— Ты рыбу не забыл передать моим? — улыбается она, переводя разговор на другое, беспокойно ерзая.
— Нэт, нэ забыл, — отвечаю я с внезапным акцентом.
— Сам занес?
— Ну да, еще чего! У меня дел, знаешь, сколько было, боже мой! У меня минутки не было свободной.
— А как же?
— А я позвонил твоим, и Варенька прибежала.
— Куда?
— Ну, в гостиницу. Я в гостинице жил. Хорошая, Лиза, у тебя сестра. Мне понравилась.
Улыбка с ее лица исчезает. Она хмурится. А я улыбаюсь, как сатир.
Аганбегян же Купюрович встает, говоря, что покурит в холле. Правильно — иди, покури. И, едва он отходит, я гневно приступаю:
— Ну, хороша ты, Семенова! И куда ты с ним собиралась после кабака, интересно знать мне?
— Что за чушь! Никуда. Я есть захотела.
— Ври больше! Так бы тебя этот деляга и отпустил, как же!
— Слушай, перестань. Случайный знакомый. Вот и все.
— Красавец! Папашка! — злобно говорю я.
— Он не старше тебя.
— Но глупей. Я умней его. Скажешь, нет?
— Умней, умней, успокойся.
— Я спешил, Малеевку бросил — такое прекрасное место! — хотел тебя поскорей увидеть, а ты развратничаешь!
— О, Господи! Ну, чего городишь? — кладет она свою руку на мою.
— Ты, Семенова, меня позоришь. Я все-таки известный здесь человек, ты это осознаешь?
— Заткнись, а то рассержусь!
— Хочу знать, сколько любовников у тебя было, пока меня не было! Сколько?
— Ни одного, зануда. Я без тебя скучала.
— А коньяк пьешь с армяшкой.
— Это ты с ним будешь пить, а не я.
— Да, буду! Отомщу ему. А тебя я должен, вообще-то, по правилам зарезать.
— Ну и режь, если дурак, — отвечает наглая Семенова.
— Дома у тебя, Семенова, все в порядке, — продолжаю я. — Сестрица твоя поступает в консерваторию, так я понял. Скромная девочка. Не то, что ты!
Лизочка прищуривается. То есть прищуривает свои зеленые, с искрой глаза. Спрашивает странным голосом:
— И долго вы с ней сидели в гостинице? «Правильней — лежали».
— Нет, недолго, — отвечаю. — А что?
— Ты, надеюсь, ее не соблазнял? — щурится Лизонька.
— Боже мой, за кого ты меня принимаешь! — негодую я, и она тотчас проницательно спрашивает, откуда, интересно, у меня появилось это идиотское «боже мой» да еще с еврейской модуляцией. Я затыкаюсь на миг, но тут же говорю:
— Ну, вот что! Здесь не рассиживаться, поняла? Армянина твоего я под конец застолья, когда расплатится, оскорблю, и сразу поедем ко мне. Я хочу тебя всю тщательно осмотреть, какая ты есть. Я помню, какая ты была! Если ты чуть-чуть другая…
— Тише! Идет! — говорит Лиза.
— Вот и хорошо. Поцелуй меня. Пусть видит.
— Обойдешься! — отвечает Лизонька.
Затем появляется Илюша. Я ему позвонил и обрисовал ситуацию. С ним приходит нежданный человек, редактор издательства «Коралл» Володя Рачительный (такая фамилия), который три месяца пребывал в отпуске на материке, — высокий, остробородый, — наш общий приятель. С ним я крепко, по-братски обнимаюсь. Знакомлю обоих поочередно с Лизой, называя ее Теодоровой, и с Ашотом этим Аганбегяном. Он, надо сказать, уже успел мне понравиться, ибо он, судя по всему, армянин широкий, незажимистый, а я таких люблю. Придвигаем еще один стул. Володя Рачительный, остробородый интеллектуал, прекрасно оживлен и речист. Он приехал один, без жены, оставив ее временно на материке, и это, по-видимому, его вдохновляет. Ашот подзывает официантку. Так, мол, и так, дэвушка. Дополнительный заказ. Коньяк, само собой. Интересная жизнь! Очень! Американцы, армяне, русские. Поезда, пароходы, самолеты. Нью-Йорк, Ереван, Курилы. Коньяк, виски, медицинский спирт. Лиза, Мотя, Соня, Варя. Илюша, Володя, Юрий. «Дядя Ваня», «Лолита», «Ночь нежна», «Мастер и Маргарита», ну и «Невозможно остановиться». Боевики, депутаты, коммерсанты, президенты. Богатство и безденежье. Пьянь и трезвость. Юная демократия и инвалидный тоталитаризм. Замечательно, что все это существует. Многообразие, разнообразие. Приветствую всякие неожиданности и непредсказуемости. Лиза, конечно, отчасти предательница, но я уже убежден в ее невиновности. Доверчивость моя порой до крайности глупа, знаю, но я предпочитаю лучше ошибиться, чем сомневаться и подозревать. Доверчивость, друг-читатель, это, если угодно, дар Божий, не всякий сучий потрох ей наделен!
Пьем за присутствующую даму. За многострадальную Армению. За Россию. За исконно русские Курилы. Будний рабочий день, между прочим.
— Мне пора, — говорит Лиза, огорченно вздыхая. Она едва-едва пригубила, но на светлом лице ее проступил нежный румянец. Зеленые глаза… как бы это сказать?.. лучатся. Хороша, очень хороша подружка у Теодорова!
