Пока я разминала жирные бледные ноги матери, старательно вжимая кончики своих пальцев в рыхлую кожу, ее язык, казалось, болтал совершенно независимо от ее воли. «Слюнявая маленькая наркоманка» — вот как она называла меня, и я понимала, что сейчас начнется словесный обстрел. Она болтала как по писаному, сценарий лишь слегка менялся раз от раза:
— Ломка — вот через что я прошла, а все ради того, чтобы ты не родилась наркоманкой. А ты была вредная и дерганая, чуть что — сразу вопли до потолка, спазмы, конвульсии. Так вот, твой папочка вдувал дым тебе в рот, чтобы ты не орала, понятно? Наверное, это тебе повредило, но тут уж я не виновата. Потому что я кормила тебя грудью столько, сколько положено, и не слушай, что они говорят, грудное молоко никогда по-настоящему с наркотиком не смешивается. Это твой папочка виноват, что ты такая. Не я. Я тебя любила.
С трудом переведя дух, она промокала замусоленной тряпкой лоб и поднималась на локтях, заставляя стонать кроватные пружины. Голос ее резко менялся, становясь мягче.
— Джелиза-Роза, ты знаешь, что я люблю тебя? Сладкая моя, я так перед тобой виновата. Принеси мне дозу и чего-нибудь поесть, а я в следующий раз сделаю для тебя что-нибудь хорошее. Обещаю.
Я всегда играла свою роль до конца: кивала головой, зная, что она врет и никогда не сделает для меня ничего хорошего, ни в следующий раз и никогда вообще. Отходя от ее кровати, я неизменно выдавливала из себя улыбку, внутренне изнемогая при мысли о том, что мне придется снова войти в эту спальню, снова прикоснуться к этим раздутым икрам.
Так что в тот день, когда она вся посинела и умерла от нарушения деятельности легких, я на одной ножке скакала по комнате и насвистывала музыкальную тему из «Улицы Сезам», самую веселую песенку в мире.
— Это метадон ее убил, — сказал мой отец, который лежал на диване, весь осунувшийся и плохо соображающий. — Надо было держать ее на герыче: уменьшить ежедневную дозу и продолжать давать.
Типичная логика наркомана: в надежде, что все-таки удастся завязать, он променял «бьюик» на гору таблеток, хотя и знал, что к метадону привыкают быстрее, а значит, он еще опаснее, еще убийственнее, чем героин.
Закрыв лицо руками, он сказал:
— И вот она мертва, а я остался без машины.
За неделю до этого они с матерью решили перестать ширяться героином. Тяжелое решение далось не само собой, а только после того, как в нашей квартире побывали грабители.
Помню, поздно ночью я проснулась от грохота: кто-то ломился в нашу дверь, а отец орал:
— Убирайтесь отсюда на хрен! Я же сказал: к четвергу деньги достану! Поговорите с Лео, он в курсе!
Потом раздались другие голоса, спокойные и угрожающие, они говорили:
— Ладно, Ной, это мы уже слышали. — И еще: — Хватит мозги парить, понятно?
Лежа в постели, я притворилась, что мне снится страшный сон.
На следующее утро, едва проснувшись, я застала отца в кухне. Он высыпал содержимое сахарницы в раковину. Руки у него ходили ходуном, а зубы клацали, так что он еле выговорил:
— Привет, малышка.
Микроволновки не было. Тостера тоже.
Из гостиной исчезли телевизор и видик.
— Болотные люди побывали у нас в гостях, — сказал мне отец. — Но теперь все будет хорошо. Мы с твоей мамой поговорили. Все будет как надо. Вот увидишь.
И я заплакала — не от радости или облегчения, а от ужаса, в который приводила меня одна мысль о том, что болотные люди побывали в нашей квартире.
Отец отставил жестянку в сторону.
— Ну, не надо, — сказал он, — все же хорошо. — Потом попытался поднять меня на руки, но не смог, не хватило сил. Тогда он просто прижал меня к себе, потрепал по шее и сказал: — Ну, вот, видишь, когда папа в последний раз тебя обнимал? Все уже стало лучше. — Я чувствовала, как дрожат его пальцы, как выступает на ладонях пот. — Не о чем беспокоиться, маленькая моя. — И я почти ему поверила.
А в тот день, когда в их спальне лежал труп моей матери, пришла моя очередь утешать. Последствия передоза длились часов двенадцать, пока все не кончилось. Сначала она просто неровно дышала, но под конец стала вся синяя, зрачки превратились в маленькие точки, а отец все надеялся, что она выкарабкается. В последней попытке привести ее в чувство он плеснул холодной воды ей на лицо, но это не помогло.
— Ну, пожалуйста, не грусти, — говорила я, прижимаясь головой к его плечу. — Поедем в Ютландию, если хочешь.
