– Когда вы были на работе. Можете отменить его в конце месяца, когда я съеду. Никаких расходов поэтому.
Ссориться по такому поводу я с ней не стала, поскольку он показался некоторой гарантией, что она все же съедет. Телевизор работал постоянно, день и ночь, спала она, бодрствовала или смотрела его. Я о таких людях слышала – вернее, видела таких – собственно, по телевизору. Когда прошло три дня, я написала имя Филлипа на клочке бумаги, порвала его, но уловка не сработала – она никогда не срабатывает, если чересчур на нее полагаться. Еще я попробовала набрать его номер задом наперед – ничего, затем без первых трех цифр, а затем все десять цифр, но в случайном порядке.
Вокруг Кли начал сгущаться запах – наваристый, сокровенный мускус, который сама она, похоже, не осознавала, или же он ее не беспокоил. Я по умолчанию считала, что она ежеутренне принимает душ, применяет ядовитые синие гели для очистки кожи и сладкие пластиковые по запаху лосьоны. Но оказалось, что она не моется. Ни в день после прибытия, ни на следующий. Телесный дух размещался поверх ее едкого грибка стопы, шибавшего в нос через две секунды после того, как она проходила мимо, – коварно запаздывал. По истечении недели она в конце концов помылась, применив, судя по аромату, мой шампунь.
– Можешь использовать мой шампунь, если хочешь, – сказала я, когда она появилась из ванной. Волосы у нее были зачесаны назад, полотенце висело на шее.
– Уже.
Я хохотнула, она хохотнула в ответ – не настоящим смехом, а саркастическим, эдаким фыркающим смешком, что длился, делаясь все уродливее, пока холодно не оборвался. Я сморгнула, в кои-то веки благодарная, что не умею плакать, и Кли двинулась дальше, слегка толкнув меня плечом. На лице у меня было выражение: Эй, поосторожнее! Нечего издеваться надо мной в моем же доме, который я так щедро для тебя открыла. На сей раз я тебе это спущу, но в будущем ожидаю поворот в твоем поведении на сто восемьдесят градусов, барышня. Но она набирала номер на телефоне и мой взгляд пропустила. Я извлекла свой телефон и тоже набрала номер. Все десять цифр, в правильном порядке.
– Привет! – заорала я. Она мотнула головой по сторонам. Возможно, думала, что у меня вообще нет знакомых.
– Привет, – сказал он. – Шерил?
– Ага, это Шерик-Зверик, – рявкнула я, вальяжно заходя к себе в комнату. Быстро закрыла дверь. – Это не настоящий мой голос, – продолжила я шепотом, сев на корточки за кроватью, – и нам вообще не нужно говорить, мне просто надо было сделать показной звонок, и так вышло, что я набрала ваш номер. – В начале эта фраза казалась более убедительной, чем в конце.
– Простите, – сказал Филлип. – Я вам не позвонил, когда обещал.
– Ну, теперь мы квиты, потому что я использовала вас для показного звонка.
– Кажется, я просто испугался.
– Меня?
– Да – а еще общественности. Меня слышно? Я за рулем.
– Куда едете?
– В продуктовый. В «Ралфз». Можно я вас спрошу: для вас разница в возрасте имеет значение? Вы бы готовы были хотя бы рассматривать любовника намного старше или намного младше себя?
У меня начали стучать зубы – слишком много сразу прихлынуло энергии. Филлип был на двадцать два года старше меня.
– Это исповедь?
– Это связано с ней.
– Ладно, мой ответ – «да», я бы стала. – Я взялась за скулы, чтобы утихомирить зубы. – А вы?
– Вы правда хотите знать, Шерил?
Да!
– Да.
– Думаю, любой живущий на Земле в одно с нами время – законная добыча. Подавляющее большинство людей настолько юно либо настолько старо, что их жизни даже не пересекаются с нашей, – и эти люди вне доступа.
– В столь многих смыслах.
– Именно. И потому, если человек оказывается рожден в крошечное мгновение вашей жизни, чего тревожиться по поводу каких-то там лет? Это едва ли не кощунственно.
– Хотя есть люди, которые едва пересекаются, – предположила я. – Может, такие люди – вне доступа.
– Вы говорите о?..
– Младенцах.
– Ну, не знаю, – сказал он задумчиво. – Должна быть взаимность. И физическое удобство для обеих сторон. Думаю, в случае младенца, если можно хоть как-то определить, что младенец чувствует то же, отношения могут быть лишь чувственными или, возможно, лишь энергетическими. Но нисколько не менее романтическими и значимыми. – Он помолчал. – Я знаю, это противоречиво, но, кажется, вы понимаете, о чем я говорю.
