— Шо… этот? Тю! — проговорил вошедший разочарованно, увидев меня.
— Ничего… меньше работы, — усмехнулся Гера.
— Наверх давай… оттуда падать будешь! — скомандовал вошедший.
Я покорно полез. Ну что ж… если хочет Бог, чтоб я пострадал по политическим мотивам, — пострадаю по политическим… Хотя логику Его отказываюсь понимать! Почему-то вместо радости — всякие гадости! Ну хорошо. Как надо падать?
Две пары добрых глаз всплыли у койки.
— Нам велено тебе кости переломать, — проговорил ласково Гера. — Но ты нравишься нам… Мы по-другому сделаем.
Как?
— Полотенчиком обвяжем тебя, — прошептал он. — Видок будет что надо… зато кости целы.
Что-то все тут перешли на шепот.
— …Полотенчиком? — обрадовался я неизвестно чему.
— Полотенчиком! — ласково подтвердил Гера.
Он вытащил из-под своего матраса вафельное полотенце, «выстрелил» им, растянув резко, как бы демонстрируя, словно фокусник: ничего нет. Потом он вдруг открыл «барашек» на трубе, пустил в унитазе воду, окунул туда полотенчико, поболтал им.
— Извини, что из параши, из крана плохо текет!
С неослабевающим интересом я смотрел за их приготовлениями… зачем мочить-то?
— Сейчас мы тебе железную маску сделаем… но ты не боись! — проговорил напарник Геры.
Не бояться? А что, интересно, другое они мне предложат?
— Не боись… зато своими ногами уйдешь! — успокаивающе шепнул Гера. — После нас это редко кому. Ну… спустись.
— Как… самостоятельно? — поинтересовался я.
Переглянувшись, засмеялись. Значит, самостоятельно.
— Садись!
Я уселся. Надо настроиться — будто я у зубного врача.
— Без этого, сам понимаешь, не обойтись! — дружелюбно проговорил Гера, вытягивая из сапога финку… точно такую, как я выбросил в бурьян!
— А… зачем? — Я не мог отвести глаз от этого предмета.
— Дырки проделывать!
— Зачем?
— Ну… дышать ты собираешься, нет? — дружески заржали.
— И для глаз дырки сделаем, если хочешь! — расщедрился Гера.
— Н-не надо.
— Ну… прощай! — насмешливо произнес Гера.
В каком смысле? — хотел было спросить я, но не успел. Кто-то один — не успел разглядеть, кто — положил лапу мне на голову, удерживая в неподвижности, а второй натянул на лицо мокрое вонючее полотенце и, перехлестнув сзади узлом, стал затягивать.
— М-м-м!
— Он что-то рано начал мычать! — глухо донесся голос, кажется, Геры.
Засмеялись. Веселые палачи.
— М-м-м!
А воздух?!
— Чего он мычит, не знаешь?.. А-а, да!
Острие финки зашарило по полотенцу, проткнулось! Соленый вкус крови.
— От тяк!.. Язычок, звиняйте, пришлось подпортить!
— Ну все! Ложись отдыхай! — устало, как заслуженный хирург, произнес Гера.
Резко встав, я стал нащупывать свою полку.
— Э-э, да он шконку найти не может! Может, проколоть все же глазки?
Я замотал головой. И быстро забрался.
Ах вот он, самый эффект! Ссыхаясь, мокрое полотенце сокращается и жмет. Умельцы! Хрящ, похоже, сломается. Такой боли ни в какой драке не имел — это что-то особенное.
Прерывисто дыша, я резко уселся, скинул ноги. Надеялся — может, такое мое дыхание их разжалобит?
Храпят хлопцы — один внизу, другой напротив. После трудного дня.
— С-с-с-с! — просвистел от боли. Глухо!
Ухватил сзади за узелок… мертво затянулся. Все, кранты!
И главное, не забывать надо, что это все — большая удача, что если полотенце сорву — по-настоящему уделают! Милостив Бог! Но несколько странен. Со всеми, что ли, так? Да нет, не со всеми: мне еще повезло! Другим кости ломают, а мне…
Я с ужасом ощупывал свою голову. Это не моя голова! Размером с апельсин и, наверное, будет уменьшаться! Полотенце-то еще влажное… и жутко горячее!
Я спрыгнул с полки… Пойду прогуляюсь… на прощанье с самим собой… Фамилию, видимо, изменить придется. Красота! Возьму, например, фамилию Кьерк-егоров! Все равно никто уже прежнего не увидит меня! Или — Успрыгин! Бодро, динамично. Можно Маша Котофеева взять — все равно пол мой больше не заинтересует никого! Ну ты… Котофеев! Стой!
Ротмистр Полотенцев — был такой персонаж в революционном фильме! Я глухо захохотал.
Надо заболтать это дело, отвлечься! Языком ты владеешь, надеюсь? И тут уж никто тебе не будет мешать! Свобода!
Какую же фамилию мне теперь подобрать — к уменьшенной голове?
