[Суббота, 10 марта 1990]
Она встала в полвосьмого. Светит солнце. Поют птицы. Шумит поливалка. Больше ничего не слышно. Никого в коридоре. Ее поднял страшный сон. Сначала она попыталась снова уснуть, чтобы дурной сон хорошо кончился. Но не получилось. Сон она забыла сразу же. Осталось лишь ощущение страха и омерзения. Она встала. Сварила кофе. Снова села на кровать. Чем заняться до двух? Позавтракать в кафе? На прощанье. Потом — покупки для Фридль. Еще можно сходить в музей. Но не в тот, в центре. Скульптура Барлаха у входа: свинцовая книга на сосновом кресте. Нет. Никакого Барлаха. Ачтобы посмотреть скульптуры, не обязательно ехать в такую даль. Она поднялась. Начала собираться. Надела джинсы и пуловер. В дорогу. Кроссовки. Поставила чемодан на диван. Черное платье можно было оставить в Вене. Наверное, стоит купить еще один костюм. Здесь они дешевле. Однако. Если она не будет работать у Вагенбергера, так он ей не нужен. Или все же побаловать себя? Экономить она сможет и в Вене. Убрала в рюкзак кассеты и диктофон, чтобы взять с собой в самолет. Для поездки Фридерика одолжила ей свой черный кожаный рюкзак. Взяла сумку и пиджак и вышла. Сияет солнце, но пока свежо. Бирюзовое небо. На лежаках у бассейна — полотенца. В холле-люди. Читают газеты. Маргарита спросила портье, когда нужно платить за номер. В два часа? Самое время, ответил молодой человек и улыбнулся ей. На улице почти нет машин. Она неторопливо двинулась по бульвару Вашингтона. Навстречу — бегун. Улыбнулся. Крикнул ей со смехом: «Hi!» По бульвару Вашингтона к морю катят велосипеды и скейтборды. Она шла мимо пустых контор. Горит свет. На столах все прибрано. Пачки бумаг. Кресла задвинуты под столы. Всю неделю на этих столах в маклерских конторах царил хаос. В ресторане на углу все двери и окна — нараспашку. Перед булочной справа, у канала, завтракают. Люди сидят на солнце. Загорают. Она купила у китаянки газету. Продавщица кивнула ей. Поздоровалась. Маргарита пошла дальше. Мимо домов на набережной. Рыжая собака сидит у открытого окна. Навстречу идут собачники с собаками. Все улыбаются. На пляже устраиваются первые семейства, бредут по песку с шезлонгами и огромными сумками-холодильниками. Киоски с очками и шарфами. Пожилая женщина выставляет табличку с обещанием предсказать судьбу. Кладет на парапет две голубые подушки, потом уходит под пальмы, садится и закрывает глаза. Слушает плеер. Блестят на солнце тренажеры. Никого. Зато заняты все теннисные корты. Из-за зеленых заборов доносятся голоса игроков. Пыхтение. Шаги. Команды. Жалобы на пропущенную подачу. Торгуют гамбургерами и хот-догами. Навстречу катит на скейте мужчина. Крикнул: «Have a nice day!»[200] Она улыбнулась и помахала ему. Кафе как раз открылось. Ей достался столик у парапета. В тени. Она заказала фрукты, яичницу, картошку, сосиски с беконом и кофе. Кофе официант налил ей сразу. Улыбнулся. Она — в ответ. Взялась за газету. Консультации двух Германий по вопросам воссоединения вызывают озабоченность других наций. Боятся — получится мини-сверхдержава. Шестеро больных СПИДом умерли в результате применения нового лекарства, которое принимали в порядке эксперимента. Эфиопские повстанцы разрушили порт на Красном море. Из него происходила дальнейшая доставка продовольствия голодающим в Эритрее. Последствия этого удара для Эритреи непредсказуемы. Принесли еду. Официант налил ей еще кофе. Сказал: «Приятного аппетита». Улыбнулся. Парочка за соседним столом то и дело обнималась и целовалась через стол.
В промежутках они молча улыбались друг другу. Маргарита взялась за еду. Уплетала все подряд: дыню, ананас, яичницу, картошку, кетчуп, сосиски, бекон. И кофе. Вкусно. Солнечный улыбающийся мир веселых выходных. В газете писали о розыске подростков по подозрению в нескольких убийствах. Они каждый раз убивали всех свидетелей. Продолжаются протесты против опрыскивания. Борются за его прекращение. Две женщины найдены мертвыми. Она заказала еще кофе. Ела. Читала. По набережной проехал на велосипеде полицейский. Машина с напитками разгрузилась у соседнего кафе и едет теперь по тротуару. Ее обгоняют велосипеды и скейтборды. Машина проехала. Все больше людей идет со стороны Санта-Моники. Но в кафе еще почти пусто. Она продолжила чтение. По гороскопу ей следовало носить синий и зеленый всех оттенков. И, уча, учиться самой. А канцлер Коль прав, что дает шанс Восточной Германии. Хотя в Америке и боятся результатов. Объявление о ежегодном собрании Исторического общества Санта-Моники. Начало — в 10.30. Она взглянула на часы. Еще и десяти нет. После собрания состоится экскурсия по музею. Маргарита решила пойти. Она же собиралась в музей. И ежегодное собрание общества… Она ведь все-таки работает в театре. Театральные ритуалы в политике — ее сфера. Она расплатилась. Официант спросил, довольна ли она завтраком. О да. Улыбнулась. Если так завтракать, то всегда будет вкусно. Официант сказал: «Take care».[201] Улыбнулся. Она ушла. Подумала, не купить ли еще книг. Но чемодан и так уже неподъемный. Она пошла обратно вдоль канала. В комнате, где спал мужчина, задернуты занавески. В экзотической комнате — свет. Музыка. «Хорошо темперированный клавир». В саду за белым забором завтракают. Звенит посуда. Приборы. Смех. Голоса. Она заглянула за забор. Завтракающие поздоровались: «Hi!» Она ответила. Рассмеялась. Помахала им. Пошла по Виа-Дольче к гаражу. Когда кругом все такие симпатичные, ты тоже не можешь не радоваться. Однако. Разве это что-нибудь меняет?
