Прошло два дня с тех пор, как, стоя на корме клошаровой лодки, пьяный и веселый, он посмотрел наверх, на холм, и увидел, что среди кипарисов, стоявших там темной зазубренной стеной, мерцает золотистый огонек. Дрожит и едва заметно движется, как будто кто-то бродит по парку со свечой. Или – как свеча, которая плывет сама по себе.
– Ну, что я тебе говорил, – тихо сказал клошар за его плечом, – она продвигается к дому.
– Вижу. – Маркус достал из кармана трубку и протянул ему вместе с пачкой табаку.
– Сейчас поднимется наверх и пойдет в свою спальню. Всегда так делает.
– Откуда ты знаешь, что это женщина? – Маркус вглядывался в теплую лиловую темноту.
Высокие стекла оранжереи поблескивали в лунном свете, казалось, она висит в воздухе, будто прозрачный дирижабль, наполненный пожухшей листвой.
– Мертвая женщина, – поправил его клошар. – Видишь ли, это призрак Стефании, моей старой подруги. Она всегда говорила, что лучше ее спальни на свете места не найдется. Вот и приходит поваляться на своей кровати.
– Твоей старой подруги? – Маркус покосился на старика, невозмутимо набивавшего трубку. – А она об этом знала? Говорят, хозяйка поместья не слишком жаловала деревенских. Годами не спускалась с холма и ни с кем, кроме падре, не разговаривала.
– Люди всякое говорят. – Старик зажал трубку зубами и прикрыл спичку рукой от ветра.
Маркус с трудом разбирал его слова, к тому же ветер подул сильнее, кипарисы на холме заволновались, а желтый огонек, за которым он невольно следил глазами, мигнул и пропал, как будто в воду канул.
Лодка стояла высоко на стапелях, корма немного задралась, и сидеть на ней было неудобно, да и тесно, но Маркус не уходил. Выкурив со стариком еще одну трубку на двоих, он дождался появления свечи в окнах верхнего этажа, где она промчалась по комнатам так быстро, как будто ее тащило дьявольским сквозняком. Потом свеча – или что бы это ни было – остановилась в угловой комнате с эркером, вспыхнула ярче, еще ярче, разрослась до размеров нимба и погасла.
В тот вечер они разошлись поздно, договорившись заняться покраской в конце недели. Маркус засмеялся, вспомнив, какое довольное лицо было у старика, когда они прощались под единственным фонарем, возле здания портовой охраны:
– Не забудь, не просто красная, а красная сангрия!
Он улыбался, двигал бровями, потирал руки и пританцовывал, перебирая ногами в разбитых сандалиях. Похоже, ему и впрямь нужна была эта краска.
Дойдя до вершины холма, Маркус присел на камень, достал фляжку с водой и отвинтил пробку. Пятнадцать лет назад они стояли здесь с Паолой, бросив рюкзаки на траву, и смотрели вниз, а потом направились на пляж, густо измазанный зеленым илом по кромке моря. В то лето, когда они приехали на побережье в первый раз, буковая роща была еще молодой, и с этого места «Бриатико» был виден почти целиком, вместе с парадной лестницей из местного мрамора – белого, в голубую крапинку.
Весь вечер Паола говорила о том, что завтра они первым делом отправятся на холм. Лучшее, что можно придумать для последнего дня, – это увидеть часовню поближе и сделать пару набросков, сказала она, а потом уж в Кастеллабату и домой! У него было другое мнение, но он выслушал ее, а потом, под шум дождевой воды, стучавшей по крыше палатки, сказал все, что хотел, прижавшись ртом к ее затылку. Потом они занялись любовью, и он удивился тому, как быстро вошло в силу его признание: стоило произнести слово – и калиф превратился в аиста. Паола казалась ему непривычно горячей, ее обычная настороженность куда-то пропала, а тело звенело, как хорошо натянутый парус под ветром.
Утром он показал ей старую веревочную лестницу, упрятанную в зарослях лещинника, и Паола сразу забралась наверх, быстро перебирая сильными смуглыми ногами в теннисных тапках. Маркус смотрел на нее снизу, прикрыв глаза ладонью: синее с белым платье Паолы развевалось как дайверский альфа-флаг, а значит, посторонние суда должны были обходить это место стороной и снизить ход.
– Отсюда видно даже лодки в порту! – Она помахала ему рукой, призывая подняться. – И рыбный рынок! Только там теперь ни души, и какой-то старик поливает прилавки из шланга. Будто цветы.
Потом он варил кофе и возился с примусом, а в полдень они бросили вещи в палатке и поднялись на холм, огибая мелкие виноградники: прямой дороги наверх не было, только пучок мелких разбегающихся тропинок, издали похожий на прожилки руды в граните. К поместью ведет хорошая дорога, сказал им пастух, сидевший в траве возле овчарни, только подниматься нужно не от моря, а с южного склона. Ищите кусок розовой гранитной скалы с деревом, там можно перебраться через стену и спрыгнуть в парк. У нас тут все так делают!
