В тринадцатом корпусе кроме них никто сейчас не жил, только в холле дремала, устроившись в старом огромном кресле дежурная, да днем приходили маляры и электрики, шумной бригадой, гнездились на одном этаже, и шумели там сами себе, совершенно не мешая Сереже и Инге.
Она готовила завтрак, добывая из термоса заваренную с вечера рассыпчатую гречку или рис, доставала из холодильника холодную курицу, Серега, сидя на низкой табуретке, открывал банку с рыбой или паштетом. И смеялся, глядя в окно, где на подоконнике сидела терпеливая ворона, сверкала черной бусинкой глаза. Вставал, выносил гостье кусочки хлеба и чего повкуснее.
— Голый на пятом этаже! — возмущалась Инга, — трусы надень, соседи, гм, увидят!
— От голой слышу, — Серега облокачивался на звонкий железный поручень, закуривал и, дразня Ингу, манерно помахивал рукой кому-то внизу.
— Да. Но я на балкон не лезу!
— А ты лезь. Иди сюда. Семен Крокодилыч тебе скажет доброе утречко, Инга Михална!
— Серый, уйди с балкона, вдруг и правда, Крокодилыч явится. Наябедничает директору.
Серега вздыхал, тушил сигарету и быстро одевшись, брал рабочую сумку. Целуя Ингу, напоминал строго:
— Мы тебя ждем.
Шаги в пустом коридоре звучали звонко, и Инга не закрывала дверей, пока звук не менялся на быстрый топот — Сережа сбегал по лестнице. Потом она стояла на балконе, переступала босыми ногами по плетеному половичку и высматривала, как он, мелькнув среди желтой поредевшей листвы платана, махал ей рукой и исчезал.
Садилась работать. Они ее ждали. Ее мужчина и его дракон. Совсем скоро уезжать, оставляя большого зверя дожидаться сезона и шумных людей. Цветов на розовых кустах вокруг толстых боков, мощных лап и спокойной длинной морды.
Ночами, валяясь, Сережа мечтал:
— А еще купим тебе сапожки. Такие, как видели, помнишь, в торговом? И… и хорошо бы шубку.
— Серый куда мне шубку? По степям бегать? И дома ремонт нужен, одной краски вон сколько…
— Не понимаешь. Я хочу тебе. Чтоб носила. На мои деньги. А я такой буду приходить и рукой лениво, жена! А ну быстро, к кормильцу!
— Я и так буду. Быстро.
— Но сапожки… — не унимался Горчик.
И она смеялась, кивая. Конечно, обязательно сапожки.
Солнце светило ярко, будто вокруг стояли невидимые зеркала, отражающие воздух и умножающие его. И мерно грохотала радостная зеленая вода, катила на берег увенчанные белыми гребнями волны. От них пахло свежими огурцами и расколотым летним арбузом.
Инга быстро шла, дышала, хватая ртом этот прекрасный запах. Кивнула Крокодилычу, который важно потел в черной форме охранника, прогуливаясь по бульварчику. И выходя на песок, побежала к воде, стукая пакетом с термосом о ногу. Бросила его и, скидывая спортивные тапки, вошла, как всегда удивленно радуясь мерному празднику света, воды и грохота. Кинула в стороны руки и закричала, жмурясь от капель, мгновенно усеявших лицо и ресницы. В грохоте крик был неслышным, и это тоже было прекрасно.
— Купалась? — спросил Сережа, вынимая из пакета сверток и термос, — чай будешь сама-то?
— Ты поешь, тогда искупаюсь. И погуляю.
— Не заблудись, — пошутил, вкусно кусая от толстого бутерброда и Инга, примерившись, куснула с другой стороны. Сказала невнятно, прожевывая колбасу:
— Растолстею с тобой. Ела уже.
— Не. Поплавай, пока еще лето.
Дракон слушал их, прикрыв глубокие зеленые глаза. Серега их выложил собранными на берегу морскими стекляшками, а больше нигде ничего украшать не стал. Инга снова, как всегда, обошла лежащего зверя, наводя фотокамеру на гребень, грубо и точно вырезанный по изогнутой спине. Сняла вольно лежащие лапы, уже полускрытые посаженными цветочными кустиками. Встала перед спокойной, чуть улыбающейся мордой с круглыми ноздрями и большими зелеными глазами под нависшими веками.
— Очень нравится. Очень красивый. Совсем настоящий. Серый… я помню его. Он в кино был. Помнишь детский фильм, про страну Фантазию? Там мальчик, и книга. Он шел спасать мир от пустоты. И у него был дракон. Лохматый, белый.
Серега покачал головой, повязанной линялой банданой.
— Я не видел. Запомнил бы. Похож, значит?
— Ну… да. Очень похож. Только тот лохматый был. И с крыльями. Ты не расстраивайся. Все равно это твой дракон.
— Чего расстраиваться? Конечно, мой. Просто они все похожи, когда настоящие.
