Отец Эррера повернулся, и солнце снова сверкнуло на его воротничке – будто светило подавало сигнал, – но о чем? Отец Кихот подумал, что он никогда еще не видел такого чистого воротничка, да и вообще такого чистюли. Казалось, до того гладкая и белая была у отца Эрреры кожа, что ему никогда не требовалась бритва. «Вот что получается, когда долго живешь в Эль-Тобосо, – сказал себе отец Кихот, – я превратился в неотесанного селянина. Далеко, очень далеко живу я от Саламанки».
Наконец настал день отъезда. Хозяин гаража – правда, не без ворчания – обследовал «Росинанта» и признал его годным для поездки.
– Гарантировать я ничего не могу, – сказал он. – Вам бы надо было продать его уже лет пять назад. Но до Мадрида он вас довезет.
– Надеюсь, и обратно тоже, – сказал отец Кихот.
– Это уже другой вопрос.
Мэр торопил отца Кихота, ему не терпелось уехать. Он вовсе не желал видеть, как обоснуется в его кресле другой человек.
– Это же фашист-чернорубашечник, отче. Скоро мы вернемся к временам Франко.
– Да упокоит господь его душу, – почти машинально добавил отец Кихот.
– Никакой души у него не было. Если она вообще существует.
Чемоданы они уложили в багажник «Росинанта», а на заднее сиденье поставили четыре ящика доброго ламанчского вина.
– На мадридское вино не стоит полагаться, – сказал мэр. – Благодаря мне у нас по крайней мере есть кооператив, где работают честные люди.
– А зачем нам ехать в Мадрид? – спросил отец Кихот. – Помнится, будучи студентом, я терпеть не мог этот город и никогда больше туда не возвращался. Почему бы нам не отправиться в Куэнку? Я слышал, Куэнка – красивый город и намного ближе к Эль-Тобосо. Я не хочу слишком утомлять «Росинанта».
– Сомневаюсь, чтобы вы могли купить в Куэнке пурпурные носки.
– Опять эти пурпурные носки! Не желаю я покупать пурпурные носки. Я просто не могу, Санчо, тратить деньги на пурпурные носки.
– А вот ваш предок уважал униформу странствующего рыцаря, хоть ему и пришлось удовольствоваться вместо шлема тазиком для бритья. Вы же – странствующий монсеньор и, значит, должны быть в пурпурных носках.
– Но ведь мой предок, говорят, был сумасшедший. То же самое скажут и обо мне. И с позором вернут домой. Я и в самом деле, наверное, немного сумасшедший, раз меня издевки ради наградили титулом монсеньера и раз я оставляю Эль-Тобосо на попечение этого молодого священника.
– Булочник невысокого мнения о нем, и я сам видел, как он шептался с этим реакционером – владельцем ресторана.
Отец Кихот настоял на том, что он поведет машину.
– «Росинант» иногда выбрасывает фокусы, которые только я знаю.
– Вы же сворачиваете не на ту дорогу.
– Мне надо вернуться домой – я там кое-что забыл.
Отец Кихот оставил мэра в машине. Он знал, что молодой священник находится сейчас в церкви. А ему хотелось в последний раз побыть одному в доме, где он прожил более тридцати лет. Кроме того, он забыл книгу отца Герберта Йоне по теологии морали. Хуан де ла Крус уже лежал в багажнике вместе со святой Терезой и святым Франциском Сальским. А отец Кихот обещал отцу Эррере – хоть и не слишком охотно – уравновесить свое знание этих старых книг изучением более современной работы по теологии, которой он не раскрывал со студенческих времен. «Инстинкт должен питаться верой, основанной на разумном убеждении», – совершенно справедливо сказал отец Эррера. Если, к примеру, мэр начнет цитировать ему Маркса, отец Герберт Йоне может, пожалуй, пригодиться для ответа. Так или иначе, книжка была маленькая и легко помещалась в кармане. Отец Кихот на несколько минут опустился в свое любимое кресло. За долгие годы сиденье приняло форму его тела, и он так же привык к этой вмятине, как, наверное, его предок к форме своего седла. Отец Кихот слышал, как Тереса гремит на кухне сковородками, раздраженно ворча, а ведь это ее ворчание было для него музыкой в часы утреннего одиночества. «Мне будет не хватать ее дурного нрава», – подумал он. Снаружи мэр нетерпеливо нажал на клаксон.
– Извините, что заставил вас ждать, – сказал отец Кихот, включая скорость, и «Росинант» издал в ответ хриплый вздох.
В дороге они почти не разговаривали. Казалось, необычность авантюры давила на них. В какой-то момент мэр высказал вслух засевшую в голове мысль.
– Наверное, нас что-то объединяет, отче, иначе зачем бы вам ехать со мной?
– По-видимому, дружеские чувства?
– А этого достаточно?
– Время покажет.
