– Мы хотим выйти к Северному морю, – говорю я. Они испуганно трясут головами.
– Пожалуйста. Мы не знаем, где море! – не отстает Мартин. – Ну, что же вы… – В конце концов мы впариваем им карточки.
И идем дальше по направлению к пешеходной зоне. Я говорю, что детишек можно бы и пропускать.
– Всех, кто еще не достиг половой зрелости, – соглашается он и кивает.
У нас и вправду все идет как по маслу. Мы быстро навострились подыгрывать друг другу. Чаще всего начинаю я, а он подхватывает: «Да, мы хотим пройти к Северному морю!» – «Точно, к морю», – говорю я. Или: «Вы правда не знаете?» А он: «Что ж, тогда мы вам подскажем!» И под конец, после маленькой паузы, мы хором называем адрес. Люди смеются и без всяких колебаний берут наши карточки.
– Прости, – внезапно говорит Мартин. – Я сглупил. – Я не понимаю, что он имеет в виду. – Ну, когда напоследок пожелал им приятного аппетита.
Я говорю, что, напротив, нахожу его идею удачной, – и теперь тоже, когда раздаю карточки, желаю людям приятного аппетита. Многие отвечают: «Спасибо», или: «Вам также».
– Они по-настоящему заинтересовываются, даже радуются, когда мы к ним обращаемся, – говорит Мартин. – И ведут себя очень доброжелательно!
Как только мы останавливаем какую-нибудь пару, начинают по одному подходить и другие гуляющие. Иногда собирается чуть ли не толпа, каждый хочет протиснуться поближе, и нам остается лишь вкладывать карточки в протянутые руки.
– Интересно, шеф послал кого-нибудь наблюдать за нами? – шепотом спрашивает Мартин.
– Наверняка, – так же тихо отвечаю я.
– Я пытался вести себя раскованно, как ты, – говорит Мартин. – Но, похоже, не произвел на него хорошего впечатления.
– Потому что постоянно шаркал своей ластой, – говорю я. – Что?
– Ты постоянно притоптывал ногой, вот так… – Я передразниваю его. – Ты разве не замечал?
Мартин качает головой:
– Да, возможно, я ему именно поэтому не понравился.
– Точно, он такой, – говорю я. – Но теперь уж ничего не попишешь…
Там, где пешеходная зона переходит в Дворцовую площадь, перед белой островерхой палаткой играет духовой оркестрик. Палатка напоминает восточный шатер. Перед входом телевизионщики берут интервью у какого-то мужчины. К его синему пиджаку прикреплена желтая нашивка: «У нашей говядины – гарантированно отменный вкус!» Музыканты имеют такие же нашивки, и женщины, которые жарят стейки и колбасу, тоже. Присмотревшись, я теперь повсюду замечаю людей с такими нашивками. Они раздают рекламные карточки, большие по размеру, чем наши.
– Ты хотела бы работать у них? – спрашивает Мартин.
– Да, – говорю я. – А тебе кажется вкусным то, что предлагаем мы?
– Не знаю, – говорит он. – Судя по фотографии, эта камбала в панировачных сухарях может быть жесткой как камень, а скидка – всего одна марка пятьдесят четыре пфеннига. Стоит ли игра свеч?
Когда я спрашиваю, откуда он, Мартин отвечает расплывчато: «С Востока, из Тюрингии». Сюда он приехал, чтобы повидаться с матерью.
– Керндел, – переходит он к новой теме, – когда беседовал с нами, вообще не упоминал об оплате, об обещанных ста двадцати марках в день.
– Тут не должно быть обмана, – успокаиваю его я. – Ставка была указана в объявлении.
Он кивает. И вдруг говорит:
– А семейным парам вообще-то не следовало бы давать больше одной карточки…
Моя первая мысль – что он шутит. Но на всякий случай я привожу контраргумент: – У них ведь есть друзья и знакомые…
– Тоже верно. Если будем и дальше продолжать в таком темпе, то где-то к середине дня, наверно, управимся.
Можно было бы заходить и в магазинчики пешеходной зоны, но даже когда мы ни к кому не обращаемся, люди сами останавливаются и протягивают руки за карточками. Духовой оркестрик играет без передышки.
– Ты тут упомянула мою ласту… – говорит он.
– Ну и?
– А знаешь, что ты сама не перестаешь улыбаться?
– Ты тоже, – говорю я.
Примерно через час начинает моросить дождик. Большинство прохожих теперь теснятся у витрин, под маркизами, или короткими перебежками перемещаются от одного укрытия к другому.
Мартин по-прежнему работает на улице, а я тем временем захожу в магазины. Одна женщина подмигивает мне и окликает: «Хэлло, лягушонок!»
