Длинные и сверхдлинные междуударные интервалы тоже идут вразрез с традиционной ритмикой: ...Захле бывающийся локомо тив («Город», 1916; четырехстопный амфибрахий); ...У вы писавшегося из боль ницы («Весна», <1>, 1918; пятистопный ямб); ...Захле бывающийся Севас тополь... («Лейтенант Шмидт»; пятистопный ямб); Расскаль зывающаяся артил лерия... («Дурной сон», редакция 1928 года; четырехстопный амфибрахий); ...Заду мавшейся перед реко ставом («Грядущее на всё изменит взгляд...», 1942; пятистопный ямб); ...Им вы несено и соверше но («Победитель», 1944; пятистопный ямб)53. По количеству неполноударных стихов в трехсложных размерах с Пастернаком не сравнится никто: ударения на второй стопе трехстопного амфибрахия у него пропущены в 12,7 процента стихотворных строк. Но густота пропусков, «которая непривычному слуху кажется неестественной <...> как раз и соответствует „естественному” ритмическому словарю русского языка»: теоретически таких строк должно было быть даже немного больше — 14,4 процента54.
В ямбах и анапестах Пастернака достойны удивления многосложные безударные зачины. Например, во всей русской поэзии XIX века до сих пор разыскан только один стих четырехстопного ямба с несомненным пропуском двух первых метрических ударений: ... И не переста ет сиять... (Г. Батеньков), — тогда как у Пастернака насчитывается 17 таких строк: Но недоразу менья редк и... («Матрос в Москве»); ... И по водопро водной сети... ; ... За железнодо рожный корпус, / Под железнодо рожный мост («Высокая болезнь»); Их предостере гают с бочек («9‑е января»); ... Из-за известня ковых груд... ; ... На противопо ложный край ; ... Несовершенно летний гад («Зверинец», 1925; второй пример —из ранней редакции); А уж перекли кались с плацем .. . ; Вы революцьо нер? В борьбу... («Лейтенант Шмидт»); ... Спал и, оттрепе тав, был тих... («Смерть поэта», 1930); И на однои менной грани... («Неоглядность», 1944); ... Чтобы за город скою гранью... («Земля», 1947); Или, опере дивши мир . .. ; Или консерва торский зал... («Музыка», 1956); ... Но на сороко вом году... («Культ личности забрызган грязью...», 1956); ... Как бы обере гая вход... («За поворотом», 1958). Эти 17 строк тем не менее составляют только 0,5 процента от числа всех четырехстопных ямбов Пастернака, написанных с 1918 по 1959 год, хотя, согласно языковой модели этого размера, стихов такой формы должно быть 0,7 процента55. Так же как с пропусками ударений в амфибрахии, в случае с пятисложными безударными ямбическими зачинами Пастернак приближается к «естественной» норме, но не достигает ее из-за инерции традиционного ритма.
Это же можно сказать о ритмике четырехстопного ямба в целом. Со времен Андрея Белого мы знаем, что у поэтов XVIII века метрические ударения чаще пропускались на второй стопе, а у поэтов XIX века — на первой. В XX веке «ударность II стопы опять понижается», и «наиболее сильно» эта «„архаизаторская” тенденция» воплощена в четырехстопном ямбе Пастернака56. Но у него это не было спровоцировано ни стиховедческими открытиями Белого, ни его ритмическими экспериментами57. «Возвращение» к ритму XVIII века у Пастернака — в отличие, допустим, от Ходасевича58 — было напрочь свободно от стилизаторства: все дело в том, что от «естественного» языкового ритма стих XIX века отстоял дальше, чем стих XVIII, а самой «естественной» за всю историю размера оказалась ритмика Пастернака59. Но эта «естественность» не была просто автоматическим подчинением языку: чтобы «отдаться» ему, надо было преодолеть искусственную ритмическую инерцию, вырабатывавшуюся на протяжении двух столетий.
Всевозможные приметы устной стихии — им немыслим счет — пронизывают поэтический язык Пастернака сверху донизу: его семантику и стилистику, лексику и фразеологию, морфологию и синтаксис, орфоэпию и просодию. Подлиньше («Высокая болезнь»), на живуху, то есть«наспех, кое-как», тверезый, шурум-бурум («Спекторский»), повскакавши с тахт («Волны»), тулово («Вечерело. Повсюду ретиво...», 1931), занапастишь («Вальс с чертовщиной»), по щиколку («По грибы», 1956), в одёже («Июль»), заносит в лоск, то есть «совершенно, окончательно» («Первый снег»), с погулянок («Ночной ветер», 1957) и тому подобные формы уместны только в разговорной речи. Пастернак не пишет: Корпус был полон, — он пишет: Всё в корпусе было полно («В больнице», 1956). Это, конечно же, не литературный язык — это язык художественной литературы, круто замешенный, как почувствовал еще Мандельштам, на повседневной бытовой речи.
Разнообразие и множественность проявлений небрежности у такого большого поэта, как Пастернак, запрещают в ней видеть исключительно следствие его недосмотра — все это если и не нарочно, то, без малейшего сомнения, закономерно. Сдвиги и двусмысленности, корявость, неблагозвучие, грамматические погрешности для поэта настолько органичны и стилистически нейтральны, что обнаруживают себя даже в переводах, а не только в собственных стихах. Это и понятно, ведь Пастернак свою работу переводчика призывал «судить как русское оригинальное <...> произведение»60. С этой точки зрения красноречив перевод Гётевой «Миньоны», в каждую строфу которой привносятся амфиболии либо аграмматизм:
Ты знаешь край лимонных рощ в цвету,
Где пурпур королька прильнул к листу...61
Королек — не только сорт апельсина, но еще и небольшая лесная птичка с оранжевым оперением на темени; по этой причине уразуметь перевод суждено лишь тому, кому ведом оригинал: Kennst du das Land, wo die Zitronen bl ь hn, / Im dunkeln Laub die Gold-Orangen gl ь hn... = Ты знаешь край, где цветут лимоны, / В темной листве пылают золотые апельсины... (кстати, апельсины у Пастернака произрастают в лимонных рощах).
Во второй строфе перевода изваянья задают вопрос: / Кто эту боль, дитя, тебе нанес? По-русски так сказать нельзя: боль причиняют , а наносят вред , обиду или рану (в немецком тексте: ...Und Marmorbilder stehn und sehn mich an: / «Was hat man dir, du armes Kind, getan?» = ...И статуи стоят и смотрят на меня: / «Что случилось с тобой, бедное дитя?» ).А венчает стихотворение обмолвка в заключительной строфе:
Ты с гор на облака у ног взглянул?
Взбирается сквозь них с усильем мул.
У Пастернака мул протискивается сквозь ноги, у Гёте — ищет свой путь в тумане: Kennst du den Berg und seinem Wolkensteg? / Das Maultier sucht im Nebel seinem Weg... = Ты помнишь ли гору с ее заоблачной тропой? / Мул ищет в тумане свой путь... Пастернак в переводе верен себе больше, чем подлиннику: «Наравне с оригинальными писателями переводчик должен избегать словаря, не свойственного ему в обиходе, и литературного притворства, заключающегося в стилизации»62.
