— Что именно вас интересует?
— Во-первых, всё ли с ней в порядке?
Маг был несколько озадачен вопросом:
— Что вы имеете в виду? Её никто не похищал, не чинил какого бы то ни было насилия над нею… — он запнулся, но тут же закончил, — …без её ведома. Вообще должен вам сказать, что чем скорее вы освободите себя от общения с этой девушкой, тем будет лучше.
— Теперь я вынужден спросить, что имеете в виду вы? Согласитесь, «освободить себя от общения» звучит не совсем удобоваримо. И для кого лучше — для неё, для меня? И что такое «насилие с ведома»?
— Сколько вопросов сразу! Хорошо. Только вначале скажите, пожалуйста: кроме этой девушки вас больше ничего не интересует? Других вопросов у вас ко мне нет, касающихся, может быть, вас лично?
(Господи! Каким идиотом он тогда был! И каким кретином должен был казаться Якутину!)
— Да, пожалуй! Вы хотите сказать, я несу в себе столько негатива и зла для этой девочки…
— Нет, вы здесь абсолютно ни при чём! — Прорицатель вновь посмотрел ему в глаза. — Вы или кто-то другой — неважно. Любой человек, с которым эту девушку свяжут какие-либо отношения, будет страдать. Негатив и зло, о которых вы говорите, не в вас, а в ней.
Что-то в словах Якутина резануло слух, но он не смог сразу определить, что именно. Какая-то фраза, где-то когда-то уже слышанная…
— Это для меня неожиданность! Я-то пребывал в уверенности, что сам такой бяка. И как по-вашему, сможем мы ещё свидеться с нею?
— Вы с нею — вряд ли. А вот она, если только у неё возникнет в вас необходимость, запросто может «проявиться».
— Да, — он попробовал улыбнуться, — вы действительно умеете «поднять настроение».
Между тем Якутин продолжал смотреть на него, как будто чего-то ожидая, а не дождавшись, неожиданно повторил свой вопрос:
— Неужели вы себя настолько не интересуете, что вам нечего спросить о себе?
— Нет, благодарю вас. О себе я знаю достаточно. — Он поднялся. — Спасибо вам большое.
— Н-да… Что ж, как угодно! Всего доброго.
Охранник проводил его до двери, и он, пройдя сквозь заметно поредевшие ряды «страждущих», вышел наконец на воздух.
Хотя было лишь около трёх, со стороны залива наползли уже серые февральские сумерки. Тяжёлые хлопья мокрого снега, казалось, таяли на лету, не успев упасть на слякотный асфальт.
«Пожалуй, к ведьмам и магам я больше не ходок, — подумал он, закуривая. — Диалога у нас с ними явно не получается…»
Он медленно направился в сторону метро.
Вот так бы всё шёл и шёл,
прощаясь с умершим днём,
со всем, чего не нашёл
в слепом эгоизме своём;
со всем, что навек потерял
в бессмысленной сутолоке дней,
со всем, что бесстыдно украл
у собственной жизни своей…
«И куда теперь? Домой? Продолжать писать стишки и вести этакий диалогизированный монолог в тишине квартирного склепа?
Да… Совсем как Катерина: «Что домой, что в могилу!»
Он сделал ещё несколько шагов и вдруг остановился, пронзённый каким-то неожиданным, неясным пока предчувствием неоформившейся в мысль догадки!
Склеп… Осквернённая могила… И вкрадчивый голос: «Всё в руце Божьей!» А потом — тот же голос, но уже совсем другим тоном: «Вы или кто-то другой — неважно …»
Вот! Именно эта фраза была повторена каких-нибудь четверть часа назад в крохотной подвальной комнатушке при неверном мерцании одинокой свечи! Слово в слово. Совсем, как тогда!
— Чернавка!.. — не произнёс — простонал он, дрожа всем телом и не чувствуя этого. А в ушах… нет, не в ушах — где-то внутри, в самой глубине сознания или подсознания — уже звучало: «После того, как вы сблизитесь… Ни под каким видом не входить в Крест… Ни под каким видом… Запомните…»
А он не запомнил!
И ещё… Было сказано что-то ещё, чего он не услышал. Он поспешил тогда поскорее вычеркнуть эту встречу из памяти — было в ней что-то… омерзительное! И вычеркнул.
«…К примеру, у женщин — на груди, аккурат посередине …» Вот! Родинка! Она знала про родинку! А он… столько раз потом… и даже не вспомнил!
Не вспомнил и позже — переступая порог Храма.
И лишь теперь, здесь, сейчас он вспомнил в с ё.
«И нашей встрече вы найдёте объяснение. Чуть позже… Если пожелаете… Мы даже сможем встретиться ещё…»
Что ж, самое время, пожалуй!..