Сама я не завожу никаких разговоров. Но если кто-то рассматривает мой странный прикид или оглядывается мне вслед, тихонько спрашиваю, как будто заблудилась: «Извините, может, вы знаете, где здесь Северное море?» В первое мгновение мой вопрос, похоже, их шокирует. Но потом они смеются, и я вручаю им карточки.
Через какое-то время, взглянув через витрину на улицу и не увидев Мартина, я выхожу из магазина. Возвращаюсь немного назад, но по-прежнему не вижу его. Зато замечаю карточки «Северного моря», разбросанные по тротуару. Мартин сидит чуть дальше, прислонившись спиной к флагштоку, и на мои вопросы не отвечает. Левый глаз у него заплыл. Он смотрит на меня и спрашивает, не валяется ли где-то поблизости его трубка. Я пытаюсь собрать рекламные карточки Керндела, прилипшие к мокрым плитам тротуара, но постоянно наступаю ластами именно на ту карточку, которую хочу поднять.
– У тебя тоже случилось что-то неприятное? – спрашивает Мартин, когда я опять подхожу к нему.
– Нет, – говорю, – с чего ты взял?
– Так ты выглядишь.
– Синячище у тебя тот еще… – говорю я.
– Ты не нашла мою трубку?
Я без особой надежды возобновляю поиски. Подбираю еще пару карточек и возвращаюсь к Мартину.
– Ты уж извини меня, – говорит он, поднимает с земли трубку и ее загубником показывает на свою левую ласту. – Я, оказывается, наступил на нее и сам этого не заметил.
– Хочешь, я раздобуду для тебя лед?
– Знаешь, о чем я думал, пока тебя не было? О той фразе про рыб во время потопа… Я словно окаменел, правда. Тот мудак сперва посмотрел вниз, себе на ноги, потом уставился на меня и спрашивает свою жену, мол, знает ли она, кто я такой. Дело в том, что я наступил на его ботинок – концом своей ласты, совсем не сильно. Я даже не почувствовал, и он тоже не мог ничего почувствовать. Его жена сказала, что не знает меня. Тогда он меня и ударил, и, кажется, я отлетел на пару шагов.
– Тебе плохо?
– Эта фразочка про потоп – идиотская, – продолжает он. – Я ведь ничего такого ему не сказал. Говорил то же, что и всегда.
– Нам нужно вернуться к Кернделу, – говорю я. – Потребовать страховку. Ты же пострадал на работе.
– Я туда больше не пойду. – Он топает ластой.
– Я, кажется, поняла, в чем дело, – говорю я и жду, когда он на меня посмотрит.
– Ему не понравилось мое произношение, восточный акцент…
– Он ведь спросил свою жену, знает ли она тебя? И когда та сказала, что нет, тогда и ударил?
– Откуда бы мы с ней могли знать друг друга? Я здесь вообще в первый раз!
– Он просто подумал, что ты – какая-нибудь переодетая шишка, – говорю я. – Только и всего!
Мартин не улавливает мою мысль.
– Подумал, что ты делаешь это для смеху, чтобы тебя снимали скрытой камерой, – или же потому, что проиграл пари. Ведь в твоем возрасте ни один нормальный человек не согласился бы на такую работу. И ему показалось, будто ты его нарочно оскорбил. Вот и все.
Он смотрит на меня так, словно это я закатила ему оплеуху.
– Не обижайся, – говорю я. – Я только хотела сказать, что этот идиот наверняка именно так и подумал. На самом же деле у тебя все получалось замечательно, в тебе есть что-то такое, из-за чего другие люди радуются. Ты правда распространяешь хорошее настроение, а не только эти дурацкие карточки. И всякому было бы полезно этому поучиться. А кроме того, у тебя хорошая фигура.
Он сплевывает на землю между ластами.
– Все вокруг тебя радовались, – говорю я. – Если честно, нам должны были бы заплатить гораздо больше денег – не только сам Керндел, но и бургомистр, и больничные кассы – за распространение хорошего настроения.
Мартин смотрит на меня. Левый глас у него совсем заплыл.
– А этот недоносок все изгадил! Он вообще не сечет, как это можно относиться друг к другу доброжелательно, – говорю я.
– Главное, всем было наплевать, – говорит Мартин и опять сплевывает. – Никто и не подумал за меня заступиться.
– Ты слишком многого от них требуешь, – говорю я. – Люди не знали, как им себя вести, они даже не поняли, что, собственно, происходит. Они никогда прежде с таким не сталкивались. Чтобы в пешеходной зоне средь бела дня избивали человека-лягушку… Может, они решили, что тебе не больно, раз ты одет в резиновый костюм, или что это такой спектакль. Каждый боялся выставить себя на смех, приняв за чистую монету перфоманс или представление уличного театра…
Я рассказываю Мартину про старика из нашего двора, который умер на своем балконе, про старика с бананами и фомкой музыкой. Мы все были уверены, что он спит. И он сидел под дождем, целую ночь.
– Целую ночь?
