Тогда незнакомец встал и, погружаясь в зеркало, сказал незнакомцу:
— Если все Пустота и нет никакого «я», никакого «существа», никакой «души», никакого «я», никакой «личности» — то кому ты говоришь это, кому возражаешь? Если нет ни субъекта, ни объекта — то как они могут взаимодействовать? Если мудрость изначально чиста и незапятнанна — то как можно владеть ею? От начала до конца вся сутра — не более чем слова.
Тогда незнакомец сказал незнакомцу, исчезая в зеркале:
— Если все Пустота и нет никакого «я», никакого «существа», никакой «души», никакого «я», никакой «личности» — то кому ты говоришь это, кому отвечаешь на возражение? Если нет ни субъекта, ни объекта — то как они могут взаимодействовать? Если праджня изначально чиста и незапятнанна — то как можно понять это? Если мудрость есть Пустота — то как можно обладать ею? От начала до конца вся сутра — не более чем слова.
И он разбил зеркало.
И когда мальчик услышал это, в кровь его проник огонь, и он услышал движение мудрости в своем сердце.
— Откуда ты пришел, господин, с этой сутрой? — задрожав, сказал мальчик. — Я весь горю. Мудрость зажглась во мне.
Незнакомец сказал:
— Иди прямо на север, друг, нигде не сворачивая и не останавливаясь даже на ночлег. На тридцатый день пути ты увидишь монастырь, в котором я получил это учение. Постарайся проникнуть за его стены.
И мальчик вышел, поблагодарив незнакомца, из комнаты. Медленно рассветало, предутренний сон сковал постоялый двор. В небе бледнела луна. Девушка сметала во дворе платановые листья и пела:
Молочный туман разливается над рекой,
Не видно ни мальчика, ни быка.
Даже ветер ушел на покой.
Одинокая, в небе луна.
Ли Ду затянул потуже пояс и отправился в путь.
Что привлекает Лиду в индийской мысли, почти во всякой ее, даже ортодоксальной, системе (санкхье, йоге, веданте) и тем более в системах неортодоксальных — буддизме всех школ, джайнизме и др., — так это мощный дух самоотрицания, почти самоуничтожения, — погребальный костер самовозрождающегося духа, в чьем пепле опять сияет жемчужное зерно надежды, уже пораженной распадом, с тлеющей в ней искрой сомнения, зажигающей пламень веры, задуваемый ветром скепсиса, но раздуваемый тем же ветром потаенный, под прахом, огонь — и так до бесконечности — без Бога.
ВОСЬМАЯ ЛИНИЯ ОБОРОНЫ. До восьмого пояса защиты, приклеенной к стеллажу цитаты, написанной на клетчатой бумаге, уже не доходил никто.
«Как огонь, лишенный топлива, успокаивается в своем источнике,
Так с уничтожением активности и мысль успокаивается в своем источнике.
Даже в разуме, стремящемся к истине и успокоившемся в своем источнике,
Но ослепленном предметами восприятия, возникают ложные понятия в силу прежних деяний.
Ибо мысль — это круговорот бытия, пусть человек усердно очищает ее.
Какова его мысль, таким он и становится — вот извечная тайна.
Ибо успокоенной мыслью он уничтожает плоды всех дел, добрых и недобрых;
Успокоившись сам, пребывая в Атмане, он достигает непреходящего счастья.
Если мысль человека привержена к Брахману,
Словно к предметам этого мира, — кто не освободится тогда от уз?
Ибо разум, говорят, бывает двух видов — чистый и нечистый:
Нечистый — соприкасается с желанием, чистый — не соприкасается с ним.
Очистив разум от лености и рассеянности, сделав его непоколебимым,
Человек освобождается от разума и идет к высшему уделу.
До тех пор следует обуздывать разум в своем сердце, пока он не придет к уничтожению.
Это — знание и освобождение, все остальное — простершиеся в мире узы.
Счастье разума, очищенного сосредоточенностью от скверны и погруженного в Атмана,
Не может быть описано словами — оно постижимо лишь своим внутренним началом.
Вода в воде, огонь в огне, пространство в пространстве — но существа этого не различают.
Как нельзя различить воду в воде, огонь в огне, пространство в пространстве,
Так и тот, чей разум вошел в Атмана, неотличим от Атмана, ибо достиг Освобождения.
Поистине разум — причина уз и освобождения людей:
Привязанный к предметам восприятия, он ведет к узам, избавление от предметов восприятия зовется Освобождением» (Майтри упанишада).
