Анюта входила в квартиру со священным трепетом и доставала рисунки. Скуластая, с раскосыми глазками, она смотрела испуганно и влюбленно и по-прежнему невыносимо пахла духами и кремом.
Рисунки не подлежали никакой критике. Жалея Алексея, Виктор просто не решался давать им оценок. Он вздыхал, тер лоб и начинал втягивать воздух ртом, с трудом удерживаясь от вспышки. Ну и удружил ему Алексис! Хороший подсунул подарочек! Подсуропил кикимору! И ведь теперь никуда от нее не денешься!
— Вы подрались с кем-то? — с робким почтением однажды спросила Аня, глядя на его брови. — У вас такой шрам…
— Жуткий бандит был, — доверительно сообщил Виктор. — А шрам специально сделал, чтобы девушек пленять. Слышали песню про шрам на роже, который им всего дороже?
Аня такой песни не слыхала, она родилась значительно позже, но узнав про "бандитское" прошлое Крашенинникова, стала еще больше благоговеть и млеть перед ним. Видимо, автор песни был блестяще знаком с девичьими извращенными вкусами и непростой психологией.
Как-то Виктор заскочил поблагодарить Георгия за Анну. Тот сдержанно, вежливо кивнул.
— Ты знаешь, я всегда готов для тебя сделать все, что могу, — сказал он. — И очень хорошо отношусь к твоему Алексею. Как он?
— Все мотается по гастролям, — пробубнил Виктор. — А Анюту, видишь, оставляет на мое попечение.
— Недоумок! — тотчас радостно заржал неотягощенный культурой Венька. — Более дурацкого попечителя найти невозможно!
Туманов, конечно, тоже не слишком вписывался в Герин отдел, но Веньке все прощалось за талант. И попал Вениамин к Гере благодаря Крашенинникову.
— А что тебя, собственно, во мне не устраивает? — озлился Виктор. — Ношусь с ней, как с писаной торбой, без конца смотрю рисунки и даю советы! На работу вот с помощью Геры пристроил… И травлюсь ее духами чуть ли не ежедневно, заметь! Рискуя собственным здоровьем.
— Это Алешка рискует потерять свою даму! — снова ликующе сообщил Венька. — За тобой не заржавеет!
Гера корректно молчал, в разговор не вступая.
— Да кому она нужна, эта патлатая? — заорал, не выдержав, Виктор. — Ты за кого меня принимаешь?
Туманов принимал Виктора за него самого.
В один несчастный для Крашенинникова день Виктор неожиданно для себя, словно им руководил кто-то неведомый и желающий ему только зла, запустил грязную пятерню в Анькины лохмушки. Она замерла.
В постели Анна сначала тоже благоговела и трепетала от восторга и почтения. Но это быстро исчезло, испарилось без остатка.
Сказать о случившемся Алексею ни Виктор, ни Аня никак не осмеливались. Да и гастроли сильно затянулись, а когда Алексей, наконец, вернулся, Крашенинниковы уже оформили свои отношения. Виктор не стал бы форсировать события, но Анька затеялась немедленно рожать, и он отступил перед такой суровой и настойчивой необходимостью.
Краешенинников долго боялся встречаться с Алексеем. Посмотреть другу в глаза было страшно, почти невыносимо. Но Алексей, просто и спокойно, пришел к ним сам, когда уже родился Петька, а всклокоченная Анька в растерянности и смятении первого материнства металась между ребенком и Виктором, абсолютно не понимая, что ей надо делать.
Алексей смирно сидел на кухне, расплываясь в обычной, кроткой и милой улыбке. Он с умилением наблюдал за мечущейся Анькой и восхитился, увидев крошечный сверточек у нее на руках. Сверточек с силой выкручивался и заходился в крике, маленькое красное личико кривилось, беззубый рот распахивался до ушей.
— По-моему, ты мне изменила и родила не от меня, а от Татки. Смотри, как похож! — доверчиво поделился с Аней Виктор.
Его юмора она никогда не воспринимала и горько запричитала, жалуясь Алексею.
— Вот он все шутит и шутит, все смеется да смеется, а я совсем ничего не знаю и не умею! И научить меня некому!
— Привыкай к самостоятельности! — отрезал муж. — Твой же ребенок!
— Но и твой, в конце концов! — завизжала Анька в тон вопящему сверточку. — Ты ничего не хочешь делать и ничем не желаешь мне помочь! Тебе бы только рисовать с утра до ночи!
— А тебе — мазаться! — не остался в долгу Виктор. — Ты хоть бы ребенка пожалела, ему недолго задохнуться в таком воздухе!
Алексей выслушал все пререкания молча и тихо исчез. На следующее утро он явился с двумя маленькими бутылочками грудного молока — у Ани своего не оказалось, и кормить Петьку было нечем.
