- Значит, мы уснем и отдохнем?.. - трепетно спросил Ылдя, забирая флягу назад.
- Мы будем во сне, - сказал Софрон.
Они легли.
Наутро солнечный луч пронзил иллюминатор, и красное лицо сопящего во сне Жукаускаса воссияло, отражая яркий свет. Софрону стало горячо и неприятно, как будто бы его обмочил подошедший ребенок с фонарем. Вспышки радуг сверкали перед его глазами, и он открыл их, прекращая это цветовое буйство. Он тут же узрел нечто невыносимое, направленное на него, некий белый световой провал, точку без границ и центров, вмещающую остальную блеклость вокруг и затопляющую возможность ее видеть своей чудовищной над-видимостью; это был божественный клинок, сжигающий тебя, это был сам переход куда-то еще, это был ослепительный ноль. Было чудом туда смотреть; там наступало воскресение и сменялось высшей гибелью; там святость становилась славой и преображала ужас; там тайна сгорала в разрушительном огне высшего творчества и рождалась из ничего; и там был смех, бред и зной. Софрон готов был вернуться, уничтожиться и вознестись - и он отвел свой взгляд, закрывая глаза ладонью.
- Что, проснулись наконец? - прошептал чей-то голос. Софрон посмотрел туда, и сквозь яркие световые пятна, застилавшие перед ним все, он увидел бодрого Ефима Ылдя, сидящего около темно-зеленого ящика и курящего папиросу.
- Выж... - издал из себя Жукаускас, попытавшись сесть. В голове его звенело и тарахтело; он пытался вспомнить свои сны, но помнил только крик: <Айхал!> и какой-то охряной фон; он понял, что он не на корабле и не в машине, потом обнаружил, что это самолет. Он захотел сказать что-то важное и обратился к Абраму Головко, но тут он осознал, что Ылдя - не Головко, и тогда глаза его ожгли слезы.
- Чего вы!? - спросил Ефим, затягиваясь. - Пока все нормально, нас не обнаружили...
- Ах, вот в чем дело!.. - воскликнул Софрон, вспоминая на этот раз все.
- Тихо! - строго сказал Ылдя. - Здесь солдаты ходят, надо сидеть тихо. Кажется, мы можем улететь. Пока вы спали, самолет догрузили и закрыли. Нас не увидели: мы лежали за ящиками. Теперь будем ждать.
- Ах вот почему я слышал тарахтенье!.. - проговорил Софрон, нетвердо садясь.
- Да, это грузили, они начали на рассвете, куда-то торопятся. Я как раз от этого проснулся, и с тех пор сижу, а вам все по фигу.
- Я хочу в туалет! - сказал Жукаускас.
- Потерпеть придется, - вкрадчиво заметил Ылдя.
- Не могу. Как это - потерпеть?! А если мы улетим только к вечеру?!
Ефим раздраженно посмотрел на Жукаускаса, остервенело затушил папиросу прямо в пол и сплюнул куда-то назад.
- Как же вы мне надоели! - воскликнул он. - То пить, то наоборот... Вы на войне, приятель! Что, в вашей партии вас не учили тяготам и лишениям? Как же вы будете сражаться и бороться?
- Я не знаю такой партии, которая может научить человека не писять, - негромко сказал Жукаускас.
- Есть такая партия!.. - весело заявил Ылдя. - Это - партия ЛДРПЯ!
- Э, вы не очень-то! - рявкнул Софрон, вставая - ЛДРПЯ не трогай, понятно?.. И вообще, может, я по-большому тоже хочу, что мне, так и сидеть здесь внутри?!
- Фу, - сказал Ылдя. - Ладно, вылезайте из этих ящиков как-нибудь, и там должен быть туалет.
- Вот так бы сразу! - обрадовался Софрон, удаляясь вдоль штабеля.
- Ублюдок, - проговорил про себя Ылдя и достал новую папиросу.
Через продолжительное время Жукаускас вернулся и выглядел очень радостным.
- Я нашел там прекрасный ход! - проговорил он. - Эти ящики кончаются, потом направо, и сразу уборная!
- Дурачок, - сказал Ефим. - Я уже утром там был несколько раз.
- Так вы что, надо мной издевались!?.. - жалобно спросил Софрон.
- Так, пошутил, - довольно ответил Ылдя.
- Ах ты...
- Подождите, там что-то не то снаружи... Подойдем к иллюминатору!
Они осторожно посмотрели сквозь толстое круглое стекло. По летному полю бегали озабоченные солдаты, некоторые из них несли зеленые ящики, офицеры отдавали команды, самолеты вдалеке заводили моторы, издавая характерные звуки. Все как будто бы дышало какой-то неуверенностью, настороженностью; казалось, что происходят приготовления перед бегством.
- Их что, тоже завоевал Семен?.. - проговорил Ылдя, но тут раздался какой-то грохот под полом и моторный шум. Через две минуты послышались голоса и шаги.
- Они открыли нижний вход!.. - шепнул Ылдя. - Сидим тихо.
- Кладите сюда, - сказал высокий голос. - Вот так. Осторожно.
Послышался стук об пол укладываемого тяжелого предмета.
- Все, пошли, - тихо произнес высокий голос, и через какое-то время шаги смолкли.
Ылдя опять уставился в иллюминатор, присвистнул и повернулся к Жукаускасу.
- Смотрите, они все встали <смирно>, ничего не понимаю...