— Зачэм уходить, Лиза? — Это Ашот. — Есть вечерний поезд. Сошлитесь на него, — подсказывает Илюша, большой знаток подпольных комбинаций. — Позвоните — и точка! — Это Володя Рачительный. — Какого черта! День отъезда, день приезда нерабочие! — Это я. Словом, соблазняем Лизоньку, уговариваем ее остаться. Но она почему-то непреклонна: нет, надо идти. У нее оперативный материал, его ждут в номер.
— Сколько я должна, Ашот? — спрашивает она. Седовласый Аганбегян темнеет от негодования.
— Обижаете, Лиза!
— Ну, хорошо. Спасибо, — встает она. Свет, блеск, море и небо!
Я выхожу следом за ней в холл. Здесь спрашиваю: ну! когда? Ясно спрашиваю: когда, мол? Когда встретимся? И вдруг слышу:
— А может, не надо сегодня? Давай завтра.
Я поражен.
— Ты в своем уме? Что говоришь!
— Но ты же напьешься сегодня, — улыбается Лиза, любовно глядя.
— Обижаешь! — отвечаю на армянский манер. — Когда это я напивался?
— Вообще ты мне не нравишься. Старый, потасканный. Я с тобой еще разберусь!
— Разбирайся! Когда?
— Ну, вечером. Часов в шесть. Позвони на работу.
— Идет! Жди.
Обнимаю ее и нежно целую в губы. Она легонько шлепает меня ладонью по щеке, отталкивая. Кто из нас может знать, что произойдет вечером?
Дело в том, что мы ничего не знаем. Мы можем загадывать, это в наших силах, на дальний срок или близкое расстояние — и только. Мы зависимы от любой малости, вот в чем дело. Перекрестись, говоря: «Встретимся в шесть», ибо нет никакой гарантии, что вы вообще когда-либо встретитесь. Не утверждай: «Я буду дома, как штык», ибо не ясно, попадешь ли ты туда. Столько неисправных светофоров! Шоферы-убийцы. Незарегистрированные безумцы-прохожие. Открытые люки канализационных колодцев. Прицельные метеориты. Обрыв высоковольтного провода. А сердце? Оно каждый миг может дать сбой, это уж точно. Поэтому я никогда не уверен, что приду в срок и куда надо. Всякий раз, исполняя задуманное, я поражаюсь, что достигаю цели. Чудо! — думаю я. — Чудо! А прогнозировать на годы вперед, как пытаются многие, вообще бред и тщета. В любой плановой программе изначально заложена ошибка. Все равно придешь туда — не знаю куда, причем, если еще повезет, если осенит свыше, и падешь на полдороге, коли озарения не дано. Это просто, как азбука Морзе. Три точки — три тире — три точки: SOS. Мы все излучаем эти сигналы, но не слышим их. Только сиюсекундность и ценна. Я хочу быть (и всегда бываю) расточительным сиюсекундным Теодоровым. Пусть несет!
— Володя, сколько на твоих?
— Половина шестого, — бегло отвечает Володя Рачительный. Он задумчиво-рассеянно, вскинув острую бородку, щиплет струны гитары. Играть не умеет. Щиплет, теребит, бренькает.
— Ашот, ты где с Лизой познакомился?
— В поездэ, гдэ же!
Врет. Ну, ладно, проверить невозможно. Мать Ашота, похоже, поила его в младенчестве коньяком, вот откуда такая высокая толерантность. Красив, благообразен, осмысленно трезв.
— Илюша, как самочувствие?
Не слышит. Хозяйка дома Ольга Ц. (та самая), пополнив закуску на столе, снова восседает, как на троне, на Илюшиных коленях. Она не на службе, потому что она на бюллетене. Болеет, значит. Чем? Неважно.
Метеорология пока обходится без нее.
— Володя, издашь мой роман? Нигде не могу устроить.
— Большой?
— Хороший.
— Тащи. Почитаем.
— Ладно. А сколько на твоих?
— Ась?
— Времени, говорю, сколько?
— Без пяти шесть.
Мать честная! — вскакиваю я. Все, ребята. Бегу. Опаздываю. Илюша Скворцов вопрошает с коленей Ольги Ц… нет, вру!., из-под сидящей на нем Ольги Ц.
— Неужели бросишь нас навсегда?
— Надо, Илюша, надо!
— А ты притащи ее сюда.
— Хорошо. Постараюсь. Если пойдет.
— Баб ко мне не водить! — тут же привычно кричит Ольга Ц. «И не подумаю», — думаю я. Еще чего! Очень мне надо приводить мою Лизоньку к армянину Ашоту Аганбегяновичу. Ишь как он помрачнел, потемнел лицом, этот ловец исконно русских красоток! Переживешь, деляга толерантный.
Опаздываем, опаздываем. Встреча намечена на шесть часов. Нас ждут рыбообработчицы, и мы бежим, спешим между бараков под проливным дождем. Скатываемся по деревянной лестнице к морю, бурливому и пенному. У причалов раскачиваются ржавые маломерные суда. На берегу навалы морской капусты. Острый запах йода. Это, дети, остров Кунашир. А вон там, вдали, за неширокой водной преградой, за плотной завесой дождя вздымаются исконно японские сопки. Мы на них не претендуем, правда, дети? мы не жадные.
