Мы шли по улице. На мне был светлый европейский костюм, а на Абдель-Азиме — неизменная галабея в крупную синюю полоску. Это его любимая расцветка. Как только старая галабея изнашивалась, он покупал новую, точно такую же. Поверх ткани он обматывал голову еще и куфией[4]. В одной такии ему не хотелось появляться в Каире. Куфия была предметом его гордости. На ногах у него красовались сандалии, которые он сам себе сшил специально для парадных случаев — для поездки в Каир или, как он выражался, для выхода на люди.
— А у нас в деревне сейчас клевер цветет, — мечтательно сказал мой брат. — Такой запах — опьянеть можно. Ни с чем нельзя сравнить. А апельсины! Как пахнут апельсины! Сейчас они тоже начинают цвести.
Задержавшись у входа в парк, он спросил:
— А нет ли тут поблизости кофейни? Хорошо бы немного посидеть…
Мы обогнули старинное здание «Шепарда». На Абдель-Азима оно произвело большое впечатление. Тогда я ему рассказал, что здесь останавливались и Наполеон и Клебер.
— Все падали перед ними ниц, — говорил я. — Не только люди, земля дрожала под копытами их коней, которые топтали нашу святую землю. Они не прочь были превратить в конюшню и наш Аль-Азхар[5]. Но земля, раскаленная пламенем сердец, запылала у них под ногами, и горячий ветер сдул их отсюда, как сдувает песчинки. Наполеон бежал, переодевшись в женское платье. А Клебер… Под кроной развесистого дерева споткнулся и упал, чтобы больше никогда не подняться. Это была победа нашего народа, который доказал, что он не будет долго стоять на коленях. Настанет время — поднимется и стряхнет с плеч всех завоевателей. Свою лепту в эту победу внесли наши прадеды и деды!
Я заметил, что мой рассказ пробудил у моего брата гордость за свою родину. Слушая о побеге Наполеона, он смеялся, как ребенок, и с почтительным уважением разглядывал стены «Шепарда», которые были немыми свидетелями великих событий, давно уже ставших историей.
«Да, вот это дворец!» — восхищался он, пока мы осматривали «Шепард» со всех сторон.
Мне хотелось показать ему это здание не только снаружи, но и изнутри. Зайти в него, посидеть, полюбоваться его залами, из которых наши предки когда-то выгнали непрошеных гостей.
Едва мы разместились за одним из столиков на балконе, как к нам подошел официант-нубиец, такой же смуглый, как и мы, может быть, даже чуть смуглее. Он застенчиво осведомился, кого мы ожидаем. Очевидно, он решил, что мы пришли навестить каких-то важных господ. Здесь обычно коротали время богачи, местная знать, английские офицеры, великосветские красавицы и дорогостоящие проститутки. Я попросил его принести чай для Абдель-Азима и кофе для себя. Официант молча поклонился и ушел. За соседним столиком сидели английские офицеры, которых развлекали две египтянки.
— Да, тут заступников не найдешь! — произнес мой брат, мрачно покосившись в их сторону.
Я хотел было ободрить его, сказать, что и им недолго осталось ходить по земле Египта, народ их тоже вышвырнет. Но в это время к нам подошел метрдотель ресторана — важный, напыщенный, в черном смокинге, с лоснящимися щеками. На ломаном арабском языке он попросил нас удалиться, и как можно быстрее.
— Это что же за порядки? — возмутился Абдель-Азим. — Разве мы не имеем права посидеть за наши деньги здесь, в своей собственной стране? Как же так, дорогой господин?
Метрдотель не стал с нами даже разговаривать. Через некоторое время он подошел к нам, на этот раз с египетским полицейским. Тот объяснил нам, что появляться в таком одеянии — в галабее и в куфии — здесь запрещено. На это мой брат ему с вызовом ответил:
— Что ж, в следующий раз придем сюда в костюме и при шляпе.
Полицейский нахмурился и с непроницаемым лицом повернулся ко мне. Я представился ему как студент юридического факультета, сказал, что хорошо знаком с законами и, насколько мне известно, никто не имеет права запрещать гражданам посещать в своей национальной одежде любую кофейню и любое общественное место. Это противоречит конституции и ущемляет свободу личности.