* * *
Много лет приезжал и приходил он сюда, и ни разу — затемно. Серое кладбище в быстро сгущающихся сумерках встретило его как-то неприветливо и мрачно. С полчаса бродил он, довольно глупо озираясь, по сырым, заснеженным аллеям и слонялся, проваливаясь в ноздреватый снег, среди могил, невольно нарушая покой их обитателей. На соборе зазвонил колокол, приглашая к вечерней службе. Окончательно промочив ноги и уже в полной темноте, он направился к выходу.
«Чем по кладбищу шляться, как ведьмак голимый, лучше бы в церковь сходил. А то окрестился, видишь ли, а в храм — ни ногой!..»
Поднявшись по ступеням, он зачем-то остановился почти у самых ворот и ещё раз взглянул с высоты на такую неожиданно суровую сегодня и уже почти неразличимую во мраке юдоль печали.
Наполню я чашу до края
питьём из погибших надежд,
с грядущего смело срывая
семь чистых парчовых одежд.
Наполню я чашу до края
напитком утраченных грёз,
дорогу от ада до рая
усыплю бутонами роз.
Наполню я чашу до края
отравой угасшей мечты…
О Будущем правды не зная,
я с Прошлым сжигаю мосты!
Ему вдруг стало очень не по себе, даже немного жутковато. И в ту же секунду…
— Что вы здесь делаете в такое время? — раздался за спиной вкрадчивый голос.
Он вздрогнул от неожиданности, но сумел, заставил себя не обернуться сразу и, не меняя позы, почти спокойно ответил:
— А то вы не знаете!..
И, наконец медленно повернувшись, добавил:
— Ищу вас, мадам …
Агата опять не выспалась и проснулась в плохом настроении.
Эти ночные визиты — которые уже не столько пугали, сколько раздражали и бесили! — она давно научилась воспринимать как неизбежное зло. В конце концов, кому не снятся дурные сны! Однако никогда ещё не видела она бабку такой радостной. Да и нынешнее «задание», многое объяснив, на сей раз, одновременно и обнадёжило, и озадачило…
— Что ж, добрая моя, — начала бабка, — похоже, нашёлся тебе помощник. Очень перспективный хлопец: лет на десять тебя постарше и с хорошей наследственностью.
— Да я как-то особой нужды в помощнике не чувствую.
— Ты, конечно, не чувствуешь. А вот у меня ни времени на твою доброту, ни терпения на твои выкрутасы уже не хватает. Надеюсь, он будет менее строптивым и более покладистым. Если, конечно, выживет…
— Как это «если выживет»?
— Обыкновенно. Он завтра пожалует, о себе и драме своей сердечной подробно обскажет-поведает. А там всё будет зависеть от тебя: на сей раз решай сама. Поработать с ним придётся основательно. А потом, голуба моя, либо научишь его (и оставайся со своей добротой — он уж за тебя потрудится), либо наконец должна будешь поступиться своими условностями и начать заниматься нашим делом, как положено. — Бабка не без ехидства ухмыльнулась. — Если решишь похоронить мужичка!
— Какая из меня учительница? Может, сразу передать, что ж мелочиться…
— Не ерунди в поспешности! Нет у тебя этого права, не заслужила пока! — Бабка направилась к выходу, но на пороге остановилась. — Я, видно, тоже учительша неважнецкая, коли ты забыла, что я тебе говорила когда-то. — Она рассерженно обернулась. — Передавать можно лишь, когда чувствуешь смерть или в смерти находишься! — В темноте глаза её вспыхнули углями. — Так что не спеши, успеется!
Да, и на этот раз предложенная ею альтернатива мало чем отличалась от обычных безвариантных заданий!
Вот почему Агата не выспалась и проснулась не в самом лучшем расположении духа.
…Он появился около полудня — постучал в окно. Агата выглянула. На улице стоял огромный мужик в меховой дохе и шапке. «Хоть не замухортик какой, и то ладно».
— Там открыто, толкните калитку посильнее и заходите! — крикнула она, а сама накинула пальто и, пройдя на крыльцо, молча наблюдала, как он вошёл во двор и неспеша направился к ней.
— Здравствуйте. Я к вам от… — Он запнулся.
— Я знаю, от кого вы. Проходите в дом.
Бабка не шутила: порча на самом деле оказалась смертельной, и поработать впрямь пришлось основательно.
На десятый день (из тринадцати возможных!) — несмотря на усиление примовы — воск отливался так же, как и вначале. Агата, хотя и старалась не подавать виду, ощутила — пожалуй, впервые! — некоторое беспокойство. Он тоже сумел «включиться», поднял на неё глаза и довольно хладнокровно произнёс — скорее утверждая, нежели спрашивая:
