Деревянный дом вспыхнул быстро. Из машины Газиз наблюдал, как перепуганные соседи передавали друг другу вёдра с водой. Откуда ни возьмись, словно мотыльки на пламя, слетелась толпа детворы, активно мешавшая взрослым. Под ногами путались довольные собаки, прибежавшие вслед за малолетними хозяевами. Словом, через несколько минут вся деревня сновала перед горевшим домом. Приковыляли даже старики. Стоя чуть в сторонке, они бурчали, что в дни их молодости такой плёвый пожаришко потушили бы через три минуты.
Вся шитовская родня находилась в эпицентре событий. Вместе с ними, в мокрых от воды фуфайках, тушили огонь менлибаевские друзья. Они зорко следили за Шитовым–старшим, временами проявляя чудеса героизма и кидаясь за ним прямо в огонь.
«Ну когда, когда эти падлы его притащат», – психовал Газиз.
— Подъезжай! – зашипел телефон.
«Слава аллаху», – рванул он с места машину.
Через минуту ничего не понимающий Шитов сидел на заднем сиденье, удерживаемый двумя незнакомцами.
— В чём дело? Вы с ума сошли! – вырывался он. – Там мой брат горит…
— Лучше о детях побеспокойся! – на секунду повернулся к нему Газиз.
— Вы ответите, хулиганы! Знаете, кто я такой?!
— Успокойте его, чтоб лапшу на уши не вешал.
После двух ударов в живот задохнувшийся от боли Шитов начал понимать, что это не просто хулиганы, а нечто похуже.
— Что вам от меня надо? Деньги?! Говорите сколько.
Машина остановилась в лесопосадках недалеко от дороги.
— Что, хмель пообсыпался, Николай Андреевич?
Шитов удивлённо поглядел на говорившего:
— То‑то я думаю, где‑то вас видел, – чуть успокоился он.
— В подъезде у своей любовницы.
— Откуда вы меня знаете? Кто вы? Зачем следите за мной? – задёргался Шитов.
— Слишком много вопросов. Тебя что, опять успокаивать? – нахмурился Газиз.
— Нет, нет, я спокоен. Но там мой брат горит… Говорите, что вам нужно?.. Я всё…
— Нам нужен ты! – перебил его Менлибаев.
Шитов в ужасе уставился в мрачное скуластое лицо, смахивающее на череп в полумраке машины.
Он всё понял! Жизнь закончилась!
«Эти не шутят», – с надеждой посмотрел на дорогу.
Она была пустынна.
«Кричать бесполезно, никто не услышит… Может всё‑таки договорюсь? – думал он. – Скорее всего Кабанченко послал… Его люди… Эх, вырваться бы отсюда», — лихорадочно метались мысли.
— Я вам дам любые деньги! Слышите? Любые! Только отпустите…
— Ну‑ка, врежьте ему по кумполу, — приказал друзьям Газиз.
«А я потом вам врежу, чмошники, — подумал он, — уже сомневаться начали, петухи топтаные»…
— Николай Андреевич, мы тебя не тронем и сразу отпустим, как только напишешь записку, – ласково произнёс Менлибаев.
— Какую записку? Я всё напишу…
— Пиши! – бросил ему на колени листки бумаги и включил в салоне свет.
В глазах Шитова зажглась надежда.
— Диктуйте!
— В моей смерти прошу никого не винить. Родные! Простите меня. Я вас любил! – произнёс Газиз.
— А–а-а! – завыл Шитов.
— Хочешь знать, что будет?.. Завтра сгорит твоя мать!.. Потом изнасилуют дочь… Ты этого хочешь? – заорал Менлибаев. – Тебя бы на дачу, там сразу всё написал бы… Хочешь, сейчас сюда твою жену привезут?.. Или мать?.. Или дочь?.. А–а?.. Хочешь? – ударил его по лицу. – Ведь всё равно сдохнешь! Выбора у тебя нет, так ещё и родня страдать будет. Пожалей хоть их! – орал он, брызгая слюной. – Пиши! – пододвинул листки. – Ты же мужчина, – неожиданно успокоился и заговорил ровным голосом, – должен понять, что с тобой всё кончено… Но, клянусь аллахом, ни один волос не упадет с головы твоих детей, если напишешь записку! Ты веришь мне?.. Ни один!.. На пороге дома с автоматом встану, но их спасу… Пиши…
Шитов замер и с ужасом смотрел на белый лист бумаги, который нёс ему смерть. Он знал, что напишет свой приговор!.. Ради детей… Ради матери… Глаза набухли от слез, и он взял ручку…
— Ну–ну… – успокаивал его Газиз, сворачивая записку и пряча её в карман. – Сам сумеешь, или тебе помочь? – протянул ему пистолет с одним патроном. – Больно не будет… Ствол в рот и дави на курок! – как с тяжелобольным, разговаривал с ним Газиз. – Но следующий день – твой последний!.. Если до вечера не сумеешь… смотри! – немигающие, как у кобры, глаза палача сверлили Шитова.
