— Нынче нам тут долго мороковать, завари чайку побольше и покрепче. Знаю, что нету. Пошли кого-нибудь к старосте, у него все есть. И чтоб настоящий. Без всякой травы.
Похмурневший Зотов, как только дверь закрылась, ладошкой по столу:
— Да вы что, товарищи! Вы что, товарищ капитан! По-вашему, советская власть своих от чужих отличать разучилась? Чего это нам реабилитироваться? И слово такое позорное не к месту совсем. Думаете, не знаю, на что намекаете? Так то время кончилось, когда заслуженных людей мордовали всякие вражины затаившиеся. Кто перед партией честные, те нынче все на своих местах. Я лично слушал доклад товарища Берии…
— Правильный доклад, — не поднимая глаз, отвечал Никитин. — Только война, и времени для долгого разбора нету, ни у кого лишнего времени нету. У нас тоже, между прочим…
Последние слова он уже в глаза Кондрашова глядючи сказал. А потом еще медленнее и тише:
— Это еще хорошо, если мы к ним. А ну, как если они к нам без предупреждения, так сказать, в порядке инспекции? Что увидят?
Тут Зотов и сник разом.
Капитан Никитин откуда-то — откуда, никто не успел просечь — достал флягу, слегка мятую по плоскостям, крышку отвинтил, молча протянул Кондрашову. Сделав глоток, Кондрашов передал Зотову, но Зотов отказался, тогда командир с начштабом еще по глотку, а фляга посредь стола стоять осталась, теперь объект был, куда смотреть всем трем, чтоб не в глаза друг другу.
— Я чего не понимаю, — говорил Зотов, с трудом стягивая морщинки на переносице, — место наше глуше не придумаешь, деревень даже на картах нет. Но мои хлопцы, куда ни высовывались, везде натыкались на немцев. Ну везде! Не нас же они пасут! «Железки» рядом нет, и вообще никаких таких объектов… А ведь в райцентр ни разу проскользнуть не удалось. А городишко-то так себе, считай, полудеревня. Опять же ни «железки», ни заводов, если пивзавода не считать… А «фрицы» вокруг…
— Думаю, — отвечал Никитин, глаз от фляги не отрывая, — где-то рядом базы их тыловые, куда с передовой отводят на пополнение и отдых битые их полки. А может, и дивизии. Или ремонт техники. Что-то тут есть… Под боком… Мы по случайности как бы в котле… Сами и залезли. Чем дольше сидели, тем плотней нас обкладывали. Северо-запад весь перекрыт. Юго-восток — болотища. А все ли мы про эти болота знаем? Не верю про такие болота, чтоб совсем без проходов. Зимой запросто можно было на юго-восток уйти, только куда? И вообще, как можно воевать без карты! Полные слепуны мы без карты. А ты, Валек, не обижайся, но вся твоя разведка — как есть чистая хренотень. Неумехи. Надо было вот этого самого Трубникова главным разведчиком поставить над твоими «ежатами»… Глядишь, толк был бы…
Зотов и не обиделся вовсе. Согласился, мол, может, и так, только ведь кто тогда про Трубникова что знал, а «ежата» — с первого боя в полном доверии: комсомольцы, идейные, злые…
Тут мерзким скрипом раскрылась блиндажная дверь, всунулся Андрюшка Лобов и отчего-то полушепотом сообщил, что приперся в отряд старостов холуй Пахомов, что желает он говорить с товарищем Кондрашовым, и непременно один на один.
Пахомов равно всем противен, потому как себе на уме: взгляд вражий, а голос с подхалимством. Что перед немецкими обозниками, что перед партизанами — дверь настежь — мол, берите, родные, что душе надобно, а я уж как-нибудь травами да корешками пропитаюсь. Зотовские парни почти у всех мужиков деревни всякие хитрющие схроны вынюхали, а этот Пахомов будто и впрямь голь-голью, а рожа меж тем кругла, и тело не в худобе, и походкой шустр и пронырлив.
Пахомов — тот самый единственный местный, что хитро выжил после разгрома заболотных белогвардейцев в двадцать втором году. И часовым, что перехватили его на подходе, и парням-«ежовцам», давно на него зубы точившим за откровенное холуйство перед немецким старостой Корнеевым, талдычил одно: «Буду говорить только с командиром Кондратом». На угрозу, что выслеживал, дескать, да разнюхивал, отвечал не без наглости: «Ну и стрельните, коль давно не стрелялось».
В штабной землянке, куда Пахомова в конце концов доставили, долго подозрительно оглядывался, прежде чем впервой Кондрашову в глаза глянул. Сесть отказался.
— Мне с командиром с глазу на глаз надо, — заявил дерзко.
— Промеж нас тут секретов нет, говори, если есть что сказать, — сурово отвечал Кондрашов.
— До ваших секретов мне делов нет, — дерзил Пахомов, — а говорить буду только с им, — и мотнул башкой в сторону Кондрашова.