Умыцкий. Бульдоцкий. Мамкер. Валерий По? Максим Канистров… С-с-с! — сипя, обхватив головенку руками, метался по камере. Не дай бог — разбужу богатырей, решат доработать… Блукаев. Гунун. Ядоха. Горпеня…
Утро тут бывает вообще?
…Мистер Дут-с Нафталахов… Бег мой замедлялся… Цвиримба… Бжхва. Ущельев. Граф Поскотини!.. Ресничко… Гниюшкин.
Телефонную книгу я тут создам!
Узеев, Пужной, Мхбрах!
Я почувствовал, что кто-то деликатно трогает сзади мой узелок.
— Ну вот… вроде нормально, — довольный шепот Геры.
По-ихнему — хорошо?! Ну и ладно! Отдирают полотенчико почему-то с волосками… Свет! Утро пришло! Переплыл ночь на фамилиях!
И осталось еще! Вольноплясов, Сферидзе… Надо еще? Вьетнамец Во-Во… на вьетнамца, наверно, похож? Узнать бы! Но вместо зеркала в моем распоряжении лишь бездонные очи моих друзей — туда вглядываюсь… Но восторга не вижу, скорей — ужас.
— Да-а… проспали мы с тобой… — Гера проговорил.
— Да-а-а… есть маленько! — друг подтвердил.
— Ну что там… что? — нетерпеливо хотелось спросить тоном хорошенькой дамочки, выходящей из парикмахерской.
Но, видно, они напрямую со мной общаться не хотели. Стеснялись. О чем-то тревожно зашептались, поглядывая на меня. Производственное совещание.
Лицо стало стремительно расширяться — чувствовал это по уменьшению глаз. Тряслось как тесто, если кивнуть.
Затворы забрякали.
— Выходи!
— Что с вами? — лысый вскричал.
Да, впечатление, видать, сильное!
— С нар упал, так удачно! — ответил я. И губы не мои!
— Посмотрите на себя! — проговорил лысый отрывисто. Слишком отрывисто… Совесть прихватила? Выдвинул ящик стола, вынул зеркало с резной ручкой (девичья услада), резко мне протянул. Видно, держал этот инструмент специально для таких случаев.
Глянул. Точно, не я. Какая-то баба. Рыхлость, точней, опухлость бордово-фиолетовая, причем еще в мелкую клеточку от вафельного полотенца… Но, в общем, я худшего ожидал. Сверкнул глазами. И вышло! Нет, ничего…
— Благодарю вас! — Зеркальце вернул.
Они, видимо, тоже большего ожидали. Лысый вздохнул, да и второй не смог сдержать вздоха разочарованья — видно, большего ужаса от ненавистной Совдепии ждал. Но, как говорится, — чем богаты!..
— Ну что нам скажете? — лысый спросил.
— О чем?
— Он не понял еще! — за неимением других собеседников обратился он к чубатому, но тот разгневанно молчал. И гнев его, похоже, относился и к напарнику, и ко мне — мало я пострадал за идею, по его меркам. Знать бы еще, что за идея.
Так что с лысым, похоже, лучше у нас отношения.
— У тебя ж отличная специальность есть — подлодки! На хер ты в это словоблудие полез? — посочувствовал лысый.
— В какое?
— В политику!
— Вот уж нет!
— А… куда?
— Ну… слова люблю.
— Слово есть Бог! — лысый произнес. — А ты кто?
Ну да. Слово есть Бог. И КПСС!.. А ты не суйся!
— Нас не только политика интересует! Мы вообще обязаны слово оберегать… от пачкунов разных! — он пояснил.
— Ну… и на что я покусился, по-вашему? — Голос мой дрожал.
— Да лучше политику пришить тебе… чтобы ты заткнулся! — решил он.
— Ну уж это-то совсем не за что!
— Ладно. Мы не на диспуте! — поднял трубку. — Давай!
Жоз, Соня и Кир появились. Вот это настоящее зеркало — по лицам их действительно ощутил, как я выгляжу.
— Упал, говорит! — лысый пояснил. — Ну, что скажете… допускал ваш друг антисоветские высказывания? Или продолжим? — Он кивнул на меня.
Я стал подмигивать, особенно Киру, хотя лицо плохо меня слушалось. Мол, то, что вы видите, это, наоборот, — очень хорошо, большая удача, совсем не то, что должно было быть. Большая удача! Но они неправильно поняли меня, а от подмигиванья даже вздрагивали — решили, очевидно, что голова моя не только снаружи пострадала, но и внутри.
Нет, не взбодрить их. Явно — дрожат!
— Ты учти, — лысый к Жозу обратился, — что сегодня на матче сам Ездунов будет. Понял, нет?
Жоз покорно кивнул.
— Ну… а с твоей работой, — повернулся к Соне, — решается вопрос.
Соня дерзко сверкнула своими очами, но не ответила ничего.
— Ну а святому батюшке, — к Киру повернулся, — совсем стыдно в эту грязь лезть!
Кир потупился.
— Вот и волосы уже у вас отросли подходящие, — от насмешки лысый не удержался, — так что дело за малым!