* * *
Маркус сделал несколько шагов в сторону обрыва, теперь он стоял на том самом месте, где они встретили пастуха, только виноградников здесь уже не было. За высоким ребром скалы виднелся пляж – почти недостижимый, засыпанный галькой, сиявшей на солнце, будто горсть перламутра. Маркус подумал, что хорошо бы спуститься туда и посидеть в гранитной пещере, похожей на розовую собачью пасть. Однажды они с Паолой провели там целый день, лениво отползая от догонявшего их прилива, пока не оказались в глубине пещеры, у самого корня черного собачьего языка. Они были пьяны, и ледяные быстрые реки морской воды, понемногу заполнявшие пещеру, их только смешили.
Бяша-бяша, повторял Маркус, подражая шепелявому пастуху, бяша-бяша, скучное растение! В тот день пастух угостил их вином из кожаного мешка и пожаловался на калиновые кусты, заполонившие южный склон: корни-то крепкие как кулак, сказал он, где калина пошла в рост, там уже ничему не пробиться. Скучное растение, сказал он, и само еды не дает, и другим поперек дороги лезет, зачем только Бог такое создал?
Маркус решил, что попробует все-таки спуститься на пляж. Плоская крыша рыбного рынка поблескивала в просветах, а у входа в гавань стояли два промысловых судна. Вчера он был в порту и видел их вблизи – там он тоже сидел на куске гранита, эти красноватые валуны здесь повсюду, будто обломки гелиосовой колесницы. У северной стены рынка стояли поддоны для рыбы, косо сложенные, будто костяшки домино, а с юга его окружали сушильные стойки, на которых подвешивали рыбу, накидывая сверху мелкую сеть, чтобы чайки не разворовали улов.
Глядя на сеть, Маркус вспомнил, что так же делают норвежцы в Тромсё – ему приходилось бывать там и даже жить в бревенчатом домике хозяина шхуны. Это было в две тысячи третьем, он учился на последнем курсе и приехал в Тромсё перед защитой диплома. Именно там, сидя на берегу с бутылкой подаренного хозяином самогона, он вдруг понял, что прошло четыре года после исчезновения Паолы.
Прошло – и что толку? Паола по-прежнему была везде – вернее, возникала там, где он оказывался один, в темноте или при свете дня. Он все так же слышал ее голос: раз ты выходишь отсюда, сторож тебе и слова не скажет, – а в ноздри ему набивался горячий, жирный запах пепелища.
Неужели так будет всегда, думал он, вытряхивая на язык последние капли норвежской отравы, звуки, запахи, очертания предметов будут впиваться мне в голову горячими иглами только потому, что напоминают старую, запекшуюся обиду? Связи между словами будут такими же сильными, как связи между вещами, а сами вещи будут такими никудышными, что тронешь – и разворачиваются медленно, мягко расцепляя крючочки смыслов, постепенно обугливаясь, и, наконец, рассыпаются совершенно. Ведь только я один знаю, что здесь никого нет, они водят меня за нос, они всего лишь пятнышки на закопченном стекле, а кварцевая луна навсегда прибита к небесам, и нет обнадеживающего ответа, и нет убедительного опровержения.
* * *
Даже в ноттингемских пабах выпивку не подают так рано, как в траянских тратториях. Встретить клошара на площади стало для Маркуса целью, ради которой он заставлял себя просыпаться пораньше и выбираться из-под перины, которую хозяйка мотеля набила невесть чем: перина кололась мелким пером, пахла дегтем и весила, как полное дождя облако. Вернусь домой и буду начинать день со стакана красного, думал он, умываясь холодной водой (электричество снова пропало, и снизу слышались хозяйкины проклятия), разве то, как клошар говорит и выглядит, не доказывает, что он поступает правильно? Стакан красного и утреннее солнце на площади – вот что мне сейчас нужно, а потом непременно займусь делом.
Удивительно, но, когда он явился в «Колонну», там никого не было, ветер дул с моря, и на террасе было холодно, так что он зашел внутрь и заказал вино. Не успел подавальщик поставить на стол графин, как двери кафе захлопали, и нарядные посетители повалили валом: в церкви закончилась пасхальная служба. Маркус оглядывался в поисках клошара, но его не было видно. Ветер усилился, и полотняный навес над террасой надулся словно парус. Было слышно, как дождь стучит по крыше, пока еще слабый, но судя по тому, как потемнело за окнами, зарядивший надолго. Хозяин кафе появился в мокром пиджаке, занял свое место за стойкой и принялся рассказывать своим camerieri, что падре Эулалио был сегодня на высоте.