Тот по–детски всхлипнул и взял пистолет.
— С–с-сумею!..
Хоронили Шитова в его родной деревне. Приехавший Кабанченко произнёс прочувствованную речь о потере друга и коллеги, которого никогда не забудет…
«Всё нервы!.. Сгорел на работе», – было общее мнение.
Дом брата отстроили за две недели на средства администрации города, выделенные Кабанченко. Он принимал самое активное участие в помощи семье покойного.
— Что бы мы без вас делали? – плакала на его груди вдова.
— Заходите в любое время, вы нам теперь как сын, – поддержала её мать.
Ну разве можно не избрать депутатом такого положительного человека, сострадающего другим и близко принимающего их боль к сердцу?..
К своему удивлению, я успокоился и привык к содеянному весьма быстро.
«Своей рукой себя уничтожил! Мог бы в милицию побежать или к крутым бандитам, умалять, чтоб отмазали, но выбрал то, что выбрал… Каждый выбирает свою дорогу сам»! – спокойно ходил на презентации и смело глядел людям в глаза. Совесть перестала мучить и по ночам, если рядом не было Марины, спал сном праведника.
Банкет по случаю избрания в Федеральное собрание Кабанченко, по традиции, устроил в бане. Его дородная супруга просто млела от счастья, купаясь в лучах славы, как раньше купалась в номере бани. Пашка смотрел на неё с огромным пренебрежением.
Ко мне он тоже не подходил – обиделся за свой бывший кабинет, в который ему вообще запретил заходить.
«Вот наплевать‑то, – думал я, – зато сколько интересных вещей записано на плёнку, это намного важнее Пашкиных обид. А ещё немножко повыпендривается и вообще с работы улетит… Незаменимых людей нет…»
На банкет я пришёл с Мариной. Первый раз мы были вместе на людях.
Мне, в принципе, было до лампочки, кто и что подумает, – в глаза всё равно не осмелятся сказать. Главное, чтобы она была рядом!
Свою жену вместе с Денисом и телохранителем отправил во Францию. Пусть погуляет, а то совсем запилила. Игорь уехал в командировку в Москву. Мы с Мариной были свободны…
Банкет проходил в интимной обстановке и, как всегда, закончился купанием в бассейне.
Нам удалось уйти по–английски.
— Едем к тебе? – обнял её в машине.
Она согласно кивнула головой.
Усталые, мы неподвижно лежали в полумраке комнаты. Неоновые лампы уличного освещения давали достаточно света, чтобы я мог видеть Марину. В комнате было душно, и мы укрылись лишь тонкой батистовой простыней, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала фигуру лежащей рядом женщины. Я ощущал жар, исходящий от её стройного и такого желанного тела. Мои пальцы ласково погладили белое плечо, не закрытое простыней. Я с наслаждением вдыхал аромат её кожи. С нежностью, на которую только был способен, поцеловал её в губы и поразился чистоте дыхания.
Она раскрыла сонные глаза и невинно посмотрела на меня, потом улыбнулась и нежно прикусила мои губы.
Я отбросил простыню, чтобы любоваться её телом, и медленными движениями стал гладить прекрасные длинные бедра, потом языком и губами, нежными касаниями ласкал эту плоть, начиная от напряжённой груди и заканчивая душистой сердцевиной её тела.
Одновременно мы почувствовали желание. Она закрыла глаза и стала искать мои губы. Я, нежно и медленно, ощущая биение крови в висках, начал проникать в неё.
Она открыла рот, но не закричала, а замерла в восхитительном напряжении, жадно вдыхая воздух…
Потом я услышал лёгкий вскрик, перешедший в стон… и наступила тишина. Мы расслабленно отстранились друг от друга, застыв в неподвижности.
На следующий день, пока дома не было жены, пригласил Марину к себе.
«Бедная бабанька! – пожалел следившую за всеми старуху. – Хреново ей зимой. Сколько делов без неё творится, а выйти и всё разнюхать нельзя – склизко и холодно»!
В декабре мой знакомый мент получил на погоны третью звёздочку, а на голову – папаху. Он специально позвонил и по какому‑то пустяковому вопросу пригласил к себе, встретив меня на улице, чтоб показаться во всей красе. Конечно, сделал ему «зелёный» подарок.
Кабанченко сдержал слово. После Нового года завод, в сущности, стал моим. Вернее, вошёл в концерн «32». Я же вошёл, гордо распахнув ногой дверь, – детство заиграло, – в кабинет директора. По широкой дорожке медленно продефилировал от двойных дверей к столу и остановился.
Директор, главный инженер и председатель профкома встали и, словно по команде, протянули для рукопожатия ладони. Я сделал вид, что не заметил, и, неспешно оглядев кабинет, уселся в кресло. За моими плечами, перемалывая жвачку, стоял здоровенный телохранитель. Тяжёлым взглядом осмотрел сидящую напротив троицу, наслаждаясь своим положением. Решалась их судьба – останутся здесь или нет.
