Ознакомительная версия.
Скрывая с молодецким видом симптомы моральной недоброкачественности, многие в своих семьях творят ложь и насилие под прикрытием заботы о детях. Вот на разоблачение этой семейной лжи, вполне осознанной, и направлена книга Шпиллер. Мне, кстати, тоже поначалу не пришлась по душе ее исповедь, я тоже осуждала автора, гораздо резче, более жестоко, чем многие тут. Но в какой-то момент и до меня дошло. То, чего не хватало мне для понимания ситуации, я получила из обсуждения книги. А окончательно все по своим местам расставило «блестящее» эссе Режабека. Вот тут многие пишут: недостает книге Катерины объективности: как можно доказать факт нелюбви родителей к ребенку? Отвечу: уж больно разные формы принимает эта пресловутая родительская любовь. И только сейчас, через столько лет, произошло у Катерины осознание этого факта, а до этого была зашоренность сознания, табу в мозгу, блокировка на блокировке.
Знаете, что ни говори, случай Катерины – очень показательный пример домашнего насилия над личностью. А у нас ведь признают достойным осуждения только физическое насилие, да и то не всегда, что следует из многих комментариев. «Ах, щупал братец! Ах, родители не обращали внимания! Ну и что такого?» Как видите, равнодушие к ребенку недолго пребывает в области чисто умозрительных форм, оно, поддерживаемое той же внутрисемейной моралью, неизбежно продолжается и в физическом воплощении: девочка уже не только служит резиновой куклой старшему брату, но и беззащитна перед любым сексуально озабоченным подонком – семье наплевать. Право, каменный век какой-то.
Вот что происходит, а тут долдонят: тряпки, шмотки, детские обиды. Да, и обиды тоже – за обман, за игру на детской привязанности, за притворство. Как говорили тут – время ушло, и нечего вспоминать. А ведь не ушло! Мать до конца жизни продолжала использовать дочь, как боксерскую грушу для отработки удара, играла в нее, как в куклу, придавая ей требуемую форму, – как девочки, когда играют в дочки-матери. Хорошая мама классно смотрится на фоне плохой дочери! Вот Щербакова и оттеняла себя образом плохой дочери. Так она писала, писала, поливала, поливала, крутила своему персонажу руки-ноги как угодно, ставила в любые позы, еще и получая разрядку за письменным столом.
И вот после этих литературных изысканий, как гром среди ясного неба – книга Катерины! Вот неожиданность! А чему удивляться? Все закономерно – все же писательско-журналистская семья. Предвидеть надо было такой исход. Несколько лет вдали от «нежной родительской любви», и пелена с глаз сползла, плотные сети лжи осыпались трухой – настало время оценки себя и своего места в семье.
Так что нечему ужасаться и изумляться. Да, столько лет молча сносила оплеухи, а теперь заговорила. Ну, раньше не получалось, теперь получилось. Удивительно, что это стало такой неожиданностью для родичей Катерины. Вот это, право, находится за пределом моего понимания: естественнее было бы предвидеть ответ дочери и не впадать в негодование по поводу того, что прорвало эти давно нечищеные Авгиевы конюшни. Не обиды детские тут нарисованы, а вся тонкая кухня подавления личности в ребенке.
Не виртуальность, а реальность
Кроме жизни в Сети, реальная жизнь, естественно, тоже била ключом. Собирая по крупицам информацию о том, как узнала про мою книгу мать, я составила примерную картинку развития событий. Хотя и остался один не вполне ясный для меня момент. Кто же все-таки был тот гонец с плохими вестями? Кто, прекрасно понимая, какая может быть реакция у родителей, принес им в клюве «добрую весть», да еще и пересказал своими словами содержание книги? Кто решился на подобное? Ставя себя на место этого человека, я не могу понять, на самом ли деле он хорошо относился к моим родителям и беспокоился об их здоровье. Что же это за личность в ближайшем кругу семейства Щербаковых? Впрочем, кое у кого вполне мог быть мотив. Но об этом чуть позже…
Отец мне сообщил, что мать, узнав о моей книге, была в шоке и переживала, хотя не прочитала ни строчки. И из всего того, что мне удалось узнать, я сделала вывод, что главной ее эмоцией был страх. Ей было чего испугаться, ведь она, даже не читая книги, прекрасно знала, о чем я могла в ней написать, что из нашей жизни предать огласке. Вот это для нее и было самым страшным. Потому она и уговаривала Режабека (по его же словам) ни в коем случае не читать мою книгу! С одной стороны, она по-матерински берегла его, а с другой – хотела в его глазах оставаться непогрешимой.