И тут раздался рев какого-то радио, усиленный многократно большим числом всюду установленных громкоговорителей; это был человеческий злобный голос, и он вещал:
- Товарищи! Говорит подполковник Сасрыква! Товарищи! Говорит подполковник Сасрыква! Товарищи! Говорит подполковник Иван Сасрыква!
Наступила пауза, голос замолчал и вновь возник:
- Я - советско-депский гвардии подполковник! Я командую эскадрильей, бля! Мы все служили нашей депской родине, коммунистам, нах.. И теперь этого нет?! Где моя Депия, которую я защищал, вжоп... Где она?! Прокукали ее, продали, прохезали, проныкали. Одни комитеты ысыах, писиах, а Депии нэмае, нах... Это что - новый мир, бля?! Я не могу этого потерпеть, товарищи, я - вьетнамец, я - афганец, и у меня сердечко болит, вжоп... Я не могу жить, когда эти пидорасы и говно управляют, нах... Сплошные пидорасы и говно! Они армию променяли на серпы с яйцами, и думают, что им что-то пожнут и вылупят, бля. Так вот, что я решил, товарищи, нах... У меня есть одна ядерная бомбочка, вжоп... Одна-единственная, но довольно приличная, десять хиросим, ядерная ядреная бомбочка, бля. И я подумал: да ебись все это конем, ваш Алдан, гондон, гандан. Через полчаса я сброшу ее на ваши бошки, ха-ха-ха... Простите меня, товарищи, вжоп... Я знаю: среди вас есть коммунисты, и они меня правильно поймут. Я ухожу из жизни стойко, вместе с вами! Чтобы все эти эвены, якуты и прочие чурки и русопяты не измывались над нашей Депией Советской. Я остаюсь здесь и отпускаю свои самолеты: летите, милые, летите, воины ни в чем не виноваты. Да здравствует Депия, армия, социализм, нах...! Прием окончен.
Сразу же после этого последовали быстрые команды, и солдаты суетливо побежали к самолетам, одетые по боевой выкладке. Ылдя повернулся к Софрону, поражение на него уставился и не смог выговорить ни звука.
- Да. - сказал Жукаускас, опускаясь опять на корточки там, где он спал этой ночью.
- Это... как?! - спросил Ылдя, закрывая и снова открывая глаза.
- А... вот как! - выпалил Софрон, ударяя ладонью об пол..
- Это... серьезно?
- Мне кажется, вполне.
- А мы?!! - со страхом на лице воскликнул Ефим.
- А мы улетаем, разве вы не поняли? Только сидите тихо...
- Верно, верно, верно, верно... - зашептал Ылдя, пригибая голову к своему паху.
- Только бы взлететь, только бы взлететь...
- Молчите. Кажется, наш вход закрывают.
Действительно, раздались знакомые звуки. После этого послышались отдаленные шаги, хлопанье двери, и в самолете начал работать двигатель.
- Летчик сел!- торжествующе сказал Ылдя, поднимая голову. - Но почему больше никого нет?
- Не знаю, - безразлично ответил Жукаускас. - Как бы то ни было, мы, кажется, куда-то улетим. На какую-нибудь базу, или в городок.
- Да хоть в задницу! Только бы здесь не остаться!
- Неужели же вам не жалко ваш Алдан, или Тюмюк?! Тут же было ваше царство!
- Ну, и что делать?- быстро спросил Ылдя.
- Надо попробовать остановить этого безумца! Как же можно допустить этот ужас, эту катастрофу, эту блажь старого маразматика! Ведь тут же люди живут!
- Ну, попробуйте... - вяло улыбнувшись, сказал Ылдя. - Не знаю, как это у вас выйдет... А я, в конце концов, плевал. Здесь сейчас гнусный Ваня Инокентьев, вот пусть и накроется, А что до Алдана, так это - дерьмовый город, мерзкий, грязный. Пускай взорвется к чертям; вдруг на его месте много золота образуется? Золото лучше,чем жители. Вы, конечно, если хотите, можете попытаться что-нибудь сделать...
- Я... - начал Жукаускас, но тут их самолет пришел в движение и медленно поехал на свою стартовую полосу.
- Все! - торжественно молвил Ефим. - Мы отбываем. Перестаньте, не надо строить из себя благородного защитника вшивых городков, главное, радоваться, что мы с вами уцелеем!
- Это плохо, несправедливо, - мрачно заметил Жукаускас.
- Ну и ладно! - довольным тоном воскликнул Ылдя и вытащил из кармана папиросу.
- Ничего, - тихо заявил Софрон. - Вы еще пострадаете, помучаетесь, совесть-то - вещь упорная.
- Да брось ты!.. - засмеялся Ефим.
Они ехали мимо спешащих солдат, мимо складов, деревьев и высокой травы к прямой ровной дороге, с которой летательные аппараты отправлялись в небо, разверзшееся сейчас над этим обреченным местом наподобие солнечного последнего спасительного прибежища, куда можно сбежать, имея крылья и мотор, и которое словно звало в свою высь спастись от жуткой гибели, и было прекрасно-синим, словно лучшая бирюза. С какой-то другой полосы взлетал большой зеленый самолет, и дым струился из его зада, как будто погребальный дым из трубы крематория; и этот прощальный знак уносящихся прочь спасающихся военных людей был похож на лицемерную слезу какого-нибудь мерзкого дрессировщика, сперва ломающего животному лапу, а потом, с притворным состраданием, ее лечащего, чтобы привязать несчастную тварь к себе. Другие самолеты тоже готовились к отлету; наверное, все, что высказал назвавшийся Сасрыквой, действительно было правдой, и его ужасный приказ собирались выполнить.