Больше часа прошло в молчании. Потом мэр снова заговорил.
– Что вас тревожит, друг?
– Мы выехали из Ламанчи, и теперь уже ни в чем нельзя быть уверенным.
– Даже в вашей вере?
На этот вопрос отец Кихот не потрудился ответить.
ГЛАВА III
О том, под каким своеобразным углом был пролит свет на Святую троицу
Расстояние от Эль-Тобосо до Мадрида не так уж и велико, но при неровной поступи «Росинанта» и длиннющей череде грузовиков, растянувшейся по шоссе, вечер застал отца Кихота и мэра все еще в пути.
– Я проголодался и умираю от жажды, – пожаловался мэр.
– А «Росинант» ужасно устал, – добавил отец Кихот.
– Вот если бы нам попалась гостиница – правда, вино на большой дороге оставляет желать лучшего.
– Но у нас же сколько угодно отличного ламанчского.
– А еда? Я должен поесть.
– Упрямая Тереса положила нам на заднее сиденье пакет с едой. Сказала – на крайний случай. Боюсь, она не больше доверяла бедняге «Росинанту», чем хозяин гаража.
– Вот это и есть крайний случай, – сказал мэр.
Отец Кихот развернул пакет.
– Хвала всевышнему, – сказал он, – у нас тут большущая голова ламанчского сыра, несколько копченых колбас, даже два стакана и два ножа.
– Не знаю, надо ли хвалить господа, но уж Тересу похвалить надо.
– А ведь это, Санчо, наверное, одно и то же. Все наши добрые дела – деяния господа, так же как все наши злые – деяния дьявола.
– В таком случае придется вам простить нашего бедного Сталина, – сказал мэр, – потому что в его деяниях повинен только дьявол.
Они ехали медленно, выискивая дерево, под тенью которого они могли бы найти приют, ибо позднее солнце отбрасывало низкие косые лучи на поля, делая тени такими узкими, что двум людям в них не уместиться. Наконец они обнаружили то, что искали, у полуразрушенной стены надворного строения на заброшенной ферме. Кто-то грубо намалевал на крошащемся камне красный серп и молот.
– Я бы предпочел совершать трапезу под знаком креста, – сказал отец Кихот.
– А не все ли равно? Ни крест, ни молот не повлияют на вкус сыра. Да к тому же разве между ними такая уж большая разница? Оба символизируют протест против несправедливости.
– Только с несколько разными результатами. Один породил тиранию, другой – милосердие.
– Тиранию? Милосердие? А как насчет инквизиции и нашего великого патриота Торквемады?
– Торквемада погубил куда меньше людей, чем Сталин.
– Вы в этом уверены – если учесть, чему равнялось население России во времена Сталина и население Испании во времена Торквемады?
– Я не статистик, Санчо. Откройте-ка лучше бутылку… если у вас есть штопор.
– Я никогда не расстаюсь со штопором. А у вас там есть нож. Снимите-ка для меня шкурку с колбасы, отче.
– Торквемада по крайней мере считал, что его жертвы ждет вечное блаженство.
– Может быть, Сталин тоже так думал. Давайте лучше не доискиваться побудительных причин, отче. Побуждения – это тайна, сокрытая в человеческом мозгу. А вино было бы куда вкуснее, будь оно холодным. Вот если б тут поблизости найти ручей. Надо будет завтра не только купить вам пурпурные носки, но еще и термос.
– Нельзя судить только по действиям, Санчо, надо учитывать результаты.
– Несколько миллионов погибло, зато коммунизм утвердился почти на половине земного шара. Не такая уж и большая это цена. На войне теряют куда больше.
– Несколько сотен погибло, зато Испания осталась католической страной. За еще меньшую цену.
– И на смену Торквемаде пришел Франко.
– А на смену Сталину – Брежнев.
– Что ж, отче, мы, пожалуй, можем сойтись вот на чем: великих людей всегда сменяют люди мелкие, а с мелкими людьми, пожалуй, легче жить.
– Я рад, что вы признаете Торквемаду великим.
Так они поддразнивали друг друга, и пили, и были счастливы, сидя у полуразрушенной стены, а тем временем солнце опускалось за горизонт, и тени удлинялись, и потом вдруг наступила темнота и тепло уже было только в них самих.
– Неужели вы всерьез надеетесь, отче, что католицизм в один прекрасный день приведет людей к счастливому будущему?
– О да, конечно, надеюсь.
– Но только после смерти.
– А вы надеетесь, что коммунизм – я имею в виду настоящий коммунизм, о котором говорил ваш пророк Маркс, – когда-нибудь наступит, даже в России?
– Да, отче, надеюсь, в самом деле надеюсь. Но правда и то – говорю вам это лишь потому, что, как у священника, язык у вас на замке, а мой распустило вино, – я иной раз отчаиваюсь.
