Отец был старше мамы на двадцать лет, она его обожала. Он был русский, она – крещеная еврейка. У родителей не было времени заниматься мной. Когда мне исполнилось десять лет, меня отправили в интернат в Англию. Я не знал по-английски, меня обзывали froggy – «лягушатником». И над моей бедной одеждой издевались… Это прекратилось, когда я подошел к самому большому мальчику и дал ему кулаком в нос; после этого меня зауважали.
Это было прекрасное время. В школе, в нежном возрасте, я познакомился с будущей женой. Мне было тогда десять лет, ей – одиннадцать, это случилось в 1955 году. В школе нам выдавали карманные деньги – sixpence, полшиллинга. На них можно было купить или набор цветных пастельных карандашей, 78 цветов, или шоколадку Cadburry Black Magic. И вот я каждую неделю дарил ей то карандаши, то шоколадку… Она брала, молча улыбалась – и шла дальше, не обращая на меня внимания. Но однажды на каникулах она написала мне в Париж письмо. И так далее… Мы поженились в 1964 году. Конечно, я предпочел бы жить в Париже, но когда жена была беременна, мы поехали в Германию, к ней домой, там ей было легче, чем в парижском хаосе, – там и остались. Наши дети выросли в Германии…
– И они немцы.
– Они как немцы, да. Сын живет во Франкфурте, дочь – в Мюнхене. На самом деле хорошо, что судьба занесла меня в Германию: покойная бабушка говорила, что я там хоть научился работать, а то бы черт знает кем стал. Немцы – действительно работящий народ.
ОДЕССА
– Ник, я слышал, что ты любитель Марка Бернеса. Странно для западного человека!
– Я всегда был тайным поклонником Одессы. С чего это началось? Мой крестный отец, его звали Николай Полторацкий, я его очень любил – родом оттуда. Он жил в Париже, как и мы, но, когда мне было четыре года, вернулся в Одессу: у него мать болела. Там, в Одессе, он преподавал в духовной академии много лет. Когда я приехал туда в первый раз, его уже не было в живых, я увидел только его вдову и дочку… Его любовь к этому городу передалась мне. Я даже издал альбом «Odessa Memories» – это 300 открыток с видами дореволюционной Одессы. Кроме открыток, там есть статьи специалистов по истории города – преподавателей Гарвардского и Калифорнийского университетов. Сейчас Леонард Блаватник хочет издать эту книгу на русском. Он собирает все, что касается еврейской культуры в Одессе, – он ведь рос там.
– Когда ты узнал, что ты еврей?
– В 16 лет. Моя старшая сестра мне про это сказала. Я почесал затылок: евреи, евреи… Я читал про евреев в Ветхом Завете, другой информации у меня не было.
Я не задумывался о своей национальной принадлежности. Я не чувствую себя евреем. Я везде и всегда иностранец. В том числе, конечно, и в Израиле, где я не раз бывал.
ЛУКА МУДИЩЕВ (ВОЗВРАЩЕНИЕ В СССР)
– Интересно, а что ты в старые времена думал про Советский Союз?
– Это была темная страшная зона, которой я не знал. Для меня это было на уровне мифологии. Интересный факт: помню, в 1953 году, мне было тогда девять лет, отец прыгает по лестнице и кричит: «Наконец-то Сталин сдох!» Был праздник, откупорили шампанское. Мой отец ненавидел коммунистов: он считал, что коммунизм означает гибель культуры. Он умер в 1974 году, так и не побывав в СССР. А вот мать после 1991 года ездила в Россию. Сам я попал в Россию впервые в жизни в 1964 году. Это было здорово!
– А было у тебя чувство, что вот это, типа, твоя родина?
– Нет, не родина точно – я в Париже ведь родился… Но я чувствовал: это что-то близкое… Что-то родное. Я тогда работал в турфирме и привез группу на Всемирный конгресс – по психологии, кажется. Меня поселили в МГУ, в высотке: там были дешевые номера.
– Ну-ка, ну-ка! И какое у тебя было впечатление от той жизни?
– Я помню, что пахнет дешевым бензином и каким-то странным табаком. Я прилетел на самолете Аэрофлота, больше никто в Москву не летал… Был в возбужденном состоянии, ночью не хотел спать, мне хотелось общаться с людьми, я искал собеседников среди студентов. Провести девочек мимо охраны МГУ – это было очень сложно.
– Девочек – в смысле валютных проституток?
– Не, не, я не мог себе такого позволить… Тогда у меня денег вообще не было! Это были русские простые хорошие девочки. Через несколько дней я научился проводить гостей через страшных железных старушек на вахте: надо было нанимать людей, которые отвлекали бабушек и угощали их конфетами. Мы приходили ко мне в номер, разговаривали и слушали «Битлз»: я привез с собой пластинки. Я их раздарил все. Кроме «Битлз», у меня была кассета с записью «Луки Мудищева», на радио «Свобода» был гениальный диктор, который надиктовал текст басом, под музыку Чайковского.