Но, думаю, еще кошмарнее для нее была мысль, что о скрытой стороне нашей семейной жизни, а также о «домашнем лице» ее самой узнают люди. Конечно, она была уверена, что «припадающие» никуда от нее не денутся, более того, встанут за нее стеной. Другое дело, нужна ли ей была их защита, которая могла оказаться медвежьей услугой? Нет, бояться она должна была другого – ведь мир намного больше убогого круга «припадающих», не сознавать этого она не могла. Столько лет выстраивать свой собственный образ высоконравственной, либеральной, широко мыслящей и гуманной писательницы-интеллигентки – и вдруг не суметь проконтролировать утечку информации из собственного дома! Причем той самой информации, которая, по ее мнению, хранилась в самых потаенных участках памяти домочадцев под грифами «совершенно секретно» и «хранить вечно». Белоснежный памятник, заботливо созданный себе писательницей Галиной Щербаковой, на глазах всего мира вдруг пошел трещинами и пятнами. Ай-ай-ай! И сделать ничего уже было нельзя. Бессилие. Ужас. Катастрофа…
А теперь вернемся к вопросу, кто мог быть «добрым вестником», пересказавшим мою книгу матери. У меня есть версия, и, думаю, она верна.
Помните, я писала, что мать обещала после своей смерти отдать свою квартиру моему бывшему мужу Шуричку. Она так и сделала: квартира уже принадлежит ему, а отец теперь проживает в ней по договору пожизненной ренты.
А теперь давайте поговорим о человеке по фамилии Климов. В книге «Мама, не читай!» я не раскрывала истинных имен многих людей. Своего бывшего мужа, например, называла лишь по домашнему имени Шуричек. Но Режабек, брат мой неумный, мало того что «засветил» себя и свою бывшую семью, он и Шуричка не пожалел. И теперь все читатели «Комсомольской правды» и Интернета знают, что полное имя Шуричка Александр Константинович Климов.
Ему 47 лет. В прошлом – интересный парень, ныне – слегка оплывший седой мужичок с бабьим лицом, прикрытым бородкой. Он отец трех дочерей. От старшей, правда, уже отрекся, потому как она – от бросившей его жены, которую он до дрожи обожал (правильно ли я употребила глагол в прошедшем времени? Хотелось бы верить, что да).
Кто он по профессии? Боюсь, что не смогу ответить на этот вопрос, но знаю, что бы ответил он сам. По его мнению, есть такая профессия – начальник широкого профиля. Правда, в наше время такие начальники уже никому не нужны, но он много лет не в состоянии с этим смириться. В его резюме, которыми он в поисках работы забил весь Интернет за последние годы, указаны его былые должности – сплошные «заместители генерального директора», «директора по развитию» и тому подобное, независимо от специализации учреждения. Резюме висят, а начальники общего профиля так никому и не нужны. Не помогает даже постоянно снижаемая им планка зарплаты. За пару-тройку лет его претензии снизились уже вдвое, а достойная работа никак не находится.
Я имела возможность наблюдать первый опыт освоения Шуричком «красивой» должности, потому что ее ему выпросила я, наговорив с три короба своему генеральному директору, каким замечательным замом может стать Климов. Замом он стал. С «замечательным» дело было хуже. Шуричек почему-то решил, и никакие мои увещевания не помогли, что от него требуется красиво сидеть в кожаном кресле и носить галстуки. Ну, еще «светиться» на тусовках, надувать щеки, иметь личного водителя и собственный кабинет. Он научился осваивать средства, т. е. тратить чужие деньги. Но так и не понял, что вообще-то должен обеспечивать доход своей организации. Как это делается, боюсь, он не знает до сих пор. Иначе бы он не вылетал с работы, как только с ним успевали более или менее познакомиться, обычно через пару-другую месяцев. Сейчас этот несостоявшийся топ-менеджер уже никому не нужен – его послужной список скорей компрометирует его, чем привлекает. Да и отзывы о нем с прежних мест работы вряд ли восторженные.
Да-да-да, я принимаю упрек в том, что сама жила с этим человеком целых двадцать лет. Ведь давным-давно поняла, что он из себя представляет, но у меня не хватало ни решимости, ни безжалостности разбить нашу дурацкую семью, выгнать его или уйти самой. Да и для Алисы он все-таки раньше был отцом. Если бы я только представить себе могла, в какую гадость превратится этот человек, как он поступит со мной, с нашей дочерью, я не то что ушла бы от него, я спустила бы его с лестницы нашего 17-го этажа. И у меня хватило бы сил… Но я, живя с ничтожеством, все время думала, дура, что это – порядочное ничтожество (какая-то двусмысленность получилась)…порядочный человек, я хотела сказать. И жалела его, принимая во внимание преданный собачий взгляд и блеяние: «Ка-а-атечка моя родна-а-ая!» Не снимаю с себя вины. Я была слепа и глупа. Не может ничтожество быть порядочным, я теперь это точно знаю. Слабый, глупый и ни на что не способный мужчина очень даже способен на подлость – при умелом руководстве. Свидетельством этому – горький опыт…
Ознакомительная версия.