Горчик отклонился от каменной драконьей скулы, чтоб оглядеть зверя. Встал, отряхивая колени. И, пройдя вдоль бока, сказал задумчиво:
— С крыльями, говоришь? А дай мне блокнот, ляля моя. Там, на козлах.
Инга еще постояла рядом, глядя, как он быстрыми штрихами чертит страничку. И Сережа кивнул, не поднимая головы, но подставляя щеку для поцелуя:
— Беги. Скупайся. И погуляй. А то солнце садится рано, не лето все ж.
Она ушла, оглядываясь и чувствуя на лице улыбку. Кажется, время для слез прошло, понадеялась осторожно, и тут же на всякий случай надежду прогнала, пусть все идет, как идет. Но улыбка осталась.
На просторных клумбах цвели астры и георгины, праздничные, будто не последний месяц осени стоит, звеня тонким, уже холодным по вечерам воздухом. Инга шла вдоль цветочного месива, касаясь рукой пушистых лепестков с упругими кончиками. Белые, фиолетовые, красные и нестерпимо-желтые. Так много, что листья утопали, невидимые за мешаниной цветного, будто кто-то взбил яркую пену и ушел, оставив.
Осторожно присаживаясь, снимала бабочек, их было удивительно много, прямо роскошь — кругом цветные крылья, раскрытые и сложенные, расписанные нежными овалами и четкими перевязями. Выпуклые, собранные из множества крошечных сот, глазки, задранные мордочки, хоботки, скрученные спиралью. Не дыша, подводила объектив совсем близко, ловила дальним планом высокие деревья или белый угол корпуса, смутную человеческую фигуру. Плавно нажимала кнопку. Будет радость Виве. Нужно бы, наконец, отобрать полсотни снимков, напечатать и сделать ей в спальне цветочную стенку, всю увешанную картинками в одинаковых тонких рамках. А в их с Сережей спальне…
Она поднялась и снова улыбнулась. Их. Теперь это их спальня, а столько лет она была только ее.
На стенке их спальни будут царить волны, и — травы. А на другой она развесит Сережины рисунки. Он ругается и не хочет, говорит, да это просто эскизы, куда их людям показывать. Но они так чудесны, на каждом неровном листке из блокнота или альбома — его летящие линии, и то, что они не закончены, делает их совершенно воздушными, будто все продолжает лететь. Инга с Санычем сделают для них рамки. Надо совсем простые, и одновременно серьезные. Из тонкой бамбуковой щепы, другие — из веток, тоже тонких и не совсем ровных. Она подумает. И это будет радостная работа.
Уходя от цветов, уже торопилась к песку, снова к мерному грохоту яркой воды. Осеннее солнце коротко, когда начнет клониться к закату, придет вечерний бриз, хватать лицо холодными лапами. Но пока вокруг свет, шум воды и яркая белизна пены.
Ей не понравилось напротив санатория, где скелетиками торчали остовы пляжных зонтов, и, проверив застегнутый в кармане рубашки мобильник, она пошла дальше, держа в одной руке фотокамеру, а в другой снятые тапки. Шлепала по воде, отпрыгивая, чтоб набегающие волны не намочили длинных шортов. Но отвлекалась на небо, полное восхитительных тугих облаков, круглых и высоких. И все же намочила штанины.
За хлипким проволочным забором, отделяющим цивильную территорию от длиннейшего общего пляжа, что тянулся до самого горизонта, где смотрела вверх фантастическая тарелка, Инга прошагала еще сотню шагов, чтоб забор не маячил перед глазами. И на своем привычном уже, любимом месте, уложив камеру на плоский камень, запрыгала на одной ноге, стаскивая шорты.
Вокруг было совершенно пусто. Прекрасно. Вдоль ленты песка кружевом укладывали себя волны. Стояли каменные замки, возведенные пляжниками, то маленькие, высотой в локоть, а то и вполне солидные, почти в человеческий рост. И за низким обрывчиком — ей по пояс, начиналась осенняя степь, кинутая так же просторно, как морская вода.
Инга любила уходить именно сюда, а не на другой край санатория, который выходил ближе к городу и дачам. Тут ей казалось, другая планета. Я бы жила на такой, подумала, сняв и белье тоже, потому что снова забыла полотенце. И медленно пошла в беспрерывное движение кристальной воды, пожимаясь от ее газированной прохлады…Чтоб вокруг вода и травы. Шум ветра, моря, шелест колосьев. Дивные запахи. Воздух, который, кажется, можно пить и есть, и быть от него сытым.
В проливе вода другая. Зеленая, полная принесенных течениями водорослей и мелких рыбешек. Иногда мутная от размытого водой синего ила. Но это тоже чудесно. А еще там Вива, Саныч, и Рябчик с Пенелопой. Там ее дом. Пусть планета воды и трав будет, чтоб приезжать погостить, а после возвращаться обратно, к родному.