Однажды меня чуть не арестовали.
Дело было так. Я до такой степени не представлял себе жизнь в Советском Союзе, что привез с собой такое забавное издание «Студент», на русском языке, в котором был напечатан «Лука Мудищев» с хвалебными рецензиями, якобы написанными Хрущевым, Фурцевой и министром обороны СССР. Типа «Каждому солдату Советской армии необходимо изучить этот текст и руководствоваться им в повседневной жизни наряду с Уставом караульной службы». Я провез через шереметьевскую таможню целый чемодан с этими журналами – и потом, как полный наивный мудак, раздавал их прохожим на Красной площади. Ну что, теперь я могу гордиться, что участвовал в просвещении советских людей.
А потом мне закрыли визу. И я, став через какое-то время зампредом Общества дружбы ФРГ с СССР, не мог попасть на Московский кинофестиваль, куда меня официально пригласили. Почему, за что? Я где-то на Западе встретил Леонида Замятина – помните, был такой? – и стал ему жаловаться: вот я энтузиаст России, а вы? Он отвечал: это сложно, потерпи чуть-чуть… Потом, через много лет, выяснилось, почему я в опале. Я был знаком с русским художником-карикатуристом Славой Сысоевым. Когда его посадили в лагерь на полтора года – за издевательство над советским режимом, – я решил ему помочь. И вот я устроил в Гамбурге аукцион, продал там рисунков Сысоева на 30 тыщ марок и передал деньги жене художника. Мне казалось, что это нормально, что это легко уложится в рамки дружбы ФРГ с СССР…
КОРНИ
– А что события в России сейчас, следишь за ними?
– Думаю, Путин желает добра своей стране… Но с точки зрения Запада в России все идет очень медленно, ощущается дефицит реформ. Некоторые явления не нравятся. Мне кажется, что, когда государство берет под контроль СМИ, это ни к чему…
– Ты же, кстати, лично знаком с Путиным.
– Мы пару раз встречались с ним, когда он был замом Собчака. А потом он дважды посещал наш музей, и я его сопровождал, показывал экспонаты. Не более того. Сказать, что мы хорошо знакомы, все-таки нельзя…
– А в целом ты совсем оторван от русской жизни.
– Нет, почему же? У меня на днях был день рождения, так я его отмечал на Брайтон-Бич, в ресторане «Одесса». В зале был и хозяин заведения, он недавно вышел из тюрьмы: отсидел 14 лет – разбавлял бензин водой. Это было громкое дело, пресса писала, что наконец-то пойман крестный отец русской мафии в Нью-Йорке…
Ну разве будет человек без корней гулять на Брайтон-Бич? Который называют маленькой Одессой? Видишь, я все-таки русский…
А.К. + И.С.
Однажды весенней ночью, часа так в три, мне позвонил скульптор Рукавишников и предложил слетать в Сирию, по делу, срочно – на открытие памятника апостолу Павлу. Я, разумеется, согласился. Мы полетели, но об этом чуть позже. Пока же о ночном звонке. Я его на самом деле ждал и спал так вполглаза. Дождавшись, помчался к храму Христа Спасителя – туда в ту ночь с какого-то из подмосковных литейных заводов привезли на трейлере бронзовую фигуру Александра II и установили на постамент. Бронзовый царь повернулся спиной к Кремлю, к стенам которого его и близко не подпустили (разрешение поставить памятник у Кутафьей было в последний момент отозвано), лицом к храму Христа Спасителя, который, вообще говоря, тоже памятник. И тот и другой были уничтожены русскими людьми, типа время было такое и никто не виноват. Вообще странно, что уцелел Кремль, – по логике сперва революционных, а потом и более поздних событий, ему тоже была прямая дорога в небытие. От идеи бассейна на месте храма не так далеко до моря, которое, как планировали, залило б Москву. Тотальное уничтожение памятников – это был бы громкий совместный проект русских и немецких пролетариев, симбиоз коммунистов, фашистов и прочей сволочи.
В общем, настал день, и мы полетели в Дамаск. Я думал, как-то камерно все пройдет, но выяснилось, что в самолете нет никого, кто летел не на открытие памятника, а по каким-то другим делам. Включая пилотов и стюардесс – они, припарковав аэроплан на платной стоянке в аэропорту, переоделись в штатское и все четыре дня ездили с нами по городу и окрестностям. Публика была весьма пестрая: московские сирийцы, большая группа русских батюшек, православные компьютерщики, миряне без ряс, но все ж при бородах и животах, наши военные в форме и без, солнцевские и команда репортеров в белых штанах. Целая делегация! Все они, ну, кроме журналистов и летчиков, участвовали в сборе денег на этот памятник, собрали их и теперь вот полетели на событие, которое было для них большим праздником. Правда, пресса отнеслась к событию довольно хладнокровно и осветила его после равнодушными дежурными фразами в десятке газет. В самом деле, если б репортеры по каждому поводу принимались переживать, вместо газетных репортажей на первых полосах газет стояли б мыльные оперы, полные рыданий.
