Эти слова крутятся у меня в голове. Мне жарко, и в ушах все так же жужжит. Хотела бы я, чтобы Герберт улетел.
— Но я не делала этого.
Она смотрит внутрь меня, будто я сделана из стекла, и видит мой блеф.
— И?
Ее ледяной взгляд пронзает меня насквозь, замораживая воздух внутри. Кажется, что в комнате только мы одни.
— И? — смеется Киша. — Алло, она все это время сидела в тюрьме за то, что сделала ее мамаша!
— Ага, кто отправляет своих детей в отсидку вместо себя? Как она могла позволить взять ей весь огонь на себя? — говорит Чина. — Про нее писали в газетах и говорили в новостях! И везде ее поливали дерьмом!
Марисоль не сводит с меня глаз. Я тоже не в силах посмотреть в сторону. Она знает. Не знаю, как, но я это чувствую. Пламя в ее глазах прожигает мои кости.
— Ладно, ты взяла на себя вину за свою маму. Больше дело! А сколько всего она сделала ради тебя? Она дала тебе жизнь, растила тебя, кормила тебя, подмывала твою задницу, ты была в чистоте и безопасности. И она навещает тебя. Ни одна мама этих perras не навещает их!
В комнате становится холодно. Мы все одинаково смущены. Она права. В этом доме мама приходила только ко мне. Все остальные не нужны своим родителям.
— Разве ты не любишь свою маму?
Я просто смотрю на нее. Она выдувает пузырь своей жвачкой и откидывает волосы назад.
— Я бы села за свою мать, Dios la bendiga25. Не важно, за что, я бы сделала все ради нее. А ты, coño puta, собираешься отправить свою в тюрьму! Она слишком стара для тюрьмы! Ты убьешь ее, если она туда попадет. Ты хочешь этого?
— Ты уже проср*ла свою жизнь, как и все мы. Для тебя уже слишком поздно, — говорит она. — Твоя жизнь закончена. Зачем теперь портить ее?
Я обвожу взглядом комнату. Группа девушек всех цветов радуги, все оказались здесь за разные преступления, но каким-то образом мы все выглядим одинаково. У нас есть кое-что общее: мы все слишком сломлены, чтобы восстановиться. Девочки избегают зрительного контакта друг с другом, ненавидя Марисоль за то, что она озвучила о нас то, что мы уже давно знали. Сейчас было бы отличное время для мисс Вероники. Она могла бы вмешаться и сказать, что у нас есть шанс на счастливую жизнь, что мы можем измениться. Но она этого не делает. Она знает, что наше будущее обречено. Она знает, что трем девушкам здесь в этом году исполнится восемнадцать, и они окажутся на улице. Вполне вероятно, снова совершат какую-нибудь глупость и попадут в тюрьму. Или станут женской версией Теда и лягут в постель с первым попавшимся мужчиной, который предложит им крышу над головой.
— Ты ненавидишь свою маму?
Чувство вины прожигает меня изнутри. Я хочу ненавидеть маму. Хочу, но не могу. Не имеет значения, что она сделала. Пытаюсь ее ненавидеть, но это не в моих силах.
— Нет.
18 глава
— ЧТО ты хочешь сделать?
Мисс Кора так резко подскакивает, что стул вылетает из-под нее.
— Я хочу все бросить, мисс Кора. Сворачивайте дело.
— Почему? Надеюсь, это чертовски веская причина.
Она так размахивает руками, что едва ли ни сбивает ноутбук со стола. Я пожимаю плечами.
— Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Ничего хорошего? Ты... я только... ты сумасшедшая?
Она закрывает глаза, как только эти слова срываются с ее уст.
— Боже, Мэри, прости. Я не это имела в виду!
Я ничего не отвечаю, потому что именно это она и имела ввиду. Но не обижаюсь. Я сумасшедшая. Позволила ребенку умереть и солгала об этом.
Бедная мисс Кора, она так усердно работала. Она с самого начала верила, что я невиновна, еще до нашего знакомство. Мне немного не по себе от того, что заставила ее пройти через все это. Она хороший человек. Не такая, как мама или я. Только взгляните на рамки на ее стенах, ее дипломы и фотографии семьи. Она этого не заслуживает. Также, как и мама. Она уже застряла в своей собственной тюрьме. Пожизненно.
