— Дубак не рехнется, мы — точно. Ты где резинку взяла?
— Где, — женщина засмеялась, — из трусов выдернула.
— Они у тебя не спадают?
— Я их узлом завязала.
— Тебя как зовут?
— Мария.
— А сидишь за что?
— За хулиганство. Год дали.
— Что натворила?
— Муж работал в зоне. Дубаком. Жила в Лабытнангах. Он пил часто. Любовницу имел. Я как-то пришла к нему на работу, у меня на него накипело, и побила стекла на вахте, прибор какой-то сломала. Вот меня муженек и упрятал.
Хотя Мария и толково рассуждала, но по выходкам напоминала сумасшедшую. Миской, из которой пила, несколько раз зачерпывала в параше и плескала в лицо надзирателям.
Под стук параши, под матерки и песни Марии Глаз отсидел пять суток.
Разводящий повел Глаза не в камеру, а на склад. А матрац-то в камере остался. Глаз получил постельные принадлежности, и разводящий привел его к карцеру.
— А почему снова карцер?
— Будешь сидеть на общих основаниях.
Разводящий открыл топчан, Глаз расстелил матрац и забегал по карцеру.
— Старшой, я на общем основании? — постучал он в кормушку.
— На общем.
— Ну тогда возьми у малолеток пачку махорки, газету и коробок спичек. Сделай доброе дело.
Дубак принес.
— Вот спасибо. Пусть у тебя на огороде урожай будет богатым.
— Да нет у меня огорода. Я в казенном доме живу.
— Тогда пусть жена хорошо кормит, а не так, как нас хозяин.
— Ну и чудак ты, Петров, сидеть тебе теперь в карцере долго. Добился.
На следующий день после прогулки Глаз разделся по пояс и лег на бетонный пол. Решил простыть и попасть в тюремную больничку. Он отчаялся. Отсидеть пять суток в карцере для него ничего не стоило. Но сколько теперь?
Два дня валялся на бетонном полу. Заслышав шаги, вскакивал и падал на топчан.
Ему захотелось плакать. Может, станет легче. Он, распластанный на бетоне, силился заплакать. Но слез не было.
Лежа на бетоне, вспомнил Веру. «Она, наверное, сейчас гуляет на улице. А правда, что она сейчас делает? Может, в кино собирается? А может, на свидание? Верочка, милая, будешь ли ты моей?»
Глаза бесило — не может заболеть. Люди чуть простынут, и сразу температура. А тут никакая холера не берет.
«Господи, освободи меня от карцера».
И правда, будто Бог услышал Глаза: его забрали на этап. Какая радость! Конец карцеру! Да здравствует родная КПЗ! «Улица, улица, я увижу тебя из окна «воронка»!»
Глаза привезли в милицию на закрытие дела. В кабинете — Бородин и следователь прокуратуры Иконников. Иконников еще больше поседел.
Глаз щелкнул каблуками:
— Солдат армии войска польского прибыл, — и без приглашения сел на стул. — Федор Исакович, что же вы Пальцева Юру, друга своего и соратника, на полтора года упрятали? Не-хо-ро-шо.
— Ты с ним сидел? — спросил Бородин.
— Я снял с него тельняшку и галифе. В тюрьме у Юры житуха плохая. Зашибают его. Переживает сильно и почти ничего не ест. Боюсь, помрет с голоду. Не выдержать ему полтора года.
— Ты же выдержал. Выдержит и он.
Бородин вышел. Иконников стал брать у Глаза последние показания. Прижатый признаниями Мишки Павленко, Глаз признался в совершении разбоя. Только сказал, что преступление совершили вдвоем с Генкой Медведевым. Робки Майера не было.
О краже из старозаимковской школы магнитофонов и проигрывателя Иконникову известно. Мишка Павленко и в этом преступлении колонулся, а Генка Медведев чистосердечно признался. Глаз кражу отмел.
Иконникову без разницы: вдвоем совершено разбойное нападение или втроем. Доказано главное — преступление совершили они.
Робку недавно увезли в КПЗ. Он ни в одном преступлении не признался. Следователь прокуратуры жать на Робку не стал. Пусть суд устанавливает, кто с кем совершал разбой и кражу.
После допроса Глаза завели в кабинет начальника милиции. Он сидел за одним столом, Бородин — за другим. Около окна стоял прокурор района и курил.
— Ну как, Колька, здоровье? — улыбнулся прокурор.
— Как здоровье? Лучше скажите, что Колесову будет?
— Колесову дали строгий выговор за то, что он тебя не убил. — Прокурор беззлобно рассмеялся.
Глаза после такого ответа передернуло. Он решил кинуться на прокурора и схватить зубами за глотку. Еще секунда — Глаз напрягся, готовясь к прыжку, — но прокурор опять улыбнулся:
— Дак как твое здоровье?
