Ознакомительная версия.
Не было истерики, не было слёз. Была лишь тоска в его глазах («вселенская тоска», по выражению Смит). К слову, прощание Джони и Vi на Марсе один к одному напоминало расставание их двойников-андроидов, случившееся на Земле в декабре 36-го и устроенное как перфоманс компанией Club of Virtual Implication. События происходили в Кирибати на острове Бикенибеу посреди бескрайнего океана.
Как и реальные персонажи на Марсе, их клоны на Земле испытывали подлинную грусть и прилив нежности. В присутствии немногочисленных гостей (включая и весьма известных персон) CVI представили новый проект, известный в то время как «Последний счастливый сон» (браслет для эвтаназии). Под видом обычного человека клон Джони Фарагута переживал разочарование, боль и безысходность. На глазах у присутствующих он притянул к себе «Vi», обнял её и, попрощавшись, активировал свой гаджет (перейдя таким образом из одного измерения в другое).
Перфоманс, выполненный в лучших традициях авангарда, был, в сущности, театрализованной постановкой. Между тем, пьеса (пьеса современного искусства) имела и научную (если не философскую) подоплёку: правильно изготовленный клон ничуть не хуже оригинала. «По крайней мере, – заявила тогда Нефёдова (пиар-менеджер CVI), – клон, изготовленный с любовью, не менее чувственен: и реальные персонажи, и их образы мужественно принимают удары судьбы и ведут себя в высшей степени достойно (аплодисменты)».
Не менее достойно повела себя и Ингрид. Она не стала юлить и сразу же выразила желание вернуться на Землю. Ингрид так и не прониклась идеей окончательно покинуть прежний мир. Да и как тут покинешь? Вряд ли человек, выросший в условиях демократии, способен испытать столь сильную неприязнь к обществу, стране (и так далее), какую испытал, к примеру, Джони Фарагут со своей Россией (вечный изгой и беглец). К тому же и любовь её поутихла (если Ингрид вообще любила Ослика – она так и не поняла), да и Генри как-то поостыл. Казалось, перемена обстановки многое прояснила. Путешествие на Марс в этом смысле пошло на пользу обоим.
Обратная дорога заняла чуть менее трёх месяцев. В июле 38-го «марсиане», а именно: Паскаль Годен (командир корабля), Энди Хайрс (подруга командира, неизменная его спутница), Vi и Ингрид Ренар вернулись на Землю. Спускаемый аппарат благополучно приземлился примерно в 200 километрах от Французской Гвианы посреди океана в окружении кораблей береговой охраны Франции и спасателей ESA.
После непродолжительного курса лечения от радиации Паскаль Годен вернулся в Matra Marconi Space и продолжил прерванную было работу в качестве инженера космической техники. Как и прежде он популяризировал научные исследования и вместе с Энди Хайрс прожил весьма долгую и счастливую жизнь. Доставленная ими на Землю тушка голубя Маркуса и по сей день хранится в музее естественной истории в Нью-Йорке.
Вика Россохина после приземления прямиком направилась в Кирибати к своим друзьям по CVI – Мите Захарову и Тайке Нефёдовой. Опыт космической экспедиции и связь, пережитая с Джони, во многом изменили её характер (Vi словно расширила диапазон мысли), но не изменили её будущее. Как и предсказывал Осликов «Дарвин Аллигатор», Вика не единожды выходила замуж и всякий раз с облегчением расставалась. Ей было куда проще в компании друзей и за любимой работой.
Как ни удивительно, Ингрид Ренар вернулась с Марса чрезвычайно вдохновлённой. Было такое чувство, будто закончился анабиоз и, проснувшись, она взглянула на мир другими глазами. Всё происшедшее с Ингрид изменило её. Между нею и действительностью сложились новые отношения. Более того, эти новые отношения продолжали складываться – день ото дня она обретала всё большую целеустремлённость. Её мысли становились более упорядоченными и происходили, как казалось, из некоего «критерия всеобщей эффективности». Тут что с критикой Адама Смита Джоном Нэшем: от индивидуальной выгоды («животное» – подход Смита) к общему интересу («человек» – подход Нэша).
Словом, Ингрид пересмотрела саму себя, окружение, а заодно и отношение к своей профессии куратора современного искусства. «Если и есть какой-то мотив у искусства, – размышляла она, – то отнюдь не самовыражение (этого хватало и без Tate Modern), а как раз таки – „игра“ по Нэшу». Общий интерес, если хотите: когда и художнику хорошо, и Фобос с Деймосом не притянуты к президенту.
