Майя! Косулин стряхнул наваждение, разумно предположив, что в отделении проходит концерт какого-нибудь сошедшего с ума музыканта, вот всех и согнали его слушать.
Косулин поспешил в ординаторскую. Он ожидал услышать ор заведующей, но не услышал. Осторожно заглянул в приоткрытую дверь и увидел, что Майя все еще в шубе застыла посреди комнаты. В ординаторской звуки кларнета встречались со звуками кричащих за окном детей. Но, как два океанических течения, они встречались, не смешиваясь, продолжая существовать отдельно.
Психолог распахнул дверь и шагнул в комнату. В ординаторской горели все электрические огни. Сияла под потолком люстра из чешского стекла, добытая Царицей в 1975 году, горели на столах лампы с зелеными абажурами, даже ночник над кожаным диваном, на котором обычно спал дежурный врач, был включен.
В первый момент ему показалось, что Майя в ординаторской одна, и он почувствовал облегчение. Косулин сделал несколько шагов к Майе и заглянул в ее лицо. Она стояла бледная, как больничный потолок, с широко открытыми неподвижными глазами.
Косулин быстро перевел взгляд на то, что заворожило Маю. На полу, в нешироком промежутке между столом с аккуратно разложенными историями болезни и высоким окном он увидел ноги Царицы. Маленькие, аккуратные ступни, подрагивая, судорожно тянулись вперед. На одной ноге был надета черная туфля-лодочка, и ее каблук вдавливался в край истершегося персидского ковра. Другая ступня была босая, сквозь прозрачный черный чулок просвечивал малиновый педикюр.
Косулин осторожно сделал шаг вперед. Кларнет и Майя словно бы отодвинулись за спину. Отчетливей стали крики за окном. Сведенные судорогой круглые икры Царицы, край юбки и пола белого халата задралась при падении, непристойно обнажив толстое бедро. Объемистый живот, словно рвущийся на свободу зверь, натягивает туго сидящий белый халат. Маленькая когтистая ручка вцепилась в карман белого халата и мучительно комкает, тянет его зачем-то вбок. Другая рука, уже совершенно мертвая и забытая, лежит на полу неподвижно. Кожа на ней побелела, отчего малиновые ногти словно светятся. За огромной грудью лица Царицы не видно. Косулин поднялся на цыпочки, стремясь заглянуть через грудь.
Он запомнит навсегда красное лицо, похожее на маску клоуна, так и не выбравшего свое амплуа. Одна его часть казалась злобной и уставшей, оттого что уголок рта был опущен вниз, кожа век и щеки тоже как-то оползли к уху. Другую половину лица словно свело судорогой неуместного жуткого веселья, рот улыбался, глаз сощурился, словно бы хитро подмигивая. Косулин, не решаясь сделать еще шаг, потянулся вперед и заглянул в глаза Царицы. Взгляд ее оказался совершенно бессмыслен. Подумалось, что она, наверное, не рада, что именно он смотрит сейчас на нее. И что, наверное, ей хотелось бы умереть встретившись взглядом с кем-нибудь другим.
Умереть. Умереть! Косулин вздрогнул, поняв, что происходит на его глазах.
Дальнейшие события так и остались для него загадкой.
Дело в том, что у Косулина и Майи были совершенно разные отношения со смертью. Косулин при всем своем богатом жизненном опыте мало видел смерть вблизи. Он, как и любой практикующий психолог, много о ней разговаривал, слушал, знал. Но сталкиваться с умирающим в момент перехода от живого существа к трупу ему не приходилось. Он имел дело либо с живыми, либо с мертвыми, либо с переживаниями и воспоминаниями о тех и других.
Разговаривая о смерти, Косулин чувствовал, что ему все разрешено, ведь все временно. «Все» в понимании Косулина обычно ограничивалось сферой проявления чувств. Он любил философский и психологический аспекты смерти, придающие жизням еще живущих драйв и полноту. Столкнувшись с материальным аспектом смерти, Косулин был шокирован тем, насколько противоестественно выглядит переход, какой животный ужас и отвращение он вызывает. Как обессиливает.
А вот Майя видела смерть нередко. Пациенты, пусть и нечасто, но все же регулярно умирают в больнице. Она любила рассказывать о смерти смешные истории, особенно о смерти от нелепых случайностей. Ей не раз удавалось щегольнуть среди медиков историей про умственно отсталого пациента, умершего от попытки проглотить вареное яйцо целиком. Она раздражалась, если кто-то начинал рассуждать о смерти в романтическом ключе. Смерть для нее была частью жизни – либо смешной ее частью, либо скучной, связанной с бесконечной писаниной и административными формальностями. Она смотрела на Царицу и думала: геморрагический инсульт…
И вот при таком разном отношении к смерти именно Косулин, а не Майя, доктор с десятилетним стажем, начал оказывать Царице посильную помощь. Косулин так и не решился узнать, почему Майя просто стояла и несколько драгоценных для Царицы минут ничего не делала.
