3. ВСТРЕЧАЮСЬ С ЛИЗОЙ И…
В 11.15 дизель-поезд японского производства — этакая серо-стальная гусеница — прибывает с севера. С мягким шелестом автоматически открываются двери, из вагонов появляется дорожный люд. Я стою за газетным киоском, в удобном обогревательном пункте и нервно курю.
Пых-пых! — быстро курю. Нервничаю. Зорко вглядываюсь в пассажиров, которые втягиваются в двери вокзала. В руке у меня букетик этих самых… ну, предположим, тюльпанов, а не исключено, что гвоздик. На губах, чувствую, блуждает неконтролируемая улыбка. Я сжимаю зубы, гашу ее. Выхожу из-за киоска со своими лютиками. Кручу головой туда-сюда. Озираюсь. Мешаю людскому движению. Много пассажиров, прибывших с севера, а Лизочки среди них нет. Что за бредятина! Столько пассажиров, а ее, видите ли, нет! Неужели не приехала? — думаю я, уже негодуя, уже злясь. Я прибыл за семь тысяч верст раньше ее — не хреновина ли это?
И тут вдруг вижу Лизу. Несомненно ее! В светлой своей курточке, неизменных джинсах, светловолосая, с сумкой через плечо, она одна из последних появляется в проеме вагонной двери как раз напротив меня. (Сильный укол в сердце.) Держась за поручень, ступает на ступеньку, а с перрона протягивает к ней руку и поддерживает под локоть (сильный укол в сердце!) какой-то седовласый, неописуемо элегантный господин с чемоданчиком «дипломат». Лизонька (укол в сердце!) улыбается ему, что-то говорит смеясь, и вот уже эта пара, несомненно дружеская (серия уколов в сердце!), оживленно болтая, направляется мимо меня к вокзальным дверям.
Мертвый Теодоров с поникшими цветиками-семицветиками.
Они исчезают в дверях.
Оживая, я срываюсь с места.
Я их догоняю?
О, нет!
Я их все-таки догоняю и, догнав, говорю небрежно-сердечно:
«Привет! Простите, не помешал?»?
Нет!
Я их опережаю и, выйдя навстречу, демонстративно раскрываю объятия с воплем: «Лиза!! Дорогая!!»?
Нет, нет!
Я делаю вот что: я их преследую. Во мне вдруг проснулся сыщик, опытный и хитрый, хотя никогда я не был им — ни с женой N 1 Юлей Зайцевой, ни с бывшей Клавдией, никогда я, клянусь, не имел также дела с КГБ. И вот иду следом, скрываясь за чужими спинами. Они подходят к прилавку с коммерческими товарами. Прячусь за колонну. Что он купит моей Лизоньке, этот седовласый господин? Обручальное кольцо? Золотую цепочку? Ажурные трусики? Норковую шапку? Ишь как переговариваются между собой, обсуждая свадебный подарок! Но ничего не покупают, отходят. Жмот, однако, этот господинчик! Теодоров не пожалел четвертной на приобретение алых маков! Следуют дальше, оживленно беседуя, в полном согласии. Мысли мои злы: сучка Лизка! Предательница какая, изменщица! Как играет своим крутым задком, какая вызывающе похотливая поступь! Совести у нее нет, вот что. Бессовестная она. Недостойна моих эдельвейсов!
— Бабуля, возьмите, — протягиваю рододендроны старушке — торговке сигаретами «Рейс». — Дарю!
— Да ты что, сынок, опупел? — не верит она.
— Берите, берите, — всовываю я букетик хризантем ей в руку. И спешу следом за теми — за седоволосым жуиром и светловолосой его соблазнительницей. Соглядатай, сыщик, агент. Вот, Семенова, в кого ты превратила писателя Теодорова. Мило болтаешь, сияешь, идешь — не оглянешься… куда? Куда, интересно, поведет тебя твой дорожный дружок? Прямиком к себе домой, в свои апартаменты? Я закуриваю. Я иду в десяти шагах сзади, злой и угрюмый. Хмель вышибло. Легкий звон в ушах. Щеку нервически подергивает. Заболел почему-то зуб. Завыл мочевой пузырь. Разладились все системы жизнеобеспечения. Сейчас как догоню, Семенова, как шлепну с размаху ладонью по заду, как заору: «Здорово, Семенова!!» — испорчу кайф. Но не догоняю, лишь преследую неотступно, злой, угрюмый… пересекаю улицу около почтамта… приближаюсь… отдаляюсь… торможу. Вот они куда! Ресторан «МиМ». В расшифровке — «Мастер и Маргарита». Та-ак.
Скрываются за дверями. Я докуриваю сигарету. Платком вытираю рот. У меня почему-то сильное слюнотечение, как у бешеной собаки. Ну уж кто имеет неотъемлемое право входа в этот элитный кабачок, так, несомненно, сочинитель Теодоров! А как у нас с капустой? Хреново у нас с капустой — сорок рублей с мелочью. Ничего. Обойдемся и этой скромной суммой. Нам ведь не надо поить-кормить куртизанку Л. Семенову. Мы хлопнем стопарь, закусим хлебной корочкой, скажем Лизоньке пару ласковых и удалимся. А лучше бы, конечно, запалить этот «МиМ», как тот самый Дом Грибоедовский! — смутно думаю я, входя.
Они сидят за столиком в дальнем углу: Лизочка спиной к двери. Сейчас я «попорчу им уют» — правильно, Булат Шалвович? Истерик закатывать не будем, это мы не умеем. Драться тоже не станем, не в наших это традициях. Мы поступим, как подобает писателям, — уничтожим сильным, незаурядным словом! Это мы смогем. Безусловно.
Я приближаюсь к столику и встаю, как охранник (или как официант) за спиной Лизы. Улыбаюсь, глядя на седовласого красавца (перс, однако!), который недоуменно на меня смотрит. Следуя его взгляду, Лиза оборачивается. Лиза оборачивается. И что же?
Она сильно взвизгивает. (Вот уж не думал, что способна!)
Она взвизгивает.
Она вскрикивает: «Юра!» — расшифровывая меня всему залу.
Она вскакивает со стула и кидается на Теодорова, который, не будь дураком, принимает ее в свои объятия. Смачный, затяжной поцелуй на глазах ошарашенного перса.
Какая артистка, однако! можно подумать, что и впрямь безумно рада видеть Теодорова.
— Ты откуда? Уже приехал? Так быстро? Почему? — сияя, сбивчиво спрашивает она.
Спокойно, спокойно. Сейчас разберемся. Знаем ваш театр! Знакомы с примадоннами. Ишь ты какие «Три сестры» и «Чайка» вместе взятые!
— Мы зашли пообедать, — говорит растерянная Лиза.
— Не поужинать, нет? — уточняю я. Она не слышит.
— Ашот! (Опять Ашот). Познакомьтесь. Юра, познакомься.
Красавец перс встает и протягивает мне руку.
— Аганбегян. Ашот, — представляется он. Я называю себя и тут же спрашиваю:
— Экономист Аганбегян не ваш родственник?
Въедливо так спрашиваю: «Экономист Аганбегян не ваш родственник?» Мол, не в родстве ли вы со знаменитым экономистом-авантюристом-волюнтаристом-популистом Аганбегяном?
— Нэт, — кратко отвечает этот Аганбегян. — Садытесь к нам. «Да уж сяду, друг, будь уверен!»
— А я не нарушу ваш уют, нет? — вслух ядовито спрашиваю. Желчно. Ядовито. С кривой усмешкой.
— Не глупи, — говорит Лизонька. — Садись. Ашот! Мы с Юрием давно знакомы.
«Очень давно. Ври дальше!»
— Юрий профессиональный писатель. Он автор многих книг. Юра, Ашот коммерсант. («А кто же еще! Ясно, коммерсант!») Мы в поезде познакомились. Ехали в одном купе, понимаешь?
«На одной полке? Понимаю».
Подходит, шаркая ногами, официантка, старая и усталая уже спозаранку. Ашот спрашивает меня, что я буду есть и пить. (С Лизонькой этот вопрос, по-видимому, решен.)
— Вы пьете коньяк? — спрашивает он. Глупый, однако, этот Ашот, хоть и коммерсант.
— Юра пьет все, — лучезарно улыбается умная Лиза, любовно на меня глядя.
— Я никогда не пью днем, но за знакомство выпью, — отвечаю я глупому Аганбегяну. При этом я изучаю губы Лизы. Явных признаков засосов и укусов вроде бы нет. Но под глазами легкие тени, какие бывают при недосыпе. Узкое, нежное, светлокожее ее лицо страшно похоже на Варенькино, сестричкино. Не возражаю я также против овощного салата и бифштекса с картошкой — пусть платит богатей.
— Мы буквально только что с поезда, — говорит Лизонька, когда официантка, шаркая ногами, уходит.
«А то я не знаю!»
— А ты когда приехал?
— Вероятно, позавчера, — отвечаю.
— Точно не помнишь? — улыбается Лизонька.
Я ее вопрос игнорирую. Я смотрю на красивое, смуглое, крепкое лицо седовласого Ашота. В Армении его родной, понимаете, кровь льется, а он на дальних берегах, понимаете, пьет коньяк и охмуряет чужих зеленоглазых прэлэстниц, нэхороший чэловэк!
— Чем торгуете, Ашот? — нагло спрашиваю я.
Он отвечает, что он, собственно, не торгует, а посредничает. То есть надо понимать так, что он не примитивный торгаш, а современный делец большого размаха. Хрен редьки не слаще. Икра, рыба — вообще морепродукты. Бартер. Долевое участие. Контракты. Сделки. Увлекается, словом. Хочет произвести на меня впечатление. (А на Лизоньку, видимо, уже произвел.) А на хрена мне это все знать? Лучше бы миллион занял, Аганбегян! Но я хвалю его:
— Интересно живете, Ашот!
— Нэт, нэ интэрэсно, — отвергает он.
Ни хрена в сарказме не понимает, не улавливает интонации, зато Лизонька толкает меня под столом ногой — заткнись, мол, Теодоров! Заботливая какая, оберегает своего лощеного Ашотика Миллионовича!
— Ты рыбу не забыл передать моим? — улыбается она, переводя разговор на другое, беспокойно ерзая.