* * *
Она ехала в Санта-Монику. Сияет солнце. На улицах — открытые автомобили. Джипы. Кабриолеты. Загорелые, по-летнему одетые люди. Солнцезащитные очки. Бейсболки. Она искала номер 1539 по Эвклид-стрит. Повернула на нее с бульвара Санта-Моника. Кругом — домики с садиками. Она искала музей — здание с вывеской. Проехала дальше, чем нужно. Пришлось развернуться. Номер 1539 оказался одним из домиков. Из тех, что выглядели неухоженными. Сад зарос высокими сорняками. Краска на доме и на заборе выгорела и облупилась, когда-то он был желтым и зеленым. В трещинах видно дерево. Пыльные окна. Ворота и дверь — настежь. Маргарита вернулась к машине и взяла газету. Правильно: Эвклид-стрит, 1539. Она пошла обратно. Очень широкая улица. Домики кажутся поэтому еще меньше. Деревья выше домов. Кусты. Она вошла в палисадник. К дому вела выложенная плиткой дорожка в три шага длиной. Холл. В холле — стол. За ним — пожилая женщина. Да-да, сказала она. Это музей. Широко улыбнулась. Сегодня можно не платить за вход. Но Маргарита должна внести свое имя в список. Она уже член? Или собирается им стать? Маргарита объяснила, что она-из Вены. Приехала ненадолго. Но интересуется музеем. Как она узнала о музее? — спросила женщина. Она была невысокой. В темно-синем костюме и белой блузке с кружевным воротничком. Седые волосы отливают голубизной. И тщательно уложены волнами. Маргарита сказала, что о ежегодном собрании написано в «Los Angeles Times». Удивительно, что они это напечатали. Женщина пошла впереди. Она — президент общества. Вот здесь — выставочные залы. Библиотека и архив. В архиве — документы от основания Санта-Моники по сегодняшний день. Основная экспозиция — вот здесь. Она указала на дверь. Потом — зал, посвященный медицине, далее — экономике. Лесному хозяйству. Домашнему хозяйству и модам. Собрание начнется на полчаса позже. По организационным причинам. Женщина осталась у дверей. Кофе и прохладительные напитки — в последнем зале. Там же будет и собрание. Маргарита поблагодарила. Пошла по предложенному маршруту. Направо по стенам, отделанным панелями, развешаны фотографии Масл-бич 20-х и 30-х годов. Фотографии коров, пасшихся в Санта-Монике. Когда-то здесь, судя по всему, была гостиная. Окна выходят на задний двор. На белом гравии стоят автомобили. Под окнами — кусты. Затеняютсвет. В комнате горит бронзовая люстра. Коричневые деревянные панели по стенам. На стенах — фотографии пристани в Санта-Монике. Открытие пристани. Отель у пристани. Спасатели. Мускулистые предшественники нынешних спасателей в длинных купальных костюмах с кожаными поясами. Все ли ей понятно, спросил вдруг кто-то. Маргарита обернулась. Очень низкий голос. Не разберешь, мужской или женский? Все-таки женский. Очень высокая женщина. В желтых брюках. Кроссовках и темно-синем пиджаке. Стального цвета волосы коротко острижены. Почти наголо. Она испытующе смотрела на Маргариту. Она — Дороти. Маргарита представилась. Она — Маргрет. Нет. Она из Вены. Она тут ненадолго, просто зашла из интереса. Вряд ли есть смысл вступать. Пойдемте, сказала Дороти. Она тут хорошо все знает. Потому что большая часть экспонатов — из ее дома. Из дома ее семьи. Ее отцу, она назвала его «Daddy»,[202] принадлежала почти вся Санта-Моника. Санта-Моника — ее семья. Дороти показала Маргарите бальные наряды, которые она носила в тридцатые годы. Рассказала о Глории Свенсон, которая была их соседкой. А за углом жила Ширли Тэмпл. Маргарита услышала об отеле у причала, которого больше нет. В этом отеле давали самые роскошные балы. «We had so much fun».[203] Она рассказывала о пристани и о Венисе. Как там было прежде. Первооткрыватель этих мест, Эббот Кинни, был у них частым гостем. В углу — его бюст. Вот он на фото. В лодке. На осле, в соломенной шляпе. Перед дворцом в Венеции. Маргарита потеряла нить повествования. Дороти водила ее из комнаты в комнату, возвращалась обратно, шла в следующий зал. Дороти следовала собственной биографии, а не экспозиции. Из гостиной они перешли в маленькую комнату. Там стояло медицинское кресло. Опускающееся. Гинекологическое? А может, зубоврачебное. Между стеклянных шкафов — операционный стол. В шкафах разложены устаревшие медицинские инструменты. Повсюду фотографии. На полу — треснувшие вазоны. Якорь. Жернов. В стеклянных витринах — чайная посуда. Хрустальные бокалы.