Тут он даже усмехнулся:
— Вот было бы здорово!
— Да, — добавила я, — а еще теперь можно есть ее батончики.
Тут он прижал меня к себе и сказал:
— Никому тебя не отдам. Не будет этого. Мы уезжаем, ладно?
— Ладно.
Пока я торопливо собирала вещи, отец завернул мать в простыни с головой. Потом позвал меня.
— Будь она кораблем викингов, — объявил он, — мы похоронили бы ее с лошадьми, едой и золотыми блюдами.
Он уже надел свой рюкзак, ему явно не терпелось уйти. Я стояла рядом с ним с чемоданом в руке и смотрела на спеленатый труп. Даже в смерти от нее воняло немытым телом.
— Хочешь что-нибудь сказать?
Я пожала плечами:
— Не знаю. Она похожа на мумию.
Он вздохнул:
— Ну и ладно, а я все ей сказал, пока она была жива, так что нечего попусту тратить время.
Порывшись в кармане, он вытащил оттуда зажигалку «Бик», щелкнул ею и попытался поджечь матрас. Но пламя никак не занималось, так что в конце концов он бросил эту затею и сказал:
— Все равно идея была дурацкая. Так ведь можно и дом спалить со всеми, кто в нем есть.
Когда мы второпях выходили из комнаты, я в последний раз оглянулась на мать, вспоминая, как она хрипела перед смертью. Ее легочные артерии полностью забила сгустившаяся кровь, жидкость начала проникать через капилляры в легкие. В предсмертной агонии она так взбрыкивала своими рыхлыми ногами, что казалось, кроватные пружины вот-вот лопнут.
— Пошли, — позвал отец. Он ждал в конце коридора. — Не смотри на нее, это к несчастью.
— Мама и правда мертвая, — сказала я, поворачиваясь к нему.
Стискивая ручку своего чемодана, я подумала: бедная королева Гунхильда, надо же, взять и вот так утонуть в болоте.
Была еще ночь, когда появился таинственный поезд. Его свист ворвался в мои сны, прикинувшись звонком в дверь.
Лежа на холодном кухонном полу, я слушала, как вдоль бабушкиного участка внезапно налетевшим шквалом несется товарняк, и представляла себе школьный автобус, который дрожит на лугу. Свист становился все слабее, и скоро я уже не слышала ничего, кроме ночного диджея, который женским голосом читал по радио новости:
– Из Белого дома получена неясная информация, противоречащая более ранним заявлениям…
Я протерла глаза и зевнула. Потом села и, сощурившись, оглядела кухню.
Открытая бутылка стояла на краю стола. Крошки печенья усеивали пол. Халат был в мокрых пятнах от воды, которую я неаккуратно пила прямо из бутылки. Но в горле у меня было сухо, а когда я лизнула трещину на губе, то вместо крови почувствовала вкус арахисового масла.
— Чудо, — шепнула я себе, ощущая, как маслянистая жидкость начинает курсировать по моим венам. И если бы в тот момент мне не стало вдруг одиноко, то я, наверное, рассмеялась бы при мысли о том, что я теперь Девочка Арахисовое Масло — кожа, кости и паста из съедобных семян.
Поднявшись с пола, я позвала:
— Папа? Я на кухне!
Полы халата все время лезли мне под ноги, так что я притворилась, будто это такие атласные тапочки, и зашаркала ими к плите. Там я взяла в руки радио и зашаркала прочь из кухни, через столовую в гостиную.
— Папа? Я была на кухне. Папа?
Я надеялась, что, услышав мой голос, отец проснется, точно разбуженный криком петуха. Его лицо снова приобретет осмысленное выражение, неестественная неподвижность пройдет. И он проворно поднимется с кресла. Но, стоя перед ним с карманным радио в руках, я заметила только одну перемену в его внешности. В тусклом свете лампы было видно, что его губы посинели, а грудь перестала опускаться и подниматься в такт дыханию. Приподняв темные очки, я натолкнулась на леденящий душу взгляд — оба зрачка сократились так, что от них остались едва заметные точки, — и тут же опустила их на место.
— Я тебе вот что принесла, — сказала я, кладя радио ему на колени. Потом устроилась на полу у его ботинок, накрыв халатом колени, и стала смотреть вверх, на его неподвижную фигуру.
— Три человека погибли в автокатастрофе, — сообщил диджей. — Автобус с девушками из группы поддержки Техасского университета в Остине перевернулся вчера возле Джорджтауна, тренер и две девушки погибли. Семеро ранены, четверо находятся в тяжелом состоянии. Причины катастрофы выясняются.
Я тут же вспомнила, как, пока мы ехали на «грейхаунде», отец все время прижимал к уху приемник, вслушиваясь в подобные сообщения.
