.
У нее на глазах слезы.
— Ты по-настоящему ее любишь?
— Да. Без оговорок.
— Я не думала, что это так серьезно, — растерянно говорит она.
Ребекка стоит в дверях, собираясь уходить. Грустная и несчастная. Мне неприятно видеть ее такой.
— Но ты все-таки будешь свидетелем на моей свадьбе? Да?
— Обязательно, — говорю я и целую ее в щеку. — Буду, несмотря ни на что.
Сельма Люнге звонит мне через день и спрашивает, не хочу ли я у них пообедать. Видно, что она искренне беспокоится обо мне. Однако мне не хочется покидать свое добровольное одиночество. В этом одиночестве я живу в тревоге за Марианне. Но я хочу тревожиться о ней. Хочу обрести покой, думая свою думу. И раздражаюсь, когда мне мешают. В клинике сказали, что на рождественские дни Марианне отпустят домой, правда, ей придется вернуться туда уже на третий день Рождества. Так что на свадьбе Ребекки Фрост и Кристиана Лангбалле ее не будет. Может, оно и к лучшему.
Но Сельма звонит и говорит, что следующий урок со мной хочет провести в доме Скууга. Хочет послушать, как я играю на Анином рояле. В тот же вечер я звоню Марианне в клинику. Она немного напряжена, кажется далекой и как будто не понимает, о чем я ее спрашиваю.
— Ты не возражаешь, если Сельма Люнге придет в твой дом, чтобы провести со мной урок?
— Разумеется, нет, — почти раздраженно отвечает она. — Зачем ты вообще об этом спрашиваешь?
Я не знаю, что ей на это ответить. Между нами воцаряется недобрая тишина. Одна из первых, какие отныне будут регулярно случаться в эту трудную зиму.
— Хорошо, тогда она придет завтра, — говорю я.
— Пожалуйста, — коротко бросает она.
— Что ты сегодня делала? — спрашиваю я.
— Я больше не могу говорить, — быстро говорит Марианне и кладет трубку.
Мне плохо от этих коротких телефонных разговоров. Но я понимаю, что ей необходим покой. Она должна многое распутать. Понимаю по ее намекам, что врач считает, будто я могу отрицательно влиять на нее. Я не являюсь частью ее истории. Той, в которой ей надо окончательно разобраться.
Но как они могут поставить ей диагноз и вместе с тем препарировать ее таким образом? — думаю я. Считают ли они, что могут ее вылечить настолько, чтобы однажды она вышла из ворот клиники и сказала: «Вот я. У меня больше нет маниакально-депрессивных наклонностей»?
Я начинаю рыться в справочниках и энциклопедиях. Читаю все, что могу найти на тему, которая касается Марианне. Узнаю, что от самоубийства гибнет больше людей, чем от автомобильных аварий, что в маленькой Норвегии каждый год происходит больше десяти тысяч попыток самоубийства. Читаю о маниакально-депрессивном психозе, о резких сменах настроения, о том, что люди, страдающие этим психозом, начинают все раньше вставать по утрам, вместе с тем им становится все труднее сосредоточиться на чем-то одном, и они чувствуют себя неприкаянными. В справочнике написано, что страдающие этим психозом люди могут быть распущены в сексуальном отношении. Но к Марианне это не относится, думаю я. Если не считать того, что наши отношения начались слишком быстро после случившейся трагедии. Теперь я это понимаю. Я читаю о депрессивных фазах этого заболевания, о том, что больной человек все больше замыкается в себе. Читаю об опасности самоубийства, о том, что риск усиливается, когда депрессия как будто проходит, и к больному возвращаются силы. Такой взрыв силы у Марианне случился вечером дома у Сельмы и Турфинна Люнге. Она была достаточно сильна, чтобы рассказать мне и совершенно посторонним ей людям последнюю часть своей непростой истории. И была достаточно сильна, чтобы через несколько часов постараться покончить с собой.
Прочитанное пугает меня. Больше всего меня пугает, что Марианне настолько нормально вела себя в то время, когда мы были вместе, что я даже не заметил опасности. Установившиеся между нами отношения я считал естественными, несмотря на нашу разницу в возрасте. Она явно показывала, что хочет меня, что ей приятна наша близость, приятно слушать вместе ее любимую музыку, беседовать о том, что ее занимает. Но так ли было на самом деле? Или под этой маской нормальности она знала, что душевно больна, и хотела скрыть это от меня, да и вообще от всех, ведь все-таки она была врачом?
В настоящее время она зависит от литиума, читаю я. Есть надежда, что этот препарат сократит продолжительность проявлений ее болезни. Но, Господи, думаю я, ведь эта болезнь была у нее и раньше, и в справочнике написано, что человек между проявлениями болезни может быть психически здоровым в течение многих лет.
Считается, что в 80 % случаев болезнь возвращается. И что она может усилиться.
Приходит Сельма Люнге. Она стоит перед дверью в дом Скууга, на ней меховое манто, оно выглядит большим и каким-то немецким. Мы, в этом доме, исполняем непривычные для себя роли. На этот раз я — хозяин. Я даже купил чай дарджилинг.
— Аксель, мой мальчик. Как себя чувствует Марианне?
Пока мы разговариваем, я помогаю Сельме снять шубу.
— Не знаю, — искренне говорю я. — Они не хотят, чтобы я звонил ей слишком часто, это может помешать лечению.
— Они уже поставили диагноз?
— Маниакально-депрессивный психоз.
Сельма кивает.
— Я так и думала. Мы все носим в себе эту болезнь. Не забывай этого. Иначе мы не занимались бы искусством.
Мне хочется сказать, что это неуместное замечание, но я сдерживаюсь.
— Давай, в виде исключения, сначала поговорим, — предлагает она.
Мы сидим в гостиной на диванчиках Ле Корбюзье.
— Мне нравится этот дом, — говорит Сельма. — У Брура Скууга был хороший вкус.
Я согласен.
— Между прочим, знай, что при желании ты можешь отсрочить дебют, — говорит она.
— Я этого не хочу.
— Но ведь дело не только в тебе. Мы тоже принимаем в этом участие, так сказать, поставили на тебя. В том числе и В. Гуде, твой импресарио.
— Я этого не хочу, — повторяю я.
Сельма Люнге огорченно смотрит на меня.
— Когда Марианне вернется домой, она будет нуждаться в твоем внимании. Ты никогда раньше не оказывался в таком положении, Аксель, поэтому ты не знаешь, каково это. Но она может занять все твое время. И тогда у тебя не останется времени на дебют. Хочешь повторить ошибку Ребекки Фрост? Представить на суд публики нечто полуготовое и пожать плечами? Я уже говорила: суть в том, что, когда есть такие великолепные исполнители, как Аргерич, Баренбойм и Ашкенази, от концертирующего пианиста, отвечающего требованиям времени, нужна полнейшая отдача. Я повторяю это из уважения к тебе и с некоторой долей страха, потому что сомневаюсь, до конца ли ты понимаешь, что теперь от тебя потребуется.
— Я все понимаю, — говорю я. — И собираюсь дебютировать в июне. Свою часть соглашения я выполню.