Заспанный Виктор вышел на звонок, чертыхаясь, и, ошеломленный, застыл. Алексей покачивался в дверях после вчерашнего перепоя, от него резко несло перегаром, но пальцы цепко держали прозрачный пакет с драгоценным грузом. Сонная нечесаная Анька вылезла из комнаты с орущим Петькой на руках и вытаращила раскосые глазищи.
— Это что? — пролепетала она.
— Молоко для Петеньки, — объяснил улыбающийся Алексей. — Выяснилось, у соседки своего девать некуда. Она его в раковину выливала. Я сказал, зачем же в раковину, лучше давай мне. Вот, держи, буду каждый день привозить, пока в Москве…
— А как ты доехал? — сумрачно поинтересовался Виктор, поглаживая бороду. — На ногах ведь едва стоишь!
— На такси, Витюша, — успокоил его Алексей. — Ну, конечно, на такси. До завтра, ребята!
Он возил им грудное молоко месяца два, до отъезда на очередные гастроли. Анька к тому времени удачно перешла на активное прикармливание, а потом и совсем перевела Петю на кефир, творог и смеси.
Через год родился Ваня. Его сразу познакомили с импортными кашками.
Алексей исправно посещал Крашенинниковых, когда бывал в Москве. Подолгу возился с татаро-монгольским игом, показывал фокусы и жонглировал тарелками, вызывая неизменный бурный восторг и восхищение. Ребята его ждали, скучали без него, постоянно о нем спрашивали, а едва Алексей появлялся, буквально прилипали к гостю и ходили за ним, как пришитые.
Завидев Алешу в дверях, Петька и Ванька летели к нему, усердно толкаясь локтями, и вцеплялись в него всегда определенным образом: Петька — справа, Ванька — слева. С самого раннего детства у юных Крашенинниковых левая нога Алексея была только Ванькина, а правая — Петькина. Строгая принадлежность никогда не нарушалась.
Родительских скандалов мальчишки словно не слышали, но явно отдыхали от них лишь с приходом Алексея, который одним своим мирным видом и кроткой доброй улыбкой утихомиривал все страсти: крики ненадолго прекращались. Правда, супруги поодиночке жаловались один на другого Алексею, и он терпеливо выслушивал каждого.
С переездом Виктора в мастерскую заходить к Ане Алексей счел неудобным, и поэтому во время его посещений Виктор часто приводил мальчишек в подвал, где они очень любили бывать.
— Так что же это мы с Алексеем недоглядели в Анюте? — повторил Виктор, постаравшись стереть в памяти единственную ночь, проведенную с Татой.
Она, улыбаясь, встала и начала натягивать сапоги, собираясь уходить.
— Растерянности, — объяснила Тата. — Анюта оказалась в этой жизни растерянной и до сих пор все никак не может сообразить, что, к чему и почему. И не осознает, где ее настоящее место. Может быть, возле детей, у плиты — не знаю, но каждому важно найти занять свое собственное, ему одному предназначенное. Иначе — мрак, как ты любишь повторять, Витюша. Поэтому она мучается, мечется, не понимая, чем себя занять и что предпринять.
— Кто мучается? Аня?! — Виктор насмешливо округлил глаза. — Ты слишком далеко зашла в своих выводах! Умная женщина — это что-то страшное, заметь! Вот уж где поистине мрак!
— Я оставляю вас вдвоем, мальчики, — сказала, закутавшись в шубку, Тата. — Не пейте больше, вам на сегодня вполне достаточно.
Она ушла.
Алексей терпеливо, с добродушной улыбкой, выслушал жалобы Виктора, а потом заснул прямо за столом. И тогда впервые появилась Таня…
Белое облачко, слабо очерченное возле стены, сначала показалось Виктору дымком от сигарет. "Накурили, — подумал он, — хоть топором вырубай. Клубится, как из трубы".
Виктор вяло помахал в прокуренном воздухе рукой, лениво пробуя развеять дым, но он сгустился еще сильнее и начал принимать человеческие очертания. По всей вероятности, женские. Виктор похолодел. Сердце на мгновение остановилось, а потом застучало со скоростью падающего с крыши камня. "Допился, крыша поехала, — мрачно констатировал Виктор. — А чего, запросто! Самое оно! Видения, призраки, глюки… Это конец. Надо бы разбудить Алешку… Или не надо? Он все равно ничего не увидит… Ну что ж, с непрошеными гостями положено знакомиться".
— Крашенинников, — с трудом разодрав склеившиеся, непослушные губы, сказал Виктор и склонил голову, стараясь не глядеть на таинственное облачко. — Привидение, насколько я понимаю?..
Он едва дотянулся до сигареты — руки и ноги словно парализовало — и закурил. Чуточку полегчало.