Капитан Никитин медленно поднялся из-за стола:
— А со мной, к примеру, капитаном Красной Армии, разговаривать, как понимаю, не желаешь?
Кондрашов только подивился: не прост капитан, ишь как побагровел.
— Жди за дверью, — приказал Пахомову, — вызову. Ну, что я сказал!
— Как прикажете. Могу и за дверью.
Лобов открыл ему дверь и вышел вслед.
Кондрашов подошел к капитану, руку на плечо положил:
— Ну что вы? Успокойтесь. Эта гнида злости не стоит. Понятно же, что не сам по себе, а от старосты приперся. Поговорю с ним, с меня не убудет. Если что по делу, после обсудим.
Капитан опустился на стул, руками голову обхватил, забормотал полусвязно:
—…Скольких настоящих угробили… а такие вот поотсиделись… что в деревнях, что в городах…
— Да о чем это вы?..
Но вмешался Зотов. Обнял капитана за плечи, как отца родного, зауговаривал:
— Давайте-ка вашу флягу, товарищ капитан. По глотку — и на воздух.
Капитан глотнул, Зотов же только губами коснулся. Так вместе и вышли вполуобнимку. Через минуту Кондрашов дверь приоткрыл, хотел Пахомова вызвать, но тут лицом к лицу с Зотовым… Тот, оглянувшись, дверь прикрыл плотно и полушепотом:
— Плохо своих людей знаете, товарищ командир. Нельзя так.
— В каком смысле? — обиделся Кондрашов.
— Да капитан-то наш, он и не капитан вовсе, а полковник. А до Указа вообще комбригом был. И лет ему… не смотрите, что браво выглядит… Вот так. А по молодости — еще в двадцать первом — он вместе с одним маршалом, врагом народа, когда-то Кронштадт брал. Только маршала нынче того… А полковник теперь капитан. И то только потому, что повел себя, как того партия требовала. Надо понимать, без гонора.
Кондрашов на стул опустился и только бровями туда-сюда.
— Тогда тем более все неправильно.
— Чего неправильно?
— Нет у меня никаких прав на командирство… Решать надо вопрос…
— А нет вопросов. Нету. Если меня политруком признали, то мое слово попервей вашего. А я вот и говорю: для командирства вы и есть тот самый. А про капитана теперь только мы с вами вдвоем и знаем. Другим незачем.
— А ты-то откуда знашь?
— По пьянке капитан раскрылся однажды. А вот на флягу его как-нибудь аккуратно вам бы заметить ему, что, мол, не дело. Мне такое замечание не с руки, я для него ноль без палочки, он за свою жизнь таких политруков насмотрелся, что… А воевать он будет до смерти, иначе ему никак нельзя. Так что капитан Никитин стопроцентно наш человек, только и по сей день еще слегка не в себе. Ну так что, позвать корнеевского холуя?
— Не до него… Подумать бы надо… Да ладно, зови.
Когда Пахомов вновь объявился в землянке, стоя к нему спиной, Кондрашов сказал сухо:
— Говори.
— Значит, так, Станислав Валентиныч хочет встретиться с вами, но так, чтоб один на один.
— Да что ты говоришь! — зло отвечал Кондрашов. — Только я ни с какими Валентинычами не знаком.
— Станислав Валентиныч — то наш нынешний староста, что по фамилии Корнеев. Велел передать, встреча будет для вашего интересу и без всякой подлости. В том его честное слово. — Пахомов ухмыльнулся нагловато, распрямился вдруг, мгновенно утратив всякие старческие притворы, и в голосе никакой хрипоты. Как на докладе, говорил коротко, четко. — Если пойдете, скажу куда.
И внешнее преображение, и голос, ранее будто и не слыхиваемый, и само предложение о тайной встрече с немецким холуем, надо понимать, в тайном месте — этак в историю можно влипнуть, что не отмажешься.
— Ишь ты… — только и нашелся, что сказать. — Велел передать… Значит, прямо-таки велел…
Стояли друг против друга. Пахомов — руки по швам, бороденкой вперед, в блиндаже темновато, глаз выражения не рассмотреть. Зато как не заметить: ватник по-партизански солдатским ремнем перепоясан, и вообще никакой небрежности в одежде, вон и кирзухи начищены. А раньше-то, как помнится, брюки в навис, голенища перемазаны. В притворе мужик… Неспроста…
— А если мне одному на такие встречи ходить не положено?
— Мое дело передать… Ответ получить…
— Подумать надо, однако… Давай рассказывай, куда приходить, может, приду, может, нет. Другого ответа не будет.
— Тогда выйдем…
У выхода из блиндажа два парня с винтовками. Часовые, как положено.
Пахомов глянул на парней, потом на Кондрашова. Глаза-то у «старика» совсем молодые. И дерзкие, пожалуй. Так про себя и подумал — дерзкие. А не наглые, как надо было бы подумать. Кто перед ним? Холуй холуя! И что-то промеж них общее и тайное, потому что раньше не замечалось…