Иногда с Лидой происходит странное. Скажем, едет в соседний К., на библиотечный семинар, берет с собой почитать в автобусе журнал с повестью молодой писательницы, предисловие маститого Р., довольно интересного, но в широких читательских кругах неизвестного. Пробегает это предисловие, приезжает в К. После семинара, на остановке, сидит и слушает двух неряшливых, залузганных семечками старушек, по-видимому подружек. Одна достает из сумки книжку этого Р. — новенькую, нечитаную (писатель, как сказано, в широкой публике не читаемый, а уж таким старухам и вовсе не известный), и говорит, обращаясь к Лиде (хотя до тех пор не замечала ее):
— Внуку вот, девушка, взяла — не знаете, хорошая?
— Не знаю, н-нет, — мычит в ответ Лида. — Даже не слышала о таком…
— И я не знаю, — вздыхает старушка. — Да я и грамоте, красивая, не умею. Так, взяла ему на всякий случай, на пробу. Пусть, думаю, почитает.
На пробу взяла. И где она ее взяла только, эту книжку, не в библиотеке же. Странно. Причем и ехала обратно в том же автобусе (с красоткой в гетрах на водительском стекле), хотя провела в К. целый день, разминуться с этим автобусом и бабками было довольно времени. Да еще кондукторша сдачу ей ее же деньгами сдала (горбатый, побитый чернью полтинник), она заметила.
Этот параллелизм существования, непересекающиеся совпадения поражали ее. Например, слова, слышимые из бормочущего на стене радио, телевизора, открытой форточки, и слова, ею в то время где-либо читаемые (в журнале, книге), думаемые, произносимые — часто буквально, абсолютно совпадали, точка в точку, миг в миг, причем слова редкие, незатертые, и причем буквально совпадая даже в грамматической форме, написании; потом стала замечать, что совпадают уже целые предложения, конструкции, абзацы. Реальность, словно резиновый жгут, упругая палка, как бы перегибалась пополам и, на миг совпав концами, соединившись ими, завибрировав, распрямлялась — и обнажалась иным смыслом. В этой вибрации, смятении времени, пространства, в двоении вдруг являлось все разом — не прошлое, настоящее и будущее по отдельности, а все сущее разом, одновременно, словно вся масса жизни, масса чувствований и эмоций, неуничтожимая, как и физическая масса, всегда и предвечно существовала где-то не в этом мире, с его испода. Сначала думала — совпадение, наше, так сказать, вечно предписывающее миру свои собственные законы сознание, потом, после одного случая, поняла: нет, не случайно.
Звонила как-то Але в другой город (сестра с мужем отдыхали в Средней Азии), разговор вдруг прервался, в трубке что-то защелкало, и чей-то далекий незнакомый голос вклинился в их разговор (Аля, затаив дыхание, тоже на том конце слушала).
— Лида?
— Я, — удивленно ответила она. — А кто это? — Поняла, что чужой голос.
— Ну, как ты, все нормально?
— Да ничего вроде, как всегда. Работаю.
— А Марина Васильевна, здорова?
— Тоже ничего, спасибо, а кто это?
— Ты что, не узнала, Лида? Эта я, Люба.
— A-а, не сразу, Люба, извини. — Лида вздрогнула.
— А Настя сейчас где? Что-то давно не вижу ее.
— Где же ей быть, в детском саду, — все более удивляясь и вдруг испугавшись, проговорила уже совсем севшим голосом Лида: подсознанием уже все поняла.
— Что, разве она в садике сейчас работает? Да что ты как неродная, Лидка, это же я, Люба. Ты что, не узнала?
Лида испуганно зажала трубку, осторожно положила на рычаг. Сначала подумала, что это та, лежавшая с нею в роддоме Люба (неприятно кольнуло сердце) интересуется своей Настей. Потом поняла, что ошибка, межгород — и отпустило. Но тут же спохватилась, что нет, все-таки не ошибка, не совпадение, а голос оттуда, с левой, изнаночной, стороны мира, и что если она не положит сейчас трубку, то узнает про себя и своих близких все, лучше не знать. Испугалась, выскочила как ошпаренная из кабины. Что думали сейчас там? Долго думала обо всем этом, пыталась узнать чувством. Лучше знать не от других, а от себя. Так можно предупредить. Всю жизнь боялась гадалок, прорицателей, обходила их стороной. Всегда боялась магии, будучи сама магом. С Алей они потом это в письмах обсуждали (она тоже весь разговор слышала), сестра признавалась, что ждала, что вот-вот спросят и о ней, и не выдержала, тоже положила трубку. Страшная обыденность и какая-то двойная подкладка этого разговора потрясли обеих. Аля, правда, потом все это вытеснила и со смехом говорила, что никогда не верила в чертовщину. Чуть ли не призналась, что разыграла ее. Лида не поверила.