Впрочем, помощь эта была бесполезна. Царица умерла по дороге в реанимацию.
После того как суета, связанная с отъездом сведенного инсультом тела Царицы, улеглась, Косулин вновь остался с Майей наедине. И хотя времени с их последнего разговора прошло совсем немного, от силы полчаса, все изменилось.
Косулин зашел в ординаторскую в тот момент, когда Майя положила телефонную трубку. Ей только что сообщили, что Царица больше не вернется на свое рабочее место. Никогда.
– Как вы? – Косулин не решался почему-то подойти к Майе близко, спрашивал стоя у двери.
– Спасибо, я в порядке. – Майя задумчиво смотрела на Косулина, ему даже показалось, что она пытается припомнить, кто он, собственно, такой. – Кстати, у нас в отделении есть несколько срочных РВКашников. Сможете их посмотреть?
– Конечно. – Косулин оторопел от ее делового будничного тона.
– Подождите, не уходите, я дам вам их фамилии, сейчас, одну минуту. – Майя вновь сняла трубку и набрала короткий местный номер. – Алло, это охрана? Вы там уснули? У нас под окнами уже полчаса какие-то хулиганы скачут и орут, вы спите там, что ли?! Это государственное учреждение, больница, а не балаган!
– Майя, там же дети, какие хулиганы? – Удивление от столь стремительного превращения Майи достигло того уровня, когда уже ничего не чувствуешь, кроме профессионального интереса.
– Я теперь отвечаю за отделение, Александр Львович, и то, что они там скачут, – это, конечно, хулиганство. И может возбудить наших пациентов, вы же сами все понимаете.
– Понимаю, понимаю. Я, пожалуй, зайду позже за списком.
Не дождавшись ответа, Косулин развернулся и вышел из ординаторской, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он вспомнил желтого цыпленка, живущего на компьютере Майи. Никогда не знаешь, что вытащит фокусник из шляпы, засунув туда для начала цыпленка. Косулин невесело усмехнулся: похоже, это будет настоящий сюрприз.
Косулин шел по отделению Царицы к выходу. Кларнет продолжал играть, а вот криков на улице больше не слышно.
Царица умерла, да здравствует царица! Власть оказалась слаще любви.
Психолог с учителем сидят в кабинете. Это их последняя встреча перед Костиной выпиской. После смерти Царицы и восшествия на престол Майи встречаться психологу и пациенту Новикову стало сложнее. Косте предстояло вернуться в жизнь. Они сидели с Косулиным в глубоких креслах и молчали. Костя смотрел в окно на голодных весенних ворон, захвативших все огромное дерево. Они каркали, перелетали с ветки на ветку и казались ужасно наглыми и уверенными в себе. Косулин тоже рассматривал ворон. Он хорошо представлял себе, что чувствует Костя теперь, когда до изменения его жизни осталось всего несколько дней. Лично ему было страшно. Не за Костю, а за себя. Он включился в жизнь пациента так, как никогда раньше. Он рисковал оказаться в позиции дурака, которого все предупреждали, но он все равно все сделал по-своему – по-дурацки. Это было страшно, весело и по-мужски.
Косулин вновь почувствовал себя взрослым, уверенным в себе мужчиной, которому уже за сорок, и он сам принимает решения и меняет окружающее. После смерти Венечки это было внове и очень приятно. С благодарностью смотрел на Костю: из-за него он изменился и теперь чувствовал себя настоящим. Удалось ответить себе на давно заданный вопрос: каким отцом быть для любимого сына Илюши? В мечтах он представил себе сына взрослым красивым юношей, которого любят женщины, а он любит то, что делает. В сердце входили тепло и боль – Косте эта работа еще предстоит.
Учитель выглядел грустным и новым. Пылкость его поблекла, он состриг кудри и теперь не казался очень молодым. Готовый к плану, который они составили за последний месяц вдвоем с психологом, старался не мечтать о том, что встретит на новом месте. Боялся опять оказаться в глупой ситуации. Все было проговорено, все страхи и тревоги осмыслены, варианты разобраны по мелочам. Оставалось только одно – Лора. Костя не знал, что делать, ему было одновременно страшно и быть с ней, и оставить ее. Оба варианта очень пугали.
– Александр Львович, как думаешь, безумием можно заразиться? – спросил осторожно Костя.