Так и вышло – вернувшись в Tate, Ингрид принципиально изменила свои прежние критерии к отбору экспонатов. В итоге бóльшую часть работ она стала отбраковывать как поверхностные. Пошли конфликты с руководством. «Пишут – что в голову взбредёт!» – защищалась Ренар, но без толку. Управляющих галереи интересовала скорее форма, чем содержание работ, и, естественно, деньги. Традиционная на то время модель «экспонирования» заключалась в следующем: завлечь художника (пообещать выставку), дать ему «высказаться» (свобода превыше всего), максимально доступно интерпретировать его творчество (выдать желаемое за действительное) и извлечь прибыль.
Ингрид же требовала большего – и от художников, и от устроителей. Именно поэтому она вскоре уволилась из Tate и на деньги, вырученные от полёта на Марс, открыла собственную галерею. Никаких «аборигенов» (творчество аборигенов – её последняя выставка) и условных «фаллосов» (фаллос как универсальный символ). Наконец-то Ренар могла сосредоточиться на том, что ей действительно интересно и что имело бы какой-то конструктив.
Во всяком случае, Ингрид так казалось.
Шло время. Она связалась с Софи, а там и познакомилась с Наташей Лобачёвой (давно и искренне вовлечённой в творческий процесс – писательницей и главным редактором издательства «Вулдридж и анемоны»). Знакомство пошло на пользу. Благодаря Наташе Ингрид открыла для себя с сотню новых художников, большинство из которых, так или иначе, представляли оппозицию в странах с авторитарными режимами.
На родине их старались не замечать, а если и замечали, то не издатели и галеристы, а, как правило, службы безопасности, Следственный комитет или прокуратура. Замечали также религиозные мракобесы (в основном православные, реже – мусульмане), футбольные болельщики, нацисты, гомофобы и прочие «патриоты», выступавшие от имени государства, Аллаха и Иисуса Христа.
«С этим Иисусом одна беда, – заметила как-то Лобачёва. – И смех, и грех – сначала придумают себе мученика, а затем носятся с ним, унижая приличных граждан».
Хотя, что скулить? Тем, кто попался – ещё ничего. Их судили, отправляли по тюрьмам, всячески издевались над ними, но они хотя бы чувствовали себя «при деле». Они страдали, конечно, и всё же их искусство достигло цели – кто-то да переживал вместе с ними (пусть бы даже сокамерник – этот герой в пустом зрительном зале).
Те же, кого не замечали (невероятно застенчивые, а то и трусливые, но гордые и думающие) страдали вдвойне. Их как бы и не было. Они словно не жили (а так хотели!). Они быстро спивались и их чурались, казалось бы, даже друзья и единомышленники. Они вели неприметную жизнь и, достигнув некоторой степени отчаяния, кончали с собой или тихо умирали (хорошо бы во сне).
Вот Ингрид и взялась за этих безвестных.
Она отыскивала их, приводила в чувство, устраивала им выставки, делала рекламу и даже помогала мигрировать, если тем грозила опасность.
Была ли это только благотворительность? Поначалу – да, но вскоре пошла и прибыль. Галерея получила известность, картины продавались всё лучше. Как собственно продавались и диссидентские книги издательства «Вулдридж и анемоны». Лобачёва и Ренар сдружились и, в сущности, дополняли друг друга. «Живопись и литература – две неразлучных лесбиянки, – как однажды подметил Клод Вулдридж. – С давних пор и поныне они заботливо оберегают мужчин от верной гибели на баррикадах».
В конечном итоге Ингрид решилась и на персональную выставку Генри Ослика. Идея хоть и лежала на поверхности, да всё руки не доходили. Кроме известной рукописи и прилагаемых к ней иллюстраций (живописные холсты топорной работы) у неё были фотографии (первые их совместные снимки у Tate Modern и последовавшие за ними – всего штук 30 или 40), а также с десяток картин, изготовленных Осликом на Марсе. Сюда же следует добавить и с полсотни электронных копий с работ, выполненных Генри в последние месяцы, уже после возвращения Ингрид на Землю.
Что она чувствовала? Честно сказать – и то, и сё. С одной стороны – грусть (Ослик уходил из её жизни, и уходил навсегда). С другой – необыкновенный подъём. Ингрид словно открывала Ослика заново (и ладно бы для себя – для других!), переживая при этом неподдельную радость. Ту самую, когда кормишь, к примеру, утку на Темзе или влюбляешься (пусть бы даже на день – приятно).
Помимо прочего выставка сулила неплохую прибыль, как собственно и вышло. Особый интерес среди покупателей вызвали работы, доставленные с Марса. Яркие, со смыслом, выполненные в живой манере (и со следами оксида железа) – хосты были раскуплены в первые же часы.
Ознакомительная версия.
