— Правда?
— Ага. — При воспоминании о том переполохе Майк улыбнулся.
Лиз смотрела в потолок.
— Когда фонарик горит, можно почти поверить, что над нами ничего нет, — прошептала она. — Вообще ничего.
Майк удивился ее словам, вздрогнул и неуверенно улыбнулся.
— Майк?
— Угу?
— Если хочешь, я тебе покажу кое-что.
— Что?
— Смотри. — Через секунду фонарик погас, и подвал погрузился в кромешную тьму.
— Смотри на дверь, — произнесла Лиз.
Майк невидяще уставился наверх. Перед глазами медленно плыли красно-зеленые круги, даже мягкий переход от света фонарика к полной темноте раздражал глаза. Постепенно круги исчезли.
— Видишь?
— Нет. Где? Что я должен увидеть?
— Наверху, там, где дверь. Почти в самой середине.
Майк напряг зрение.
— Нет. Ничего не вижу.
Раздался нетерпеливый шорох, и внезапно Лиз оказалась совсем рядом.
— Теперь видишь? — Маленькие девичьи ладони повернули его лицо вверх, к невидимой стене напротив, немного выше, чем он смотрел до этого.
— Кажется, да, вижу. А что это?
Над их головами, в черном небосводе, теперь, когда он знал, куда смотреть, виднелся слабый, но отчетливый маленький серый просвет.
— Замочная скважина, — прошептала Лиз и отняла руки от его лица. Через минуту Майк услышал, как она скользнула обратно в свой спальный мешок. — Правда, здорово, что в нашем небе есть звездочка?
— Довольно тусклая звездочка, — вздохнул Майк.
— Да, — согласилась Лиз. — Но все же лучше, чем ничего. И кажется, что она так далеко.
Майк кивнул.
— Да, пожалуй.
Щелкнул фонарик, и крошечное пятнышко утреннего дневного света снаружи померкло и исчезло.
— Не говори остальным, — попросила Лиз. — Это только для тех, кто рано встает.
— Хорошо. — Он задумался на минуту. — Знаешь что? — спросил он, и в этот самый момент задребезжал будильник Джеффа.
— Заткнись, маленький кусок дерьма, — простонал Джефф и шваркнул кулаком по будильнику. Из отверстия спального мешка Фрэнки показались ее руки.
— О боже. Который час? — пробормотала она.
* * *
С реки доносится шум детских игр и разнообразные звуки леса: насекомые, птицы, гудение тысяч растений и деревьев, греющихся на солнце. Через лес ведет широкая, утоптанная тропинка, но иногда она ныряет своими ветвями в густые дебри. Если забыть про мерный гул проезжающих машин, лес кажется первобытной чащей, и город за его пределами словно пропадает навсегда.
Мы гуляем в лесу, потому что в такой чудесный день нельзя сидеть взаперти; и еще потому, что нам так много нужно сказать друг другу; так мы сможем во всем разобраться.
— Продолжай, — говорит Майк.
— Это не так уж просто... Эта история тянется из далекого прошлого, все произошло намного раньше, чем школа или Яма.
— Ты про Мартина?
— Да. По сути, все просто. Но одновременно и очень запутанно. Многого я вообще не могу понять, потому что не с кем об этом поговорить. Лиза... если честно, это было совершенно неожиданно.
— Мне обязательно знать, что мы выяснили? — бормочет он почти про себя.
— Новости не из приятных.
— Догадываюсь.
По небу проносится стая черных дроздов.
* * *
И потом он рассказал мне... стал рассказывать... такие вещи — ну, я уже говорила, о том, где он вырос и все такое. О том, каким он был. И все время повторял: раньше я был совсем другим, не таким, как сейчас; будто ему обязательно нужно было это объяснять. Будто он боялся, что я не пойму. И я повторяла: хорошо, конечно, продолжай... понимаете? Потому что не хотела, чтобы он перестал думать о самом себе, не сейчас, ведь он мог начать говорить о нас. Поэтому я и повторяла: продолжай, и говорила: да, да, чтобы он не прекращал рассказ.
Иногда он гладил мои волосы и твердил, какая я красивая, и все время... не знаю... нервничал все сильнее, словно чего-то боялся. Казалось... у меня было такое ощущение, что он боялся меня; как глупо, ведь все это время я боялась его. Но такое случалось нечасто, лишь иногда, и он ни разу не заходил дальше — только слегка касался моих волос. Но говорил он бесконечно, в основном о каких-то бессмысленных вещах.
