На период тестов и анализов Корбах получил продолговатый пластиковый контейнер, который соединялся с катетером и был привязан специальными штрипками к левой ноге пациента. Он мог ходить и вдобавок к этой замечательной способности мог, задрав штанину, наблюдать скопление клюквенного сока из его травмированных мочпутей. «Пожалуйста, Стенли, воздерживайтесь от любого вида сексуальных возбуждений», – сердечно посоветовал доктор. «Разве таковое еще существует?» – мягко простонал пациент. Доктор загадочно улыбнулся. Легко сказать, трудно сделать. Почти каждую ночь в госпитале Корбаха почему-то посещали колоссальные эрекции, причинявшие ему поистине вавилонскую боль.
По мере того как команда Эдди Херца расширяла свои тесты, общее физическое состояние нашего гиганта все усложнялось. Выяснилось, что его коронарные артерии забиты холестериновыми формациями так же густо, как тропы горной Иудеи были перекрыты патрулями вавилонян и филистимлян. В таких условиях трудно было решиться на «хирургические мероприятия», по выражению Херца. К счастью, Стенли еще не нуждался в операции «байпас» на открытом сердце, можно было обойтись ангиопластикой, то есть прочисткой артерий. К несчастью, в сценарии было еще одно серьезное осложнение: ангиопластику даже при всем современном оборудовании было рискованно проводить на фоне продолжающегося кровотечения. И наконец, была еще одна, самая зловещая, опасность: увеличение простаты могло быть следствием злокачественного процесса. В этом случае надо было готовиться к большой полостной операции.
Стало быть, прежде всего надо было прибегнуть к биопсии, которая сама по себе, разумеется, относится к числу «хирургических мероприятий». Если Стенли повезет и опухоль окажется доброкачественной, тогда к железе, что Стенли застенчиво называл «моя сливочная фабрика», будут добираться без раскрытия живота все через тот же старый орган, который упорно возражал против того, чтобы его считали просто частью водопроводной системы. «Полный вперед, док, – сказал Стенли, – делайте все, что вам нужно, с этим столь несовершенным судном для путешествия души, как выражается один мой русский родственник».
Херц обсуждал с Корбахом все детали, как стратеги Пентагона, возможно, обсуждали зачистку Панамы. Сначала они решили сделать ангиопластику, и они сделали ее. После того как наш гигант оправился от этого мероприятия, его опять отправили в операционную и вытащили из него кусочек увеличенной железы на анализ. Затем, как несколько лет или несколько минут, протянулись несколько дней полуагонии в ожидании результатов. Дело осложнилось тем, что все это совпало с длинным уик-эндом национального праздника, когда университетские лаборатории были закрыты. Разумеется, «АК энд ББ корпорейшн» могла открыть все лаборатории города и заплатить за это любую цену, однако наш пациент резко возразил против такого варианта, сказав своей жене: «В этой фазе жизни, девочка, я хочу быть таким же, как все мои братья, я хочу испытать агонию и надежду. Агонию и надежду, мой друг; только так». В решающий день Эдди Херц не заставил их ждать. Деловито войдя в палату, он объявил хорошие новости. Канцера нет, опухоль доброкачественная.
Всю неделю до этого, лежа в постели, с иголочками, проникающими в главные пути его внутренней галактики, он продолжал думать о двух главных, как он полагал в это время, вопросах: чувства, то есть существование, и отсутствие чувств, то есть не-существование. Транквилизаторы, болеутоляющие, а также некоторый напиток Вечного Жида проделали какую-то странную шахту в его сознании: он не знал, то ли ему снятся ошеломляющие сны, то ли это какой-то иной вид путешествия во времени и пространстве. Он был уверен, что существуют онтологические параметры за пределами жизни, и не боялся смерти. И все-таки, когда перед биопсией он получил мощную общую анестезию и в следующий миг очнулся для того, чтобы понять, что «хирургическое мероприятие» завершилось и в нем содержалось на деле несметное число мигов, в коих он просто не существовал, его пронзила смертельная идея полного отсутствия онтологии, отсутствия чего бы то ни было за пределами мига чувств, иными словами, отсутствия Бога. Разверзлась идея тотального ужаса, и с этой идеей в обнимку его оставили ждать лабораторных результатов во время длинного уик-энда в столице Соединенных Штатов.