— Просто это того не стоит. Они все равно отберут моего ребенка. Они пересмотрят дело Джуниора и свалят вину на меня, так же, как было с Алиссой. И мама...
— Нет, Мэри! Они не повесят гибель Джуниора на тебя. Отчет коронера подтверждает, что это был синдром внезапной детской смерти. Ты тут не при чем. И твоей маме не следовало оставлять тебя дома одну с ним. Что за мать так поступает? Надо же, оставить ребенка заботиться о младенце. Это многое о ней говорит.
Когда я думаю о маме, все внутри начинает сжиматься. Тот сокрушенный взгляд, который она бросила на меня, когда я сказала, что она больше никогда меня не увидит. Но тот факт, что ранила ее, не означает, что хочу, чтобы кто-то еще сделал ей больно. Даже если каждый ее поступок был пропитан эгоистичными порывами, она меня вырастила. Сделала меня той, кем я являюсь сейчас. Она же стала такой, потому что я позволила ей такой стать, посадив острое семечко лжи и вырастив его до гигантского дерева, отбрасывающего тень на весь мир. Полагаю, мне всегда будет жаль маму.
— Она моя мама, мисс Кора. Несмотря ни на что, она все еще моя мама.
Лицо мисс Коры смягчается, она расслабляет свои руки.
— Но, Мэри, я не думаю...
Резкая боль пронзает мой живот. Судорожный приступ, опоясывающий меня от копчика до самого низа живота. Это продолжается уже неделю. Я глубоко дышу, пока он ни проходит.
— Мэри? Что случилось?
Она оббегает вокруг стола, наклоняясь ко мне.
— Просто сделайте это, мисс Кора, — я срываюсь на стон. — Вы можете это сделать?
Мисс Кора выглядит максимально разбитой. У нее едва ли получается собрать свои мысли в кучу.
—Мэри, я не могу просто свернуть этот процесс. Я не могу выкинуть твои показания! Даже если я сложу руки, власти штата, вероятно, вернуться к месту, где я остановилась и возобновит расследование против матери. Для этого достаточно показаний и улик.
— Но у них нет дымящегося ствола?
Мисс Кора выпрямляется. И снова эта толика сомнения, украшающее ее лицо как макияж. На этот раз к нему прибавляется осознание.
— А у тебя он есть?
Я слышу неодобрение в ее голосе, но меня это не волнует. Делаю глоток воды и с трудом сдерживаю самодовольную улыбку.
Мистер Чарльз Миддлбери все еще живет в том же доме на 18-й Восточной улице. У него все та же машина, все та же прическа и даже его одежда та же. Он все так же работает в страховой компании и уходит из дома во все то же время. Так что, как только меня выпустили из детской тюрьмы, я с легкостью приехала в его дом, когда его не было, пробралась на задний двор и нашла яму, которую я вырыла у куста гортензий. Мамин крестик был в том же месте, где я его оставила.
— Нет. У меня его нет.
Из записей Доктора Лидии Кросс
Детского клинического психолога
Многие отчеты фокусируются исключительно на психическом состоянии Мэри в ночь убийства, а не на полном анализе ее окружения и обстоятельств, оказавших влияние на ее жизнь. В жизни Мэри есть несколько ключевых моментов, которые могли бы привести к психологическому срыву, но ни один из них не является настолько значительным, как смерть ее маленького брата. После его смерти произошла кардинальная смена ролей между ней и ее мамой, обусловленная тягой к выживанию.
Ее любовь и верность к своей матери, которую она когда-то испытывала на себе, трансформировали ее в бессознательного опекуна. Сокрытие доказательств жестокого обращения и домогательств носило симпатический характер. Механизм выживания в таком случае проявлялся в отключении от внешнего мира, приступах не сдерживаемой ярости и подавлении воспоминаний. Таким образом, ее реакцию на убийство, начиная с тех пор и заканчивая сегодняшним днем, можно считать режимом самосохранения. Она перешла на антикризисное управление, подобно взрослому человеку, которым она была вынуждена притворяться большую часть своей жизни. Мэри продолжала скрывать и оберегать свою маму, потому что в ее сознании, она мать, а ее мама — ребенок.