Говорил, что его хобби — витать в облаках, придумывать всякие вещи, воображать и так далее... Я спросила, о чем он думает, но он рассмеялся и ответил, что его замыслы для меня слишком грандиозны — не только для меня, но для кого бы то ни было, так он сказал. Может, так оно и было. Комната его была совсем голой, одни стены и больше ничего, ни постеров, ничего такого, так что, может, самое главное действительно происходило у него в голове?
Та женщина, его тетя — вы ее видели, помните? Большую часть времени она сидела дома, а его дядя приходил домой по вечерам. Они оба, наверное, относились к нему в целом нормально — точнее, он. Она иногда была как будто настороже. Они были хорошие. Я к тому, что они были милые люди. И угощали меня чаем — о, вы подруга Мартина? Все было так чинно и уютно. Мне кажется, они были рады... понимаете, что он привел домой подругу, чтобы с ними познакомить, приличную девочку из среднего класса, из своей школы. Так что какое-то время все было очень мило.
О Яме я ничего не знала вплоть до того, как все это началось. Клянусь. Сами подумайте, если бы я знала заранее, я бы кому-нибудь рассказала. Дело не в том, что... я понимаю, мне был известен другой Мартин, не тот, каким его знало большинство людей, но я думала, что эта его другая сторона под контролем... что он научился держать себя в руках. Я не понимала, на что он способен, пока все не началось.
Он всегда был так популярен в школе и везде. Людям хотелось дружить с ним, находиться рядом. Я же сомневалась и чувствовала себя... неблагодарной, что ли. Как будто проблема была во мне. Словно я все придумала, и то, что мне казалось странным, на самом деле было нормальным. И все мои знакомые твердили: тебе так повезло, что ты его девушка. Он никогда не был моим, понимаете? Никогда не был просто Мартином, парнем Лизы. Всегда было по-другому... даже в девичьих разговорах меня всегда к нему привязывали. И казалось, все думают, что я счастлива быть всего лишь дополнением. И знаете, спустя какое-то время такие вещи очень тяжело остановить. Думаю, изначально в нем ничего плохого не было. Если по справедливости... да, он был нормальным парнем. Честно. И когда я вспоминаю, как все начиналось, я должна не обращать внимания... что...
И, наверное, я проявила слабость. Не смогла вот так взять и бросить парня безо всякой причины. Ведь прежде всего... черт, Лиз...
Ведь прежде всего, думаю, мне казалось... казалось, что я его люблю. Хотите верьте, хотите нет. Кажется, я была влюблена в него — почти. Потому что было трудно не влюбиться... невозможно не потерять голову в его присутствии... мне так хотелось быть такой же популярной, всеми любимой. И он позволил мне сделать это. Это было чудесно, какое-то время — даже когда он был не в себе. Что-то пробивалось наружу... что-то, что чаще всего было глубоко скрыто. Но мы так много времени проводили вместе... Ему хотелось видеть меня постоянно, каждый день, каждый вечер; хотелось смотреть на меня, говорить со мной о том, чего я толком не понимала, — о жизни и о том, какой она может быть, о его мнении насчет того-то и того-то, с кого не мешало бы сбить спесь, кто станет следующей жертвой его адских розыгрышей. Он никогда ни над чем не смеялся... Помню, я считала, что он слишком взрослый, чтобы смеяться, он просто придумывает шутки, а потом наблюдает со стороны... Но теперь я понимаю, что ошибалась. Понимаете, я не думаю, что эти шутки казались ему смешными. Но раз уж что-то называется шуткой, значит, все в порядке, так ведь? Это был всего лишь розыгрыш. Кому какое дело, что человеку пришлось из-за него уволиться, ведь сначала это было смешно. И сейчас меня это пугает... Даже если бы его поймали и все раскрылось, Яма так и осталась бы неудачным розыгрышем. Возможно... возможно, это и была часть его замысла. Провести тест. Все подстроить... он называл Яму... точно не помню... реальным розыгрышем, что-то вроде того. Но в действительности его шутки не были рассчитаны на смех.
А потом, внезапно, он давал сбой... этот образ, фасад, в один прекрасный момент немного смягчался... И начинал гладить мои волосы, говорить, смотреть на меня. Словно он чего-то ждал или искал, не знаю. Всего на мгновенье... но его взгляд становился другим, и я не понимала почему. Клянусь, если бы я знала, я бы вам сказала. Но он не признавался до того момента, как... до того момента, как...
Я выключаю магнитофон. И чувствую, что, несмотря на теплую погоду и мою решимость, я дрожу.
* * *
— Что бы я сейчас делала? — переспросила Алекс. — Не знаю. Погода хорошая. Может, валялась бы на солнышке.
