– Что это значит?
Прошло почти пять лет с тех пор, как она это предложила, – видимо, больше она эту фразу не применяла.
– Я сказала ему, дескать, в трудный час… – Произнести было нелегко.
– Что? – Сюзэнн подалась ко мне, серьги-висюльки качнулись вперед.
– В трудный час я – за вас, – прошептала я.
– Ты это ему сказала? Очень провокационно.
– Правда?
– Когда женщина говорит такое мужчине? Само собой. Ты не на шутку проявила… как ты сказала?
– Пылкость.
Карл бродил по кабинету с грязной парусиновой сумкой, на которой значилось «Природные продукты Охая» и сгружал в нее печенье, зеленый чай и емкость с миндальным молоком из служебной кухни, а затем скакнул к шкафу с канцеляркой и выгреб несколько стопок бумаги, горсть авторучек и маркеров, а также бутылочки с корректором. Еще они вываливают нам всякое, с чем не понимают, что делать: старый автомобиль, который уже не ездит, помет котят, вонючий старый диван, которому у них нет места. На сей раз оказался громадный кусок мяса.
– Это называется «бифало» – фертильный гибрид коровы и бизона, – сказал Карл.
Сюзэнн открыла пенопластовый холодильный ящик.
– Заказали слишком много, – пояснила она, – а завтра срок годности подходит.
– И поэтому лучше пусть не портится, а всех порадует сегодня – мы угощаем! – крикнул Карл, вскидывая руки на манер Санты.
Они начали выкликать наши имена. Каждый сотрудник вставал и получал сверток, подписанный его именем. Сюзэнн назвала имена Филлипа и мое подряд. Мы подошли вместе, и она одновременно вручила нам наше мясо. Мой сверток оказался крупнее. Я увидела, что он это заметил и наконец взглянул на меня.
– Поменяемся, – прошептал он.
Я нахмурилась, чтобы не выпустить радость наружу. Он дал мне свое мясо, на котором значилось «Филлип», а я дала ему мое, с надписью «Шерил».
После того как бифало раздали, Сюзэнн взялась рассуждать вслух, не примет ли кто-нибудь у себя их дочь, пока та не найдет себе квартиру и работу в Эл-Эй.
– Она неимоверно одаренная актриса.
Все промолчали.
Сюзэнн легонько покачалась в длинной юбке. Карл погладил себя по громадному животу и вскинул брови, ожидая принимающих. Когда Кли последний раз навещала нашу контору, ей было четырнадцать. Блеклые волосы стянуты сзади в очень тугой хвост, густая подводка, громадные серьги-кольца, штаны спадают. На вид – словно из банды. То было шесть лет назад, но все равно никто не вызвался. Пока кое-кто все же не вызвался: Мишель.
У бифало было первобытное послевкусие. Я вытерла сковородку дочиста и порвала клок бумаги с именем Филлипа на ней. Еще не успела доесть, как зазвонил телефон. Никому неизвестно, почему разрывание имени подталкивает человека к звонку – наука не в силах объяснить. Стирание имени тоже действует.
– Подумал, что вот он, трудный час, – сказал он.
Я отправилась в спальню и улеглась на кровать. Изначально этот звонок ничем не отличался от всех прочих, если не считать, что за шесть лет Филлип ни разу не звонил мне вечером на мой частный мобильный номер. Мы поговорили о «Раскрытой ладони» и о всяких делах с собрания, словно не восемь вечера уже, а я еще не в ночной рубашке. И далее, в точке, где разговор обычно заканчивался бы, возникло долгое молчание. Я сидела во тьме и размышляла, не повесил ли он трубку, не утруждаясь ее повесить. Наконец он сказал еле слышным шепотом:
– Кажется, я ужасный человек.
На долю секунды я ему поверила – подумала, что он того и гляди признается в преступлении, может, даже в убийстве. А потом осознала, что нам всем кажется, будто мы ужасные люди. Но сообщаем это лишь перед тем, как попросить кого-нибудь, чтоб нас любили. Такое вот обнажение, в некотором роде.
– Нет, – сказала я тоже шепотом. – Вы такой хороший.
– Да нет же! – возразил он, и голос у него взбудораженно возвысился. – Вы же не знаете!
Я ответила – той же громкостью и пылом:
– Я знаю, Филлип! Знаю, что вы лучше, чем думаете! – Это его ненадолго утихомирило. Я закрыла глаза. В окружении диванных подушек, замерших на кромке близости, я ощущала себя королем. Королем на троне, а перед ним – пиршество.