Ну что ж, мы немедленно начнем подготавливать вас к мероприятию на вашей простате. Доктор Херц попросил кусок бумаги и в лучших традициях американской хирургии начал фломастером пояснять пациенту, что они собираются делать с его бедной плотью. Главная цель этой сравнительно недавней техники состоит в том, чтобы избежать большой операции по удалению «сливочной фабрики». Вместо удаления мы через ваш мочеточник берем только часть тканей, так что в будущем «фабрика» сможет возобновить работу хотя бы частично.
Стенли кивнул и спросил, как долго это протянется. Полтора часа, был ответ. А как насчет анестезии? Что насчет анестезии? Существует хорошо разработанная болеутоляющая техника для этого типа операций. А в чем дело, Стенли? Я не хочу полной анестезии, Эдди, даже если будет больно. Оставьте мне хоть часть сознания, о’кей? Эта операция не требует полной анестезии, сухо сказал Херц и покинул палату. Ему не нравились пациенты, которые заказывают себе анестезию, как будто это гарнир в ресторане.
Дружелюбие, впрочем, вернулось к нему в предоперационной, когда он увидел Стенли замкнутым на все трубки и окруженным командой анестезиологов. Мистер Президент, я вам гарантирую, что завтра утром ставки «АК энд ББ» подскочат резко вверх! Давайте, давайте, думайте о бирже, о теннисе, о ваших парусниках, о женщинах, но только не о Навуходоносоре и Торквемаде! Мы забыли сказать читателям, что доктор и пациент стали приятелями после недели, проведенной на теннисных кортах острова Мартас Виньярд.
Вскоре после этого напутствия Стенли Корбах начал снижение (или подъем) в облака блаженного, медленно вращающегося путешествия внутри самого себя или вокруг самого себя. Он ничего не видел, кроме исключительно приятных волн чего-то волнообразного, и ничего не слышал, кроме обрывков медицинской терминологии, произносимой какими-то добрыми духами. Среди этого блаженства кто-то время от времени тянул или дергал его член, но это ничуть не уменьшало чувство всеобщей гармонии. Как раз напротив, что-то прибавлялось. Он улыбался, показывая, что ему знакомы эти движения, он и раньше их испытывал там, где он недавно был, в его жизни, вот именно в том, что сейчас лежит немного сбоку от него. Нет ничего вредного в этих дерганьях пениса, ничего демонического, это все невинные игры существ, которых когда-то называли – и все еще, все еще называют! – людьми.
Позже поле его зрения, если мы можем назвать это зрением в обычном смысле слова, разделилось на сегменты, и в этих сегментах он мог видеть, или предвидеть, или вспомнить какие-то подробности жизни, увеличенные или уменьшенные, а то и целые панорамы, сфокусированные или размазанные, и все это вместе было предельно милым и близким: вдруг локоток высунулся из розовой розы кружев, потом явилась мощенная булыжником улица, в конце которой полоскалось темно-синее море с белыми барашками во всю ширину, кто-то шел под темными арками, он был горд своими новыми сапогами, он приближался к какому-то решающему повороту в жизни, маленькое белое пятно в углу сегмента быстро превращалось в трепещущий холст, появился экипаж, влекомый двумя ярко-коричневыми лошадьми, стук их копыт смешался со стуком его каблуков, дверь кареты открылась, маленькое розовое пятно вдруг вздулось огромной розой, весь шелк и кружева, и взбитое, как сливки, чувство юности, смешанное с горечью расставания; навсегда, ну что ж, прощай! Маленький мяч мрака катится через сцену, волоча проволочный хвост. Выплюни комок слюны! Выпей воды, вина или молока, вступи на сходни, глотни моря, глотни юности, триумфа, не верь, что тебя убьют как жида, когда вернешься, насладись своим свиданием и скажи этим губам и пальцам и всем другим частям розы: сеньоры, сделайте это так, как вы хотите, я весь ваш.
«Какое сейчас давление? – спросил Херц своих помощников. – Кэти, будьте любезны, добавьте седативов в систему, благодарю вас».
Сегментация круга исчезла, равно как и сам круг растворился в уюте и тепле наркотической полунирваны вашингтонского католического госпиталя.
Он постепенно приходил в себя уже в своей палате. Естественно, первое, что отчетливо сфокусировалось, оказалось телевизором, мощно прикрепленным к потолку помещения. Какой все-таки гуманный подход к основным нуждам прикованного к постели пациента! Странная игривость ума напомнила ему первую фазу похмелья. Что послеоперационный больной жаждет увидеть после путешествия в околоастральные сферы? Ну конечно, реальность, то есть телевизор. И рука его сразу после пробуждения автоматически рыщет в поисках переключателя.