– Очень понимаю.
Он нервничал – мужчины всегда уверены, что после того, как расскажут о своих чувствах, их обвинят в каком-нибудь чудовищном преступлении. Чтоб успокоить его, я описала Кубелко Бонди и тридцать лет наших упущенных встреч.
– То есть он – не единственный младенец, а много? – Не возникло ли у него в голосе странной ноты? Не послышалась ли мне ревность?
– Нет, он – единственный младенец. Но его роль играют многие. Или же впускают в себе – так, вероятно, точнее.
– Понял. Кубелко – это чехословацкое?
– Это просто я его так зову. Может, выдумалось.
Судя по звуку, он затормозил на обочине. Я размышляла, не случится ли у нас телефонного секса. Раньше я им никогда не занималась, но думала, что буду в нем особенно хороша. Некоторые люди считают, что это действительно важно – быть с сексом в одном мгновении, присутствовать рядом с другим человеком; мне необходимо выключить другого человека и заместить его моей штукой, по возможности – целиком. По телефону это сделать гораздо проще. Моя штука – отдельная личная фантазия, которую мне нравится думать. Я спросила его, что на нем надето.
– Брюки и рубашка. Носки. Ботинки.
– Это хорошо. Хотите еще что-нибудь рассказать?
– Да нет вроде.
– Никаких исповедей?
Он нервно рассмеялся.
– Шерил? Я приехал.
На миг я подумала, что он имеет в виду «к моему дому», прямо за порогом. Но он имел в виду «Ралфз». Не было ли в этом скрытого приглашения?
Предположив, что он на восточной стороне, имеем два «Ралфза», куда он мог приехать. Я надела полосатую мужскую рубашку, сберегаемую для особого случая. Увидев меня в ней, он бессознательно почувствует себя так, будто мы только что проснулись вместе, и я набросила на себя его рубашку. Расслабляющее чувство, я бы сказала. Многоразовые продуктовые пакеты были в кухне; я попыталась пробраться туда и оттуда так, чтобы Кли не заметила.
– Вы в магазин? Мне надо кое-что.
Нелегко объяснить, что это ненастоящий поход в магазин, не было. Она закинула ноги на торпеду, грязные загорелые большие пальцы в светло-голубых шлепанцах. Запах стоял невероятный.
Несколько раз передумав, я все же выбрала «Ралфз» попрестижнее. Мы прогуливались вдоль рядов полуфабрикатов, Кли толкала тележку в нескольких футах впереди меня, грудь у нее несусветно вздувалась. Женщины озирали ее с головы до пят, а затем отводили взгляд. Мужчины взглядов не отводили – они продолжали смотреть и после того, как миновали ее, чтобы оценить вид сзади. Я поворачивалась к ним и делала строгое лицо, но им было плевать. Некоторые даже здоровались, словно были с ней знакомы – или словно знакомство с ней вот-вот состоится. Несколько сотрудников «Ралфз» спросили, не помочь ли ей найти что-нибудь. Я изготовилась к тому, чтобы наткнуться на Филлипа на любом повороте, к тому, что он придет в восторг и к тому, что мы вместе наберем покупок, будто старая супружеская чета, какой мы и были сто тысяч жизней до этой. Либо я его упустила, либо он был в другом «Ралфзе». Мужчина в очереди на кассе перед нами внезапно принялся рассказывать Кли, как сильно он любит своего сына, жирно рассевшегося в продуктовой тележке. Он знал, что такое любовь, и до ребенка, сказал он, однако в действительности никакая любовь не сравнится с его любовью к его ребенку. Я встретилась взглядами с малышом, но никакого резонанса между нами не возникло. Рот у него осоловело открылся. Рыжеволосый мальчик-упаковщик поспешно бросил свою очередь, чтобы заняться покупками Кли.
Она приобрела четырнадцать упаковок мороженых ужинов, коробку лапши быстрого приготовления «Кап-о-Нудлз», батон белого хлеба и три литра диетической «Пепси». Купленный мною один рулон туалетной бумаги уместился у меня в рюкзаке. По дороге домой я рассказала в паре слов о районе Лос-Фелис, его разнообразии, после чего умолкла. В мужской рубашке я чувствовала себя глупо; салон переполняло разочарование. Она изучала свои голени на предмет вросших волос и вытаскивала их ногтями.