– Вы сейчас можете говорить? – спросил он.
– Если вы можете.
– В смысле, вы одна?
– Я живу одна.
– Я так и думал.
– Правда? И что вы думали, когда думали об этом?
– Ну, я думал: Думаю, она живет одна.
– Вы были правы.
Я, король, снова закрыла глаза.
– Мне надо снять груз с души, – продолжил он. – Вы не обязаны отвечать, но, если можно, просто послушайте.
– Хорошо.
– Уф, очень нервничаю. Потею. Помните: отвечать необязательно. Я просто все скажу, мы оба повесим трубки, и вы отправитесь спать.
– Я уже в постели.
– Отлично. Значит, сразу уснете и позвоните мне утром.
– Так и сделаю.
– Хорошо, поговорим завтра.
– Погодите, вы же не произнесли исповедь.
– Знаю, я испугался… не знаю. Момент упущен. Вам лучше просто уснуть.
Я села.
– Так вам все же позвонить утром?
– Я вам позвоню завтра вечером.
– Спасибо.
– Спокойной ночи.
Трудно было вообразить исповедь, от которой человек потеет, если она не преступная или романтическая. А как часто люди – люди, которые нам знакомы, – совершают серьезные преступления? Мне было не по себе; я не спала. На рассвете я пережила непроизвольное полное опорожнение кишечника. Приняла тридцать миллилитров красного и стиснула глобус. По-прежнему как камень. Джим позвонил в одиннадцать и сказал, что произошло мини-ЧП. Джим – это завхоз у нас в конторе.
– Что-то с Филлипом? – Может, нам предстоит мчаться к нему домой, и я тогда узнаю, где он живет.
– Мишель передумала по части Кли.
– Ой.
– Она хочет, чтобы Кли съехала.
– Так.
– Можешь ее принять у себя?
Если живете одни, люди всегда считают, что могут у вас останавливаться, хотя верно обратное: пусть останавливаются у тех, у кого в жизни уже кавардак от других людей и еще один человек ничего не изменит.
– Я бы рада, я правда и рада бы помочь, – сказала я.
– Это не я придумал, это Карл с Сюзэнн. Думаю, они теряются в догадках, почему ты сразу это не предложила – ты же практически родственница.
Я сжала губы. Как-то раз Карл назвал меня гиндзё, я думала, это означает «сестра», пока он не сказал, что это по-японски «мужчина», обычно пожилой мужчина, который живет сам по себе и поддерживает огонь для всей деревни.
– В старых мифах он сжигает свою одежду, а затем и свои кости – все ради того, чтоб огонь горел, – сказал Карл. Я совершенно замерла, лишь бы он продолжал: обожаю, когда меня описывают. – Дальше ему нужно найти что-нибудь еще, чем питать огонь, и тогда у него случается убицу. Так запросто это слово не переведешь, но по сути это грезы такой тяжести, что у них беспредельная масса и вес. Он бросает в огонь убицу, и огонь никогда не гаснет. – Затем он сообщил, что мой менеджерский стиль действеннее на расстоянии, и потому работать с тех пор я стала из дома, хотя мне одобрили один день в конторе и присутствие на заседаниях совета директоров.
Дом у меня не очень большой; я попыталась представить в нем еще одного человека.
– Они сказали, что я практически родственница?
– Это по умолчанию так – в смысле, ты же не говоришь матери, что она практически родственница?
– Нет.
– Вот видишь?
– Когда это случится?
– Она приедет с вещами ближе к вечеру.
– У меня сегодня вечером важный личный звонок.
– Спасибо громадное, Шерил.
Я вынесла компьютер из гладильного чулана и поставила раскладушку – та намного удобнее, чем смотрится. Положила душевую салфетку поверх полотенца для рук поверх банного полотенца и поместила их на покрывало, которым, помимо одеяла, она могла укрываться в свое удовольствие. Поверх душевой салфетки я положила мятную конфетку без сахара. Начистила «Виндексом» все краны, и в душе, и над раковиной, чтоб выглядели как новенькие, а также ручку спуска на унитазе. Сложила фрукты в глиняную вазу, чтобы можно было махнуть в их сторону рукой и сказать: «Ешь что хочешь. Делай вид, что ты как дома». Все остальное жилище было в безупречном порядке – так у меня всегда, благодаря моей системе.