Спор затянулся. Кончилось дело тем, что мы очутились в тюремной камере ближайшего полицейского участка Эзбекии. Там нас продержали почти сутки. Помимо нас, туда втолкнули еще с десяток человек. Всю ночь мы не сомкнули глаз, так как в камере не то чтобы лечь — присесть было негде. Утром всех нас скопом повели к полицейскому начальнику. Выслушав нашу историю, начальник долго смеялся. Потом вдруг посерьезнел и сказал с горечью:
— Да, мы пока не хозяева в собственной стране. Что поделаешь? А речь, которую ты произнес в «Шепарде», я бы тебе не советовал произносить нигде. Гражданин, свобода — это опасные, крамольные слова. Их родила французская революция, которая провозгласила республику. А у нас — королевство. И аллах тебя упаси критиковать наши порядки… Ну ничего! Надеюсь, теперь ты станешь умнее…
Но Абдель-Азим продолжал возмущаться тем, что нас задержали и посадили в тюрьму незаконно, ибо мы не совершили никакого преступления, и офицер даже извинился перед нами. Однако мне этого показалось мало. Я не унимался и все пытался узнать, кто же возместит причиненный нам моральный ущерб и ответит за те оскорбления и муки, которые мы претерпели, проведя бессонную ночь в тюремной камере. Офицер повторил свои извинения и заверил нас, что он не оставит безнаказанными наших обидчиков. Абдель-Азиму так понравились его слова, что он в восторженном порыве протянул ему обе руки.
— Да продлит аллах твою жизнь! Ты настоящий египтянин! Истинный патриот!
Я тоже готов был расцеловать этого офицера. До сих пор помню его открытое, смелое лицо, чуть грустные глаза и застенчивую, будто виноватую улыбку, когда он слушал наш полный возмущения рассказ.
Да, я хорошо понимаю, почему тебе захотелось, Абдель-Азим, пойти в «Шепард». Все не можешь забыть ночь, когда нам пришлось подпирать стены тюремной камеры. Вот и попили мы с тобой чайку в «Шепарде»!
Но как здесь все изменилось! С трудом можно было узнать эти места. Старого «Шепарда» уже давно нет — он сгорел во время пожара. И того дерева, живого свидетеля героических событий прошлого, тоже нет — его срубили… А участок, на котором когда-то стоял отель, превратили в футбольное поле.
Новый отель «Шепард» приветливо смотрел на нас своими окнами. Теперь мы могли, ничем не рискуя, войти в него. Двери отеля открыты для каждого. Их гостеприимно распахнул перед нами улыбающийся швейцар-египтянин.
Абдель-Азим с достоинством вошел в вестибюль. Остановился, посмотрел по сторонам и с гордым видом победителя произнес:
— Ну, вот мы и побывали в «Шепарде»!.. А теперь пойдем в министерство.
— Как? — недоуменно спросил я. — Ты же хотел выпить кофе!..
— Некогда нам рассиживаться в кофейнях. Есть дела поважнее… Я своими глазами увидел, как тут все изменилось. Большие перемены, что и говорить! Я доволен. Теперь я здесь уже не чувствую себя незваным гостем. Я в своей стране, я ее хозяин. Стою на родной земле. На земле своих предков! И вся она принадлежит мне!..
«Это ты хорошо сказал, Абдель-Азим, — земля наших предков! Для тебя страна — это прежде всего земля, а не просто укромный уголок, который мы тщетно пытались отыскать в «Шепарде» четверть века назад. Как прекрасно и значительно звучат эти слова именно в твоих устах!..
Ты доволен переменами в стране, Абдель-Азим. А я вот смотрю на тебя и восхищаюсь переменами, которые произошли в тебе самом. Ты стал думать и говорить совсем по-иному. Где ты научился так точно выражать свои мысли?»
Мне очень хотелось спросить его об этом, но я понимал, что это нетактично. Большую часть дороги мы прошли молча. Уже подходя к министерству, я спросил:
— А ты когда уезжаешь?
— Да вот как только улажу свои дела. Нельзя мне вернуться отсюда с пустыми руками. Кто же, если не мы сами, поможет нам тогда справиться с реакционерами, покончить с отсталым мышлением?..
«Неужели я не ослышался? Неужели это ты, Абдель-Азим, простой феллах, собираешься бороться с отсталым мышлением? Кто тебя научил таким словам?»
Очевидно, у меня на лице отражалось недоумение, и Абдель-Азим, снисходительно улыбнувшись, решил рассеять мои сомнения.
— Ты небось всерьез решил, что я воюю против книг и против тех, кто их читает? Такого у меня и в мыслях не было — аллах тому свидетель!.. Я не выношу только людей, которые отгораживаются книгами от жизни и чешут языком, переливают из пустого в порожнее, а сами палец о палец не ударят! Таких книжников работать не заставишь. Да мы и не ждем от них помощи. Хотя при желании они могли бы нам помочь. Дел у нас по горло. И врагов хватает. Но с помощью аллаха мы и сами рано или поздно справимся… Ты не думай, что я отказался зайти в кофейню из-за этого хлыща, который таким презрительным взглядом смерил меня с головы до ног, или из-за этих бесстыжих девиц, которые толкались у дверей, выставив напоказ свои ляжки. Нет, это для меня не помеха. Чихал я на них! Просто мне противно находиться с ними под одной крышей. Ты уж извини, если я что не так говорю. Я ведь французскому не обучен. И в Париже не бывал. А то, что употребляю ученые слова — так этому не стоит удивляться. Пусть я простой феллах. Но ведь сейчас феллахи тоже ходят в кино, слушают радио и смотрят телевизор.