Улыбка прокурора и повторный вопрос о здоровье растопили ярость Глаза. Он расслабился, обложил Колесова матом, но на вопрос отвечать не стал.
Иконников Глаза несколько раз допросил, запротоколировал и на закрытие дела пригласил защитника Барсукову. В прошлый суд она его защищала. Глаз сел за стол.
— Давай посмотрим дело, — сказала Лидия Васильевна.
— Я сам буду листать.
Иконников за защитника ответил:
— Нет, Коля, дела в руки тебе не дадим. Еще порвешь какие-нибудь листы. Садись рядом с Лидией Васильевной и смотри.
Глаз подсел к ней, и она стала быстро листать.
— Помедленнее, я и двух строчек не успеваю прочитать.
— Можно помедленнее.
— Хорош. Не хочу дольше. Галопом по Европам. Если б я сам полистал да почитал там, где мне интересно, тогда другое дело. А так, — Глаз фыркнул, — что от этого проку. В деле есть показания заключенных, которые видели, как я с этапа бежал?
— Что ты за побег переживаешь, — сказал Иконников, — когда буду составлять обвинительное заключение, напишу о нем только одну строчку. Не повлияет побег на приговор.
— Следователь особого отдела Эмиргалиев это же говорил. Я хочу, повторяю вам, чтоб наказали Колесова. Почему он стрелял в малолетку? Пусть перед судом отвечает.
Защитник молчала. Глаз посмотрел на нее, потом на Иконникова и сказал:
— Не буду дело смотреть. Согласен со следствием. Давайте распишусь.
Закрытие дела Глаз подписал. Со следствием — согласен. На этот раз уголовный розыск сработал четко, и претензий у него не было. Вот только Колесова выгородили. И защитником Глаз недоволен. Сидит, как пешка, и Иконникову поддакивает. Дела прочитать не дает. Будто не защищать, а обвинять берется. И Глаз сказал:
— Я не хочу, чтоб вы меня защищали. Что от вас толку.
— А какой тебе толк нужен? — спросила она, улыбнувшись.
— Толк нужен. Мне тогда три года дали, и зачем вы меня защищали? Если б вас не было, больше б не дали. Я отказываюсь от вас. Возьму защитника из Тюмени.
— Что ж, твое дело. Ты вправе брать любого защитника. Хоть из Москвы.
Мент повел Глаза в камеру обнявши: боялся, чтоб не ломанулся, когда будут мимо выхода проходить. Пока мент вел его по коридорам, Глаз шарил в карманах его кителя прямо на виду у посетителей. Вытащил у него пачку «Беломора» и с ней зашел в камеру. Угостил зеков.
В камере сидел пожилой мужчина. Он много забавных историй знал. Сейчас мужчина рассказывал о лошади по кличке Серко.
— Ну до того Серко умный был, что половина колхозников его сахаром угощала. У Серко был номер, с которым бы ему в цирке выступать. Частенько по утрам, перед работой, конюх этот номер колхозникам показывал. «Серко, — говорил он, — пойдешь в коммунизм?» Серко вставал на дыбы, мотал головой, храпел, рыл копытом землю, но в коммунизм идти не хотел.
В камере была интересная личность — рецидивист Никита. Из пятидесяти лет около половины просидел в лагерях и чего только о зонах не рассказывал. Заговорили об Александре Матросове.
— Прежде чем базарить об Александре Матросове, надо знать, кто он был. Он в зоне сидел, на малолетке. В Уфе. Его там страшно зашибали. Вон спросите у Глаза, как на малолетках ушибают. Там все на кулаке держится. Так вот, Сашу в зоне били по-черному. Он с полов не слазил. И рад был, когда на фронт попал. Я с ним в одной зоне не был. Но кент мой, Спелый, с ним вместе в Уфе сидел. И он рассказывал, как опустили в зоне пацана. Вас бы вот с годик-другой подуплить, а потом отправить на фронт и отдать приказ уничтожить дот. А ведь как получается: парня били в зоне, а потом, когда он совершил подвиг, эту зону, где у него здоровье отнимали, назвали его именем. Уфимская малолетка имени Александра Матросова[12]. Знаешь, Глаз, эту зону?
— Знаю, — ответил он, — я в Одляне сидел, а Матросова от нас недалеко была. Она показательная. У нас кулак сильный был, а в матросовской, говорят, еще сильнее.
Однажды, когда заключенных повели на оправку, Глаз увидел в конвое старшего лейтенанта Колесова. Глаз шел последним. За ним следовал Колесов. Глаз обернулся:
— Я думал, по тебе панихиду справляют. Живучий ты, падла.
Колесов дождался, пока заключенные зашли в камеру, и дернул Глаза за руку.
— Стой! Ты, сволочь, если будешь так говорить, я тебя, — он судорожно схватился за кобуру, расстегнул ее, но вытаскивать пистолет не стал, — пристрелю.
